Ну что ж… есть еще репетиционное помещение. Дверь закрыта, но вой электрогитар слышен даже на улице. И ритмичная дробь ударных. У Яна мгновенно испортилось настроение — он уже не нужен.
Ян постучал, но никто не открыл. Посильнее — никакой реакции. Затычки у них, что ли, в ушах?
Он толкнул дверь и просунул голову.
Музыка смолкла, и все четыре головы, как по команде, повернулись к нему.
— Привет, Ян, — после неловкого молчания произнес Ларс Реттиг.
— Привет, Ларс… надо бы поговорить.
— Само собой. Заходи.
— Нет… я имею в виду, нам с тобой.
Яну кажется, что все на него смотрят с подозрением. Музыканты словно замерли в движении, каждый со своим инструментом наготове. Ударника Карла он не знает. Или… нет, где-то он его уже видел.
— О’кей. — Реттиг кивнул. — Подожди немного, я сейчас.
Банда четырех. Наверное, не только Ларс, а все они, вся группа, — санитары в Санкта-Психо.
И тут же вспомнил, где видел Карла. Бойцовский питбуль с мощными челюстями и баллоном со слезоточивым газом на поясе. Это именно Карл принял у него Жозефин в комнате свиданий.
Карл мрачно смотрит в сторону двери. Ян отступает в тень, но охранник наверняка его уже заметил.
— Только у меня совсем мало времени, Ян. — Реттиг подошел к двери. — Всего несколько минут… Давай выйдем на улицу.
Они прошли по пустому тротуару с десяток метров, и Реттиг остановился:
— Можем поговорить здесь.
Яну всегда очень трудно задавать прямые вопросы — ему кажется, что он прижимает собеседника к стенке. Но он обязан спросить.
— Кто умер сегодня ночью?
Реттиг смотрит на него с удивлением.
— Кто сегодня умер? — переспрашивает он с ударением.
— Мы утром узнали, что в Патриции кто-то умер.
Реттиг кивает, но не сразу. Подумал сначала, как реагировать.
— Больной…
— Мужчина или женщина?
— Мужчина.
— Он писал письма?
Реттиг быстро оглядывается по сторонам:
— Об этом говорить не надо. — Он улыбается Яну, но улыбка получается неестественной.
Интересно, знает ли Реттиг, что он вложил в конверт свое письмо, адресованное Алис Рами. Вернее, женщине, про которую он думает, что она и есть Алис Рами. Может, и знает. Не исключено.
— Собственно, хотел я спросить вот что: почему эти письма так для тебя важны? Можешь рассказать?
Реттиг опускает глаза.
— Мой брат в тюрьме, — тихо говорит он после долгой паузы. — Сводный брат. Тумас.
— В больнице? В Санкта-Психо?
— Нет… в тюрьме. В Кумле. Восемь лет за особо дерзкое ограбление. И он ни о чем так не мечтает, как получать письма… много писем. Но большинство до него не доходит. Их перехватывают. И я не могу наладить с ним контакт, потому что тогда… тогда — прощай, работа. — Он глубоко вздохнул. — Так что я пытаюсь хоть что-то сделать для бедняг в Патриции.
Ян кивнул. Вполне правдоподобно.
— А тот, кто умер… — еще раз спрашивает он. — Он получал письма? Или писал?
— Нет… — устало произносит Реттиг. — Педофил на принудительном лечении, никаких связей, никаких друзей, никаких корреспондентов. У него остался только один настоящий друг… и знаешь, кто? Вернее, что? Он был уверен, что на плече у него вторая голова. Сам тихий и приветливый, а вот вторая голова — кошмар, да и только… Ясное дело, никто эту голову не видел, кроме него самого… Но парень клялся и божился, что не он, а его вторая голова вынуждает его кидаться на детишек. И за стенами Патриции у него никого не было. Даже адвокат отказался его навещать, так что он впал в депрессию. И чем дальше, тем хуже.
— И что он сделал?
— Рано утром у него случился припадок активности… и он — естественно, под руководством второй головы — проник в комнату, где нет решетки на окне. И выбросился на каменную веранду. С пятого этажа.
— Рано утром?
Реттиг уже повернулся, чтобы идти назад, но задержался на секунду:
— Мы нашли его в половине седьмого, но врач считает, что погиб он около четырех утра… В это время суток одиночество достает хуже всего, или как?
На этот вопрос у Яна ответа нет. Но чувствовал он себя очень скверно — будто именно он явился причиной самоубийства.
— Не знаю… — говорит он, — я в это время сплю.
Бетонная стена рядом с детским садом. Олицетворение безнадежности. Безнадежности и жестокости. Эта мысль посещает Яна каждый раз, когда он гуляет с детьми во дворе, поэтому он старается смотреть в другую сторону. В сторону ратуши.
Там кипит жизнь — подъезжают и отъезжают машины, дети бегут в школу, загораются и гаснут по вечерам окна… Тоже свой распорядок, как и в его подготовительной школе.
Середина октября. Над побережьем плывут темные набрякшие облака. Дети играют во дворе, но как только с неба начинают капать первые ледяные капли осеннего дождя, Ян быстро уводит их в помещение. Все равно через несколько минут предстоит медосмотр: сестра из клиники периодически контролирует здоровье детей.
— Крепкие, как орешки, — обычно говорит она после осмотра. — И аппетит у всех — позавидуешь.
Ян кивает, но про себя отмечает, что она переврала пословицу. Крепкие, как ореховые ядрышки.
После этого все собираются в спальной. В подушечной. Очередной ритуал: Мария-Луиза опрашивает детей — какие у них предложения?
Предложений всегда много.
— Я хочу домашнее животное, — говорит Мира.
— И я! — кричит Жозефин.
— Почему? У вас же есть звери. Полным-полно всяких зверей.
— Мы хотим настоящего!
— Чтобы он бегал!
Мира умоляюще смотрит на Яна и Марию-Луизу:
— Ну, пожалуйста…
— Я хочу богомола! — кричит Лео.
— Хомячка! — Это Хуго.
— А я хочу кошку! — Матильда.
Дети возбуждены, но Мария-Луиза очень серьезна.
— Домашним животным требуется уход.
— Мы будем ухаживать!
— Постоянный уход. А что мы будем делать, когда в «Полянке» никого нет?
— Они будут жить сами! — Матильда весело смеется. — Мы запрем их и оставим им много еды и воду.
— Зверей нельзя оставлять одних. — Мария-Луиза отрицательно качает головой. Она по-прежнему серьезна.
Вечером Ян остается один с двумя детьми, и оба засыпают мгновенно. С этой недели в садике ночуют только Мира и Лео. Для Матильды нашли приемную семью, и они забирают ее в пять часов каждый день. Удочерившая пара — пожилая женщина и мужчина в серой кепке — производит очень приятное впечатление. Спокойные, доброжелательные.
Что ж, будем надеяться, что так оно и есть. Но откуда ему знать? Чужая душа — потемки. Ян все время вспоминал рассказ Реттига про выбросившегося из окна заключенного… больного. Сам-то он был тихим и приветливым, а вот вторая голова — кошмар, да и только.
Нет, надо стараться верить людям. Сам Ян надежен, как скала, надежнее не бывает… за исключением тех нескольких минут, когда он покидает спящих детей и бежит относить письма.
И сегодня тоже. Сердце бьется сильнее обычного — воспоминание, как кто-то спустился на лифте и прошел через детский сад, никуда не делось, как он ни старался загнать его поглубже. Но с тех пор все было спокойно.
И опять он обнаруживает под подушкой пухлый конверт с тем же призывом: ОТКРОЙ И ОТПРАВЬ ПО АДРЕСАМ! Пульс участился.
Он хотел открыть конверт прямо в воспитательской, но решил не рисковать — уже без двадцати десять, Ханна может явиться в любую минуту, и все его секреты станут общим достоянием.
Она и в самом деле пришла пораньше — без десяти десять стояла в дверях, раскрасневшаяся от вечернего морозца.
— Все тихо?
С этими розовыми щеками и выбившимися из-под шапочки белокурыми локонами, она выглядит необычно возбужденной, даже радостной. Ян молча кивает и идет за курткой.
— В полвосьмого уже спали без задних ног. Вдвоем они спокойнее, чем втроем.
— Это уж точно.
Говорить больше не о чем. Ян берет свой рюкзак — и вдруг вспоминает, что забыл положить на место магнитную карточку от двери в подземный ход. Дверь-то он закрыл, а про карточку забыл.
Идиот.
— Я забыл одну вещь… — говорит он.
— Что? — спрашивает Ханна, но Ян уже в кухне. — Забыл положить на место карточку?
Ханна стоит у него за спиной. Она даже не сняла кожаное пальто. Щеки немного побледнели.
— Именно так… — Ян задвигает ящик и выпрямляется. — Отводил ребенка, и вот…
— Со мной тоже такое было.
Поверила? Может, и нет, но что он может сделать? Ничего. Попрощаться и уйти. Слава богу, конверт не забыл. Конверт лежит в рюкзаке.
Он распечатал конверт, даже не раздеваясь. Метод уже известен: аккуратно снять скотч, благо не очень клейкий, и тонким ножом поддеть клапан. Дрожащими пальцами перебирает письма… не то чтобы он очень нервничал, но… а вдруг он уже получил ответ от Рами?
