— Я ваш должник, — сказал я.
— Все в свое время. Надеюсь, вы довольны нашим сотрудничеством?
Я немедленно заказал столик в ресторане, попросил, чтобы он был не на виду, и почувствовал себя словно юноша в предвкушении первого свидания.
В спальне я выдвинул ящик старого, обитого внутри кожей комода, достал сложенную, уже измятую фотографию обнаженной Софи, на которую время от времени поглядывал, испытывая при этом боль, как настоящий мазохист. Вот и сейчас, разглядывая ее, я буквально терял рассудок, как это было когда-то. Я вспомнил любовные игры среди дня, купание вместе, то ощущение счастья, когда, проснувшись утром в узкой постели, чувствовал тепло ее тела. Почему я не обладаю хоть каплей того дара, что Джойс, которому удалось выразить в своих великих монологах из «Улисса» всю силу и страсть любви!
В пятницу я проснулся гораздо раньше обычного, словно мне предстояла сложная хирургическая операция. В ресторан приехал на двадцать минут раньше назначенного времени и заказал вино, не шампанское, которое счел неподходящим к случаю, а итальянское белое, очень дорогое.
Я знал, что Софи опоздает — пунктуальность никогда не была ее достоинством, — и спокойно ждал до половины второго. Но к двум часам понял, что она не приедет. Иначе предупредила бы по телефону, что опоздает, объяснила бы, в чем дело. Чтобы скрыть неловкость своего положения, я поковырял макароны в тарелке, потихоньку расплатился и ушел. Шум на улице показался мне каким-то потусторонним. Я был в полном отчаянии! Я так ждал, так надеялся! Был готов к любому повороту событий, только не к полному отказу.
Постепенно отчаяние сменилось злостью. Промучившись с полчаса, я помчался в Пенн без всякого предупреждения, даже не позвонив, — решил поставить ее перед фактом. Я подъехал к дому Сеймура и поднял трубку домофона. После паузы мне ответили явно измененным голосом:
— Да?
— Это Мартин Уивер, — сказал я. — Мне необходимо повидаться с миссис Блэгден.
— Пожалуйста, мистер Уивер.
Чуть погодя большие чугунные ворота со скрипом открылись. Дорога за ними делала небольшой поворот, по обеим сторонам ровными рядами росли деревья, а между ними — высокие кусты гортензии. Все вокруг говорило о богатстве. Над аккуратно подстриженными газонами наверняка потрудилась целая армия садовников. Что касалось «Инглвуда», то мисс Джекил могла спать спокойно в своей могиле.
Я затормозил у главного входа, подняв фонтанчик гравия. Дверь была открыта. Меня приветствовал коротышка, на вид лет сорока пяти, в небрежно-элегантном наряде, который можно увидеть разве что на рекламе Ральфа Лорена.[42]
— Эллиот Сеймур, — представился он. Я пожал протянутую мне руку, холодную и вялую, и заметил, когда он улыбнулся, что у него заячья губа. — Вы приехали повидаться с Софи?
— Да. Мы договорились встретиться сегодня в городе, но она не приехала. Может быть, она перепутала день — сегодня ведь пятница, правда? Она не заболела?
— Нет-нет, не заболела. Даже наоборот. Заходите, пожалуйста.
Я прошел за ним в холл и сразу же поскользнулся на отполированном до блеска изразцовом полу. Сеймур поддержал меня.
— Они полируют эти изразцы как стекло, — сказал он. — Не дай Бог, кто-нибудь ногу сломает. Я все время беспокоюсь о своей мамочке. Бедняжка, она так стара, у нее такие хрупкие кости.
В твоем возрасте, подумал я, пора перестать называть ее мамочкой.
Он провел меня в обитый материей кабинет, пропахший сигарами и меблированный наподобие клубной гостиной — большой кожаный диван и кресла. Вдоль одной из стен стояли застекленные витрины, какие бывают в музеях.
— Не желаете ли кофе?
— Мне не хотелось бы отнимать у вас время.
— Дорогой мистер Уивер, я очень рад вашему приезду. Целыми днями я ничего не делаю, можно сказать, совсем обленился. Лондон не выношу: весь этот европейский сброд, суетливый, в безобразных одеждах, щелкает фотоаппаратами, снимает гвардейцев. Папочка любил говорить, что гвардейцы хороши только на войне и в постели.
Он умолк, ожидая моей реакции, но я промолчал. Тогда он спросил:
— Какой вы предпочитаете кофе?
— Просто черный, благодарю вас.
Он подошел к бюро и нажал кнопку внутренней связи.
— Эдит, пожалуйста, принесите кофе для двоих в кабинет. — Потом он обернулся ко мне: — Прошу вас садиться. Не понимаю, что могло случиться, почему она забыла о встрече с вами. Это на нее совсем не похоже.
— Конечно. Но в последнее время у нее было много забот. Она здесь?
— В данный момент нет. Вы ведь, кажется, ее старый друг?
— Да. Но какое-то время мы почти не общались. Генри тоже был моим другом, и меня, разумеется, потрясла эта новость.
— О да! — Он открыл гумидор[43] с набором сигар «Давидофф» и предложил мне. — Не желаете?
— Нет, спасибо, я привык к сигаретам.
— А я их бросил, но перешел на сигары. Должна же быть у человека хоть какая-то слабость. Вы согласны? — Он выбрал сигару побольше и откусил кончик.
— Софи сильно переживала по поводу смерти Генри?
— Она прекрасно держалась. Только потом сдали нервы, понимаете? Все эти ужасные формальности. Я помогал ей, как мог. Ей сложно общаться с юристами и прочими официальными лицами.
— А кому не сложно?
— Вы ведь писатель, Софи мне о вас рассказывала.
— Да, писатель.
— Романы сочиняете?
— Да.
— Признаться, за последние несколько лет я не прочел ни одного романа и не знаком с вашими произведениями. Вы уж извините меня. Читаю лишь специальную литературу.
— И что это за литература?
— О бабочках.
— Бабочки? В самом деле? Как у Набокова? — Я сделал вид, что очень заинтересован. Что-то в хозяине дома мешало мне вновь заговорить о Софи, какая-то натянутость, фальшь. Он был слишком любезен, без конца улыбался, при этом лицо его напоминало венецианскую карнавальную маску.
— С Набоковым у меня нет ничего общего. В каких забавных нарядах он обычно фотографировался! Я бы такого себе не позволил. Впрочем, какой спрос с иностранца. Два года назад у меня высадили специальный сад для бабочек. Не знаю, понравилось ли бы это мисс Джекил.
— А что особенного вы находите в бабочках? — Я все еще старался быть вежливым.
— Их красота так недолговечна. Мне хочется ее сохранить. В моих витринах они словно спящие красавицы. Однажды я видел Набокова, — продолжал он без паузы, — в Монтрё. Что до его романов, то, по-моему, они, мягко говоря, несколько странные. И все — про девочек в период созревания, верно?
— Нет, только один, — возразил я. — Он пользовался в свое время большим успехом, он даже экранизирован.
— Видите — очень похоже на его главное хобби.
Он, наверное, заметил недоумение на моем лице, потому что добавил:
— Бабочки — красота, которая мгновенно увядает.
Вошла служанка в накрахмаленной униформе и поставила серебряный поднос с кофе на край стола около кресла Сеймура.
— Это все, мистер Эллиот?
— Да, благодарю вас, Эдит.
Когда она ушла, я спросил:
— Как вы думаете, когда вернется Софи?
— Она не сказала ничего определенного.
Я завороженно смотрел на кусочек влажного сигарного листа, приклеившегося к его губе.
— Вы не знаете, она достаточно обеспечена по завещанию Генри?
— О, думаю, у нее нет повода для беспокойства, — ответил Сеймур.
Я ждал, что он спросит, каким образом я нашел Софи в «Инглвуде», но он не спросил.
— Он назначил меня своим литературным душеприказчиком.
— Правда? Нелегкая задача! Прошу прощения, я должен отлучиться на минутку — напомнить мамочке, чтобы приняла таблетки. А то забудет.
Он вышел, а я заглянул в одну из витрин с коллекцией бабочек. Меня никогда не привлекали чучела животных, охотничьи трофеи, рыбы в стеклянных футлярах и прочие подобные вещи. Напротив, они вызывали во мне отвращение. И сеймуровский музей не явился исключением.
Вернувшись, Сеймур сказал:
— Не хотите ли осмотреть мой сад, когда допьете кофе?
— С удовольствием. Вы уверены, что это вас не затруднит?
— Ни в коей мере. Я всегда рад друзьям Софи. Ну и Генри, конечно.
Когда мы проходили через холл, я заметил пожилую женщину, медленно поднимавшуюся по дубовой лестнице. Одета она была, как мне показалось, в армейскую форму. Услышав наши шаги, она остановилась и обернулась.
— Все в порядке, мамочка, — сказал Сеймур, — это посетитель ко мне. Мы идем прогуляться по саду.
— Он не из военного министерства?
— Нет, мамочка.
Она посмотрела на меня совершенно бесстрастно, пошла дальше и вскоре скрылась из виду.
— Ее тревожит буквально все, что нарушает привычный распорядок, — пояснил Сеймур. — Моего младшего брата убили на Фолклендах, и она так и не оправилась после этого несчастья. Содержит его комнату точно в том виде, в каком он ее оставил, когда уезжал, каждый вечер выкладывает его форму — уверена, что он вернется. Милая бедняжка! Как грустно, когда такое происходит.
