Он же любит детей. Может быть, работать так самозабвенно его заставляют чувство вины и страх разоблачения? Или он и в самом деле, как говорили на одном из бесчисленных курсов повышения квалификации, трудится в целях «душевного и физического здоровья детей, создания прочного фундамента для воспитания ответственных, мыслящих в этических категориях граждан»? Другие иногда стараются улизнуть — покурить или просто подышать свежим воздухом, отдохнуть от крика, но не Ян. Он, Ян, всегда с детьми. Он их выслушивает, успокаивает, шутит с ними, вытирает слезы и разбирает ссоры. Особенно много времени он уделяет Лео. Ему кажется важным завоевать именно его доверие.
Иногда, в разгаре игры, он замечает, что между ним и детьми не такая уж и большая разница. Прожитые годы облетают, как шерсть при линьке, и он опять становится пяти- или шестилетним ребенком, ребенком, умеющим жить только настоящим. Никаких требований, никакого беспокойства перед будущим, никакой тоски, никакого одиночества. Только веселые выкрики и теплое чувство принадлежности к клану — клану детства. Жизнь продолжается, вот она — здесь и сейчас.
Но потом он бросает случайный взгляд в окно, видит, как кто-то прогуливается за ограждением Санкта-Патриции, и начинает думать о Рами.
Зверомастер Рами. Зверомастер и в то же время зверек в клетке.
В зоопарке есть и хищники, и травоядные. Но разница между опасными и кроткими зверями эфемерна. Самые кроткие звери могут стать смертельно опасными, если их довести до отчаяния.
Белка хочет на свободу, написала она. А он хочет проникнуть на территорию клиники и повидать ее. Поговорить, как в прежние времена.
— Ян! Посмотри сюда, Ян! Скорее!
Конечно. Рано или поздно кто-то из детей хватает его за руку и возвращает к действительности.
Дело к вечеру. Солнце то прячется за стволами дубов, то вспыхивает ярко в оголенных кронах. Скоро стемнеет. Последнее вечернее дежурство, а потом четыре дня отгулов.
Он укладывает детишек спать. В полдесятого его должны сменить. За несколько минут до этого он смотрит в окно и видит мужчину и женщину. Идут рядом.
Женщина — Лилиан, он ее сразу узнал в свете фонаря. А кто мужчина? Они так тесно прижались друг другу, будто жених и невеста… но Лилиан ведь разведена?
Мужчина нежно обнимает ее у порога и исчезает.
Несмотря на только что состоявшееся жаркое объятие, Лилиан особой радости не выказывает. Наоборот, на лбу пролегла морщинка. Ян совершенно спокоен. Никакой вины он за собой не чувствует — весь день без остатка посвящен детям.
— Холодно на улице?
— Что? А… да, очень. Скоро зима.
— Типичный случай. У меня несколько дней отпуска, хочу съездить кое-куда.
— Замечательно.
Она даже не спрашивает куда. Чем-то очень обеспокоена. Вешает куртку, устало смотрит на часы и поднимает глаза на Яна:
— Я немного поторопилась… неважно. Ты можешь идти.
Ян внимательно смотрит на нее и тихо говорит:
— Я могу остаться, помочь. Если хочешь.
— Ну что ты… Иди, иди. Я справлюсь.
Прошмыгнула мимо него в кухню. Морщинка на лбу так и не разгладилась. И не единого вопроса о детях.
Ян провожает ее взглядом:
— Ну что ж… тогда я пошел. Пока!
— Пока. — Лилиан даже носа не показала из кухни.
Он закрывает за собой дверь. И вправду очень холодно. Пока светит солнце — замечательно, но не успеет оно скрыться за горизонт, откуда ни возьмись, подкрадывается стужа. И стоит только выйти за пределы освещенной наружными фонарями площадки, точно ныряешь в черный пруд. Но глаза постепенно привыкают к темноте, и он различает фигуру в темном пуховике с капюшоном. Кто-то сошел с автобуса и направляется к «Полянке».
Ян инстинктивно отходит в сторону, прячется за сараем с принадлежностями и ждет. Прислушивается.
Скрипнула калитка. Открылась и закрылась входная дверь.
Можно больше не прятаться.
Слева от сарая медленно покачиваются на ветру качели. Три штуки. Он садится в самые большие, сделанные из старой покрышки от грузовика.
Руки в карманы — и ждать. Чего? Ян и сам не знает. Но одет он тепло, можно немного подождать.
Оглядывается на больницу — ограждение освещено, кое-где светятся окна. А в «Полянке»? В окне столовой промелькнула Лилиан. Судя по всему, она одна. Никаких посетителей не видно.
Уже четверть одиннадцатого. Ничего не происходит. В домах за лугом одно за другим гаснут окна — уставшие родители уложили детей и сами ложатся спать. Яна начинает пробирать озноб, но он не двигается с места.
Еще через десять минут он начинает мерзнуть по-настоящему. Надо идти. Но как раз в этот момент дверь «Полянки» открывается.
Та же фигура на крыльце.
Это не Лилиан. Пуховик с капюшоном. Гибкая фигура, быстрый шаг. Стук каблуков в ночной тишине кажется неправдоподобно громким.
Не оглядываясь, незнакомка проходит через двор, открывает калитку и останавливается. Смотрит на освещенные окна Санкта-Патриции и прикуривает.
И в свете пламени от зажигалки он видит лицо ночной посетительницы. Ханна.
Ханна Аронссон. Самая молодая и самая тихая среди воспитателей. После того пьяного вечера в баре они ни разу толком не разговаривали. Скорее всего, это была его инициатива. Он избегал Ханну после того, как ни с того ни с сего выболтал ей историю про «Рысь» и маленького Вильяма.
Велосипед он возьмет потом. Ян тихо следует за Ханной, стараясь не попадать в маленькие оазисы света от фонарей.
Она идет к будке автобусной остановки и прячется там от ветра, время от времени затягиваясь сигаретой.
Он тоже останавливается. До остановки метров пятьдесят.
Что делать дальше? Надо решаться, иначе придет автобус и шанс будет упущен. Он быстрым шагом идет к будке и останавливается перед Ханной. Напряженно улыбается:
— Привет, Ханна!
Ее голубые глаза сверлят его так, что Яну становится не по себе.
— Привет.
Он выдыхает:
— Вот и смена кончилась.
— Да…
— А ты? Чем ты занималась сегодня?
Она молча смотрит на него, не говоря ни слова.
— И куда ты сейчас?
Ханна бросает окурок на асфальт и придавливает носком сапога:
— Домой.
— Навещала больного? — Он понижает голос, хотя на остановке никого, кроме них, нет.
Молчание. Где-то слышится шорох шин приближающегося автобуса.
Они входят в салон, и Ханна быстро идет в самый конец, поглядывая через плечо, словно хочет уйти от него подальше. Но он следует за ней и садится рядом.
В автобусе ни одного пассажира, но он все равно почти шепчет:
— Надо бы поговорить, Ханна.
— О чем?
Ян кивает в сторону громады Санкта-Патриции:
— О том, что ты делаешь там, наверху.
По ее предложению они пошли в «Медина Палас». Ночной клуб помещался в подвальном этаже единственного в Валле пятизвездочного отеля «Туреборг», высокого здания из стекла и стали. Освещенные окна запотевали, и по ним стекали тонкие ручейки, похожие на слезы. Как будто «Туреборг» плакал от неудовлетворенного желания стать небоскребом.
Одежда воспитателей детского сада, явившихся сюда прямо с работы, вряд ли соответствовала статусу клуба. К тому же свитер Яна украшали белые пятна — Матильду угораздило опрокинуть на него стакан молока за завтраком. Вышибала в черном костюме с бабочкой посмотрел на них с плохо скрытым сомнением, но все же пропустил.
— Ты здесь бываешь? — тихо спросил Ян.
— Иногда…
Пока они шли от автобуса, Ханна успела выкурить две сигареты. Не поднимая глаз, отвечала на его вопросы.
Они вошли в клуб. Большая комната для игр, подумал Ян.
Он никогда в жизни не бывал в настоящем ночном клубе, даже в Гётеборге. Высокий черный потолок с псевдохудожественным переплетением согнутых труб из нержавейки, стены с холодным металлическим отливом. Зачем он сюда пришел? Впрочем, в четверг вечером посетителей мало, и музыка — то, что надо. Достаточно тихая, чтобы разговаривать, не повышая голоса, и достаточно громкая, чтобы за соседним столиком не подслушивали.
Ян выбрал маленький стеклянный столик в углу, отдельно от остальных. Специальный столик для шпионских разговоров.
— Хочешь что-нибудь?
— Что-нибудь с соком.
Он пошел к стойке. Выбор заметно больше, чем «У Билла», — и коктейли разнообразнее, и шампанское, и коньяк.
Он заказал два апельсиновых сока, но когда Ханна поднесла бокал к губам, на лице ее появилась гримаса разочарования.
— Я же просила что-нибудь с соком.
— Что?
— Что-нибудь успокаивающее.
— Ты имеешь в виду спиртное?
— Конечно.
Через пять минут они сидели каждый со своим бокалом и молчали.
— Значит, ты за мной подглядывал… — произнесла она в конце концов.
