Ознакомительная версия.
Ласси посмотрел на меня, на его лице появилось знакомое мне выражение, свидетельствующее о том, что он тщательно что-то обдумывает или переживает заново. Между тем я продолжал:
— И когда пятнадцать лет назад кто-то взорвал бомбу в офисах компании «Фортум энерджи», вы были одним из тех, кого допрашивали. Кстати, Таркиайнен тоже. Однако ни один из вас не был осужден; тогда не удалось доказать, что вы имели отношение к преступлению. И все же вряд ли редактор будет стремиться, чтобы эта информация из его жизни стала кому-то известной. И скорее всего, вы не упоминали в своем резюме: подрыв офисов «Фортум энерджи» с такого-то по такой-то год.
Прежде чем ответить, Ласси посмотрел в окно.
— Кто-то когда-то сказал, что тот, кто не был идеалистом в юности, не жил, а тот, кто не стал консерватором к старости, ничему не научился в жизни. Я мог бы добавить к этому, что консерватизм означает реалистичный взгляд на вещи, примирение с реальностью. Ваша информация правильна, в том смысле, что я был молодым идеалистом. Что касается всего остального, я настоятельно рекомендую вам отправиться к чертовой матери.
Я кивнул и мягко спросил:
— А молодой идеалист Таркиайнен тоже стал таким же циничным дерьмом, как и вы?
На лице Ласси снова появилась улыбка превосходства.
— Паси Таркиайнен умер несколько лет назад. И умер ли он идеалистом или циничным дерьмом, я не знаю и не хочу знать. К тому же какое он имеет отношение к нашему делу?
— Возможно, большее, чем вы воображаете. И вы снова лжете. Как давно вы знаете, что Таркиайнен не умер?
Ласси сдержанно ухмыльнулся. Потом потер пальцем переносицу. Похоже, он все-таки немного нервничал.
— Это провокационный вопрос?
— Нет, — ответил я. — Это прямой вопрос, и он имеет отношение к Йоханне. Он имеет отношение и к вашему нежеланию организовать ее поиски, а также неожиданно пропавшему у вас интересу к публикации статьи, которая почти наверняка принесла бы вам новых читателей. Только подумайте: целые семьи были жестоко умерщвлены, честолюбивый репортер пропал, полиция бессильна что-либо сделать. Хрестоматийный случай привлечения внимания публики к прессе. Таркиайнен шантажировал вас?
Ласси рассмеялся, но было видно, что это вымученный смех. Он ничего не отвечал и не смотрел мне в глаза.
— И последний вопрос, — закончил я. — Давайте начнем все сначала. Почему вы не смогли встретиться со мной в своем офисе?
Когда мы познакомились с Йоханной, она выполняла поручение редакции. Моя будущая жена работала над статьей о закрытии библиотек, и так уж случилось, что одним из тех, у кого она взяла интервью, был я.
— Вы часто сюда приходите? — обратилась она ко мне, когда мы стояли в фойе библиотеки Каллио, которой оставалось работать всего неделю.
Я был поражен тем, как девушка произнесла этот вопрос.
Я решил воспользоваться ситуацией и в свою очередь спросил:
— Мы нигде не встречались прежде?
Йоханна покраснела так, как получалось только у нее: лишь мимолетная тень розового. Она записала мои ответы в блокнот, поблагодарила меня, развернулась и собралась уходить, когда я спросил ее, как часто она сама посещает библиотеку.
Девушка слегка улыбнулась и снова повернулась ко мне лицом.
— Пару раз в неделю, — ответила она.
И только тогда я по-настоящему разглядел ее глаза. Казалось, они собрали все солнечные лучи, что проникали через высокие многостворчатые окна библиотеки. В глазах молодой журналистки как будто пылали все огни нашего становящегося все более мрачным мира.
— А что вам нравится читать? — продолжал спрашивать я.
Она задумалась на минуту.
— В основном это не художественная литература, — сказала Йоханна, глядя так, будто действительно думала обо мне. — Вещи, связанные с моей работой. Прямо или косвенно.
— А как насчет истории?
— Иногда.
— Романы?
— Иногда.
— Поэзия?
— Никогда.
— Почему же?
— Она меня раздражает. В особенности современные поэты. Хорошо обдуманная намеренная мрачность и непонятность. «Сердце стучало, как молоток, что бил в вечную полночь, а мягкое танцующее покрывало прикрывает ее лакричные виски». Разве можно это читать, да еще и притворяться, будто что-то извлекаешь из этого чтива.
— Допустим, — сказал я, — но вы не могли бы вспомнить имена каких-нибудь поэтов или названия книг стихов, которые прочитали?
Йоханна посмотрела на меня своими прекрасными глазами, назвала пару названий сборников поэзии, потом покачала головой. Я согласился с тем, что стихи, которые она читала, действительно непонятны. Но заметил, что есть и хорошие стихи, что я знаю названия сборников, которые помогут ей изменить мнение о поэзии или, по крайней мере, понять, что в отвергнутом ею целом литературном жанре бывают и исключения.
— А вы такие читали? — несколько недоверчиво поинтересовалась она.
— Да, я такие читал, — сделав ударение на слове «такие», подтвердил я.
Некоторое время мы смеялись друг над другом, потом что-то заплясало в ее глазах.
— Думаю, что вы сможете порекомендовать такую книгу, которая поможет мне изменить прежнюю точку зрения.
— Возможно, — не стал отрицать я.
Девушка проследовала за мной в библиотеку, в отдел поэзии. Я чувствовал ее взгляд на своей шее. И это чувство не было мне неприятно. Я думал о сине-зеленых огнях, что сияют в глазах этой женщины; они напоминали мне цвета радуги ярким солнечным днем.
Мы подошли к полкам со стихами, я вынул несколько книжек финских поэтов и начал цитировать их стихи; на самое дно стопки я положил свой сборник. Йоханна подошла, встала рядом со мной и стала слушать если не с явным интересом, то, по крайней мере, изо всех сил пытаясь продемонстрировать его мне, особенно когда я рассказывал о художественных особенностях каждого поэта, а потом читал по одному стихотворению, чтобы показать, как ясен и понятен их язык.
Йоханна была одета в широкие джинсы, черный свитер с высоким горлом; на ногах было что-то среднее между туфлями и ботинками. И пока мы стояли рядом, я не мог отказать себе в удовольствии вдыхать аромат ее волос, чувствовать тепло ее тела и притяжение этих замечательных, излучающих свет сине-зеленых глаз.
Я взял последнюю книгу, раскрыл ее и прочитал стихотворение. Закончив, я посмотрел на нее. Девушка не была так впечатлена, как мне хотелось бы.
— Я не знаю, — проговорила она.
— Прочитать что-нибудь еще?
— Да, пожалуйста.
Я прочитал еще стихотворение.
— Похоже, вы знаете его наизусть, — заметила девушка. — Вы читаете не заглядывая в книгу.
Она взяла книгу из моих рук, раскрыла ее и, увидев мое фото на титульном листе, подняла на меня взгляд.
— Очень умно, — проговорила она с улыбкой.
Я постоял некоторое время в переулке, глядя, как задние огни машины Хамида тают в тумане.
За время короткого пути от вокзала до Темппелиаукио я успел обдумать те прочные узы, что накрепко связали всех нас вместе. Йоханна, Паси Таркиайнен, Ласси Утела, Лаура Вуола, Харри Яатинен и я. Даже госпожа Бонсдорф и Хамид. Не говоря уже об Ахти с Эллиной. Мы бежим тяжело дыша, выбиваясь из сил и жалуясь, каждый в своем направлении, но чем дальше мы бежим, тем ближе становимся друг к другу.
Эллина открыла дверь. Она поздоровалась со мной с теплой улыбкой, умудряясь при этом смотреть почти вопросительным взглядом мне в лицо. Я успел поймать и свой собственный взгляд в зеркале в прихожей и понять его смысл. Мои глаза сверкали так, будто я был зол или даже вне себя от гнева. Мне не хотелось объяснять ей причину этого, вряд ли у меня получилось бы. По крайней мере, не сейчас. Я сказал ей, что хочу поговорить с Ахти.
— Ахти спит.
— Разбуди его.
— Не поняла?
— Разбуди его.
Эллина изумленно посмотрела на меня, потом изумление сменилось явным раздражением. Наконец она смирилась с моей просьбой и, качая головой, отправилась в спальню.
Все в гостиной было мне давно знакомо. Я знал содержимое книжного шкафа Ахти и Эллины наизусть. Книги и то, в каком порядке они стояли, запечатлелось в моей памяти за те десятки раз, когда мы все вместе сидели в этой комнате. Мне не нужно было дотрагиваться до черного кресла перед шкафом, чтобы помнить, какое оно мягкое и обволакивающее. Я помнил, каким ярким был торшер рядом с креслом. Как-то вечером, плавно перешедшим в ночь, мы сидели при свечах, и многочисленные старинные подсвечники отсвечивали темно-коричневой бронзой по другую сторону кресла, на котором, как обычно, лежала книга.
Пусть комната и была мне знакома, я смотрел на все это как в первый раз, одновременно прислушиваясь к шуму в спальне.
Я подумал, что по-настоящему нас удивляют те вещи, которые мы считаем давно и хорошо знакомыми, а потом вдруг выясняется, что мы заблуждались.
Ознакомительная версия.
