Ознакомительная версия.
Хамид задним ходом отъехал от заправки, и мы направились в сторону центра города.
Площадь перед вокзалом была почти заполнена людьми и машинами. Хамид высадил меня рядом с торговым центром, прямо напротив вокзала. Увертываясь от людей, я зашел в кафе и встал в очередь. Стоя здесь, я слушал обрывки разговоров, как минимум на десяти языках. Некоторые из них я понимал, большинство других — нет. Я купил кофе и сэндвич, плотно завернутый в бумагу. Расплатившись, обернулся и стал искать, где присесть. Мне повезло: какая-то семья африканцев, собрав одежду и вещи, дружно направилась к зданию вокзала.
Я сел, и когда широко улыбающийся мужчина спросил на английском языке с испанским акцентом, может ли он забрать у меня лишние стулья, отдал все, кроме одного. Этот стул я берег для шефа Йоханны — Ласси Утелы. Правда, об этом я незнакомцу не сказал.
Бутерброд был черствым, внутри лежал самый тонкий ломтик сыра из всех, что я видел за всю жизнь. Если бы он был еще чуть тоньше, я просто не заметил бы его.
Я выпил кофе и съел сэндвич, когда появился Ласси с чашкой кофе в руках.
Он пожал мне руку, мельком заглянув в глаза, поставил на стол чашку, выдвинул стул, сел, закинув левую ногу на правую, пригладил волосы и провел рукой по лицу. Потом, взяв ложку, стал помешивать свой кофе.
Ласси выглядел до последней степени измотанным, как и вчера, но я уже успел понять, что эта мятая изможденная внешность была своего рода оружием, помогавшим ему обдумывать решения, выигрывать время и скрывать свои мысли и намерения. Этот имидж утомленного, но жесткого человека с красными глазами и давно не стриженной бородкой был всего лишь маской опытного игрока.
— Сегодня у меня довольно плотный день, — начал он, жестом указав на здание газеты по другую сторону улицы. — Там сейчас настоящий хаос. Нужно собирать воедино множество статей. Только поэтому я и предложил встретиться здесь. Не надо так сердиться. — Ласси, как и прежде, избегал смотреть мне прямо в глаза.
— Хорошо, — кивнул я и оглянулся.
Люди всех возрастов и рас, множество языков, звон кофейных чашек — конечно, все это делало привокзальное кафе приятным для встреч, но все же было бы приятнее встретиться где-нибудь в другом месте.
— Я не видел утренней газеты, но уверен, что там, конечно, была статья о певице и ее лошади — та самая, о которой мы с вами говорили вчера, — напомнил я.
— Вы хотите похвалить меня за успешную работу журналиста?
Причмокивая, он отхлебнул кофе. Чашка не дрожала в его руке, а глаза теперь не избегали моего взгляда ни на миллиметр.
— Почему бы нам было не встретиться в вашем офисе? — спросил я.
— Как я сказал, — со вздохом повторил он, аккуратно поставив чашку на стол и вместе с этим отбросив остатки сантиментов, — здесь более располагающая обстановка.
— Во-первых, вы не отвечаете на мои звонки. Во-вторых, послав вам сообщение, я направляюсь к вашему офису, но вы перезваниваете мне и предлагаете встретиться где-нибудь в другом месте. Это вызывает у меня вопрос: кто может находиться в вашем офисе, кого я не должен видеть?
Ласси вопросительно посмотрел на меня и снова попытался изобразить на лице усталый скептицизм, что говорило о том, что он был одновременно несколько заинтригован и в то же время уверен в том, что я идиот и полное ничтожество.
— Кто именно не должен знать о том, что Йоханна пропала и муж ищет ее? — спросил я.
Ласси замешкался с ответом.
— Можете продолжать свои измышления, — наконец сказал он, — я не знаю, о чем вы говорите.
— Ладно, давайте на минуту забудем об этом. Скажите, зачем вы позвонили мне и сообщили, что Громов погиб?
Ласси посмотрел на меня почти с сожалением.
— Я пытался помочь вам.
— И это все?
— Это все, — со вздохом подтвердил он.
— Не помню точно ваших слов, но вы упомянули о том, как цените своих сотрудников.
— Это правда, — согласился Ласси.
— Тогда объясните, почему не стали действовать после того, как исчезла Йоханна. Вы знаете, что Громов мертв, у вас есть причины полагать, что и Йоханна оказалась в затруднительном положении. У вас были все основания считать, что эти проблемы могут быть как-то связаны с убийствами целых семей, о которых она писала.
— Вы поэт, Тапани. Журналист должен принимать близко к сердцу только факты, думать, в чем состоит правда, и писать об этом. А вы выдумываете рассказы, даже скорее небылицы. Вы выстраиваете события. Хотя, с другой стороны, воображение — хорошая вещь. В наши дни оно очень нужно.
— Ни один редактор не обойдет вниманием историю подобную этой, — продолжал я.
— Я не вижу здесь никакой истории.
— Вы просто не хотите ее видеть. И я хочу знать: почему.
Ласси откинулся на спинку стула.
— Вы говорите так же, как и ваша жена, — сказал он. — И это не комплимент.
— Что вы имеете против Йоханны?
Ласси покачал головой:
— Вопрос в том, что Йоханна имеет против меня?
— Если вы так относитесь ко всему, то я могу себе это представить.
— Я пытаюсь выпускать газету.
— А Йоханна нет?
— Речь идет не об одной и той же газете. Я говорил вам о том, в каком положении мы сейчас находимся. Некоторые это понимают, другие — нет.
— И Йоханна относилась к тем, кто не понимает?
Я посмотрел на улицу. Казалось, туман давит на окна и старается забраться внутрь.
— Не совсем так, — проговорил Ласси и еще больше подался назад. — Мы живем в трудные времена, но одно становится ясным. Той правды, которую все еще продолжают искать некоторые журналисты, в числе которых Йоханна, больше не существует. Ей не на что опереться, ее ничто больше не поддерживает. Я долго мог бы говорить о конце истории, обесценивании ценностей, о том, что все превратилось в порнографию. Но белые воротнички вроде вас и так об этом знают. Случилось то, что случилось. И нам приходится выпускать газету в этой самой обстановке. Существует чистый лист, который я должен заполнить фотографиями и текстом, чем-то таким, что заинтересует людей. А чем люди интересуются? Сегодня это певичка с ее лошадью. Завтра это может быть знаменитость, которую поймали на карманной краже, и это мне тоже подойдет. У нас есть кадры с камеры наблюдения, которые с близкого расстояния показывают, как эта женщина прячет в своем нижнем белье МР3-плеер, и когда она это делает, вы видите практически все, что можно увидеть, если вы понимаете, о чем речь.
— Поздравляю, — произнес я.
— Вы думаете, что можете позволить себе этот сарказм? Вы, поэт, лучший сборник которого разошелся тиражом двести экземпляров? Наш ежедневный тираж составляет как минимум двести тысяч.
— То есть вы испытали облегчение после исчезновения Йоханны.
— Облегчение — это не то слово, — проговорил Ласси, качая головой.
— И все же очень на это похоже, — заметил я.
— Конечно, в чем-то вы правы, — со смехом согласился Ласси. В его улыбке чувствовалось нечто большее, чем просто некоторое превосходство. Он смотрел на меня с изумлением. — Вы можете придумать все, что вам вздумается. Напишите новую книгу стихов и выразите в них все свои мысли.
Я наклонился вперед, положив локти на поверхность стола:
— Я знаю, что Паси Таркиайнен ваш друг. Или, по крайней мере, бывший друг.
Ласси замолчал. В его отработанном с годами выражении лица на миг появилась какая-то неуверенность, прежде чем ему удалось снова натянуть на себя прежнюю оболочку. Мысленно я поблагодарил Яатинена за то, что снабдил меня этой информацией.
Ласси какое-то время смотрел на меня молча. Потом заговорил:
— Бывший друг.
— Вы вместе играли в одной хоккейной команде.
— С одной стороны, я удивлен тем, что такой бумагомарака, как вы, сумел отыскать что-то, похожее на этот факт, но, с другой стороны, я скорее разочарован. И знаете почему?
Я покачал головой и развел руками.
— Не важно, что было, — продолжал он. — Я не вижу смысла это скрывать. Что в том, что я играл в хоккей с этим парнем, как там вы его назвали?
— Так вы не помните его имени? Еще минуту назад вы говорили, что это ваш старый друг.
Ласси вздохнул и снова натянул привычную маску старого уставшего газетчика. Он скрестил руки на груди.
— Паси Таркиайнен был вашим другом, и вы вместе работали в радикальных организациях, — не оставлял я Ласси в покое. — Про хоккей я узнал совершенно случайно, когда пытался выяснить, какие отношения вас связывали. Из других источников мне стало известно, что вы оба принадлежали к одной из радикальных экстремистских организаций борцов за окружающую среду. Таркиайнен вступил в группу, когда вы уже хорошо были знакомы, не так ли? Вы были молоды, настолько молоды, что верили, будто бомбы способны изменить мир. В прямом и переносном смысле этого слова.
Ознакомительная версия.
