Элизабет отпустила после обеда Коги. Заметив это, Роуи улыбнулся самодовольной улыбкой самца. “Именно так”, — подумала Элизабет, наблюдая за ним сквозь ресницы. Он полагает, что я жду не дождусь, когда смогу прыгнуть вместе с ним в постель.
И одарила его пленительной улыбкой, Но Роуи не спешил.
— Как насчет бренди, Элизабет?
— Отлично.
Она смотрела, как он наливает бренди из уотерфордского [22] графина в две пузатые коньячные рюмки.
— Ты прекрасна, — сказал он и поднял рюмку, чтобы чокнуться. — Боже, я так устал!
Он опустился на софу и похлопал по ней, приглашая Элизабет сесть рядом.
— Иди сюда, прелесть моя, поговорим. Как ты ладишь со своим атлетом, исполнительным помощником?
«Боже мой, да они охотятся за Адрианом?»
— Сейчас он немного сердит на меня, — сказала она, что, конечно, было правдой.
Она опустилась рядом с ним и почувствовала, как его рука легла на ее плечи, и он притянул ее ближе к себе.
— Это невозможно. Он что, идиот?
— Ну, видишь ли, я одобрила контракт, который он не одобряет. Я сочла, что это выгодное дело, а Адриан начал разглагольствовать о том и о сем, о его недостатках и о проблемах с налогами и еще о массе неприятных вещей.
— А что это за сделка?
Элизабет улыбнулась в свою рюмку, слегка накренив ее.
— Можешь мне не верить, но речь идет о Брэде Карлтоне.
Он ухмыльнулся, глядя ей в лицо:
— А что, этот малый снова тебе насолил?
— Да нет, ничего такого, с чем я не могла бы справиться.
— Я ставлю на тебя, Элизабет.
Он проглотил оставшийся бренди, откинул голову назад и закрыл глаза. Элизабет ничего не говорила, выжидая. Не меняя позы и не открывая глаз, он спросил сонным голосом:
— Хочешь мой совет, если ты в нем нуждаешься?
— Возможно, но попозже, ладно? Он приоткрыл один глаз:
— Меня это устраивает.
Роуи распрямился, встал на ноги и протянул ей руку.
— Пойдем, моя дорогая?
Элизабет позволила ему поднять себя с дивана, чувствуя, как его руки прогулялись по ее спине вниз, ладони охватили ягодицы, и он прижал ее к себе. Его дыхание участилось, когда он целовал ее. Она ответила ему поцелуем со всей сноровкой, на какую была способна и которую приобрела благодаря ему.
— Иди, Роуи. Через минуту я приду. Она снова поцеловала его, очень крепко, и позволила своим рукам скользнуть вниз, дразня, прикасаясь к его животу. Потом кончики пальцев скользнули под пояс его брюк.
Он тяжело задышал, в то время как она медленно отступила назад. Элизабет стояла спокойно, продолжая улыбаться своей обольстительной улыбкой.
— Не задерживайся особенно, — сказал он и поцеловал ее в подбородок.
— Не буду.
Пятью минутами позже она услышала его голос;
— Элизабет! Я жду, и все мое тело в твоем распоряжении.
"Действительно, — подумала она. — Так оно и есть”.
Он оставил только ночник на прикроватном столике, все остальное пространство и углы комнаты были погружены в тень. Элизабет остановилась посреди комнаты, стараясь приспособиться к тусклому освещению. Роуи, обнаженный, лежал поверх покрывала, заложив руки за голову. “Да, он готов”, — подумала Элизабет, бесстрастно оглядев все его тело.
Она села на постель рядом. Когда же Роуи попытался обнять ее, она его остановила.
— Нет, Роуи, еще не сейчас.
— В таком случае начинай ты, мне это так нравится, — сказал он, и глаза его затуманились желанием.
— О, я так и сделаю, Роуи.
Медленно она выпростала левую руку из складок своей шерстяной юбки. В руке оказался серебряный нож для колки льда, и, прежде чем незадачливый любовник смог что-либо сообразить, кончик ножа оказался у самого его горла.
— Ч-что?
— Ты начал заикаться, Роуи?
— Что ты делаешь, Элизабет? Что за глупые шутки! А ну-ка прекрати!
Она слегка надавила на нож, совсем чуть-чуть, недостаточно сильно, чтобы прорвать кожу, и, не отводя глаз, смотрела на него.
Теперь он уже не относился к этому как к забаве, в его взгляде сквозила решительность.
Тело его застыло, и все физические желания, казалось, покинули его, на лице жили одни глаза.
— Он ведь очень острый. Правда? — сказала она спокойно. — Пожалуйста, не двигайся. — Моя рука может дернуться, соскользнуть. Да, нож очень острый. Разве ты не помнишь, что меня привлекали к суду за убийство Тимоти вот таким модным и затейливым серебряным ножом для колки льда? Конечно, не этим. Думаю, окружной прокурор все еще держит тот нож у себя. Мне пришлось приказать Коги купить новый. Конечно, ему пришлось купить целый комплект — в том числе и ведерко для льда, но дело того стоило. Я хотела, чтобы нож был точно такой же. Он ведь очень острый. Верно?
— Ты не понимаешь, что делаешь, Элизабет. Иди сюда, любимая…
— Еще одно твое лживое слово, и я ударю тебя в яремную вену.
Он продолжал смотреть на нее молча и только судорожно сглотнул.
— Боже мой, за что?
— Разве ты не помнишь, что окружной прокурор был твердо убежден, что Тимоти собирался со мной развестись? И позже я узнала, что мой муж предавал меня с другой женщиной. Возможно, не с одной, но это теперь не имеет значения.
Тогда он понял, и его кадык задвигался.
— Ты видела этот нелепый снимок, да?
— Откровенно говоря, видела, но не в этом дело, Роуи. Мне начхать на твои шашни с Амандой Монтгомери. Я ничуть не расстроилась, ни на йоту.
Боже милостивый, да она оказалась ревнивицей, несмотря на то, что всегда отрицала это. Он должен успокоить ее, заставить ему поверить.
— Аманда ничего не значит для меня, Элизабет. Я просто ее сопровождал — вот и все. Между нами ничего нет.
Нож для колки льда надавил на его кожу сильнее, и глаза его потемнели от страха.
— Ты воображаешь, что я огорчилась из-за того, что увидела тебя с другой женщиной? Так ведь?
— Элизабет, поверь, у меня никого больше нет!
Я не стал бы тебе лгать. Зачем?
— Пожалуйста, не двигайся, Роуи. Моя рука вспотела. По правде говоря, я хочу тебя поблагодарить. Ты научил меня многому, очень многому.
— Что ты имеешь в виду?
Он мог бы схватить ее мертвой хваткой, у нее нет и половины его силы. Когда она слегка расслабится, он смог бы отобрать у нее нож. Боже всемогущий, какая муха ее укусила? Безумие!
— Теперь, когда я держу этот нож у твоего горла, ты все еще склонен считать, что я не убивала Тимоти?
— Конечно, не убивала!
— Готов рискнуть жизнью?
— Элизабет…
— Нет, теперь пора тебе послушать меня, Роуи.
Я действительно видела тебя на снимке с Амандой Монтгомери, как я уже сказала. Я сказала также, что это меня не волнует. И так оно и есть, я не стала бы лгать. Видишь ли, Роуи, я знаю, что ты предавал меня, и вот это действительно ранило мою душу. Ты станешь сейчас все отрицать. Не трудись. Я сама все видела и слышала.
— Не понимаю, о чем ты?
— Ты по-своему защищал меня перед Лореттой Карлтон, уверяя старую ведьму, что я не убивала Тимоти. А сейчас? Сейчас ты не переменил свое мнение? Нож для колки льда уколол горло Роуи.
— Остановись, Элизабет!
— Прости, рука соскользнула. Лучше тебе лежать спокойно, очень спокойно, Роуи. Ну, так как насчет уверенности в моей невиновности?
— Конечно, ты не убивала Тимоти. Ты не могла это сделать!
— Ты был очень убедителен, когда разговаривал с Лореттой.
— Я.., я не знаю, о чем ты…
— Так все хорошо рассчитано, так все спланировано. Наша милая Элизабет одна в Париже, самом романтическом городе в мире. Наша милая Элизабет очень чувствительна, очень ранима, она совсем одна, такая уязвимая и хрупкая. Должна признать, что Карлтоны даром время не теряли и в тебе нашли человека, прекрасно, идеально подходящего для подобного дела. Когда мы вернулись в Нью-Йорк, Роуи, я и вправду вообразила, что люблю тебя. Нет, нет, молчи! У тебя будет шанс сказать свое слово, но не сейчас… А вот когда ты заговоришь… Посмотрим. Я пришла к неизбежному выводу, что женщины превращаются в идиоток, когда они увлечены, — или хотя бы когда они получают “удовольствие”, как говорит наш друг с юга. Все их способности критически мыслить парализованы. Так как я никогда не была влюблена в Тимоти в романтическом смысле, для меня открылся абсолютно новый мир. Да и что ж тут удивительного? Ты вел себя безупречно — мой любовник, мое доверенное лицо, друг и советчик. Я верила каждому твоему слову. Ты так искренне хотел мне помочь и помогал, несмотря на то, что сам был ужасно занят… А я мечтала о детях, о доме в Коннектикуте, может быть, даже о лохматой собаке, сидящей возле моего рояля. Я думала, что наконец-то нашла человека, который любит меня ради меня самой.
На минуту она замолчала, чувствуя, что у нее перехватило горло.
— Черт возьми, мне хочется плакать! Не из-за тебя, можешь не заблуждаться, а из-за этой бедной жалкой дурочки, которой я была. Вечером в четверг несколько недель назад я стояла под окнами библиотеки и все видела и слышала, Роуи. Все.
