Когда острая боль обожгла мое левое предплечье, я нырнул вперед и распластался на жухлой траве. Ощущение было такое, как если бы зуб вырвали без наркоза. Мужичок, присев у «Жигулей», кричал что-то нечленораздельное и поливал свинцом деревья над моей головой. Казалось, будто голодный дятел мечется со сверхъестественной скоростью по лесу в поисках единственной личинки. Пот заливал мне глаза. Уже смутно я видел, как мужичок выронил автомат и, схватившись за лицо, упал под багажник. «Беретта» моя продолжала хлопать, пока боек не щелкнул вхолостую. Я успел разнести в «Жигулях» стекло и высадить зеркальце заднего обзора. Почему-то зеркальце я запомнил, хотя почти ничего не соображал.
«Плохой знак!» – мелькнуло у меня в мозгу, и я потерял сознание.
Пришел я в себя уже в кабине рядом с Геной. Предплечье ныло ровно, как двигатель автофургона. Заглянув под рубаху, я обнаружил, что дальнобойщик успел за время моего отсутствия сделать перевязку.
– Закурить есть? – спросил я, вытряхивая из пачки последнюю сломанную в двух местах сигарету.
– Кончились. – Гена, сосредоточенный на езде, был по-спартански краток.
От прежней его разговорчивости не осталось и следа.
За окном накрапывал дождик. Гена включил дворники, и они размазали по стеклу грязь.
– А что везешь? – спросил я.
– Сигареты. – Ковбой криво ухмыльнулся.
Усмехнулся и я: «Полная фура сигарет, а курить нечего». В жизни такое встречается не часто, но и не редко. Как-то мы с товарищем осатанели от жажды, блуждая по Карпатским горам. Мы спускались в долину по берегу реки. Вода в ней была цвета глины, и заставить себя напиться мы смогли бы только под страхом смерти.
– Железки твои в кармане, – сказал водитель, когда я, затянувшись пару раз, передал ему «хабарик».
Нащупав «беретту» с отвинченным глушителем, я попросил его остановиться.
Было совершенно очевидно, что принятые мной за боевиков из «Третьего полюса» мужчины оказались заурядными волостными грабителями. Охватившая меня с некоторых пор мания преследования обретала угрожающий размах. Последние три трупа мне точно чести не делали. Выбор, прямо скажем, охотники за товаром широкого спроса оставили небогатый, но попытку договориться я в любом случае упустил. «А если и того хуже?! – размышлял я со злостью и смущением. – А если в тебе снова зашевелился «чужой», который делал когда-то зарубки на прикладе и которого ты с таким трудом загнал в коматозное состояние?! А если под защитой твоих лукавых доводов у него уже практика началась? Если это никакая уже не оборона, а самое что ни есть нападение? Ведь тебе же нравится убивать! Сознайся! Что ж ты в быки к Руслану или тому же Шиве не подался?! Ну?! Отвечай! Считаю до трех!»
– Что позволено быку, не позволено Юпитеру, – пробормотал я.
– Какому Юпитеру?! – изумился Гена.
– Юпитеру?! – сообразив, что опять думаю вслух, я свернул тему. – Прибор такой осветительный. Останови-ка. Выйти надо.
– Ты даешь, командир! – заерзал дальнобойщик. – Мы уже пять минут как стоим!
Чувствовалось, что в моей компании ему явно не по себе.
Заняв у Гены лопату, я перепрыгнул через кювет и направился в ближайший перелесок.
«Прощай, оружие!» – зарывая под сосной пропахшую порохом «беретту» с отработанным глушителем, я догадывался, что поступаю опрометчиво. Но так было надо. Скорее, это действие имело ритуальный характер.
– Тебя куда? – спросил дальнобойщик, выруливая на автостраду.
Мы уже проехали Тверь, и движение стало более интенсивным.
– На Кутузовский проспект. По Кольцу до Рублевки, там – прямо, – Я поправил испачканную кровью повязку. – И ты, Гена, вот что… Ты про наше маленькое приключение забудь. «Не видел, не слышал, не знаю!» Ясно?!
– А то! – буркнул ковбой. – Что я?! Враг себе?!
– Машину осмотрел?
– Не задело вроде! Тьфу-тьфу-тьфу! – Водитель, как это принято, трижды сплюнул на левую сторону.
Больше мы с ним до Филей не разговаривали.
…Уволившись из армии, я всю зиму прожил в охотничьем заповеднике. Среди людей я находиться не мог. Среди большого их, по крайней мере, скопления. Зима выдалась холодная. По вечерам мы с дедом-егерем как следует протапливали избу, пили чай с привозной копченой колбасой и вели задушевные беседы. «Калякали», – согласно его определению. Готовить нам помогала веселая и общительная старуха Васильевна. У деда была немецкая зажигалка с перламутровой облицовкой, взятая в плен под Сталинградом. И на столе по случаю ее постоянной заправки вечно торчал стограммовик желтого бензина. Васильевна, знавшая наверное, что по будням мы строго блюдем «сухой закон», однажды с похмелья потеряла бдительность и со словами: «Благодарствуйте, добрые хозяева!» опрокинула стакашек в рот. Могуч и надежен русский организм. Соседям Васильевна объяснила, что зуб лечит.
С рассвета я выполнял священный егерский долг: становился на лыжи и обходил угодья. Основной моей обязанностью было кормить кабанов. Подмосковный этот заповедник близ деревеньки Нижнее Максаково состоял на балансе у высшего партийного руководства. Многие выдающиеся слуги народа любили с ружьишком пошалить. В сопровождении своих верных клевретов они наезживали в максаковский отель – двухэтажный бревенчатый терем со всеми удобствами за высоким забором – и отстреливали мужественно лосей либо оленей, загоняемых егерями на «почетные номера». К моменту их прибытия по деревне бродили застегнутые на все пуговицы мрачные ребятишки, проверяя каждую будку и заглядывая во всякий сортир. Самой популярной охотой у великих мира сего была, конечно, стрельба по кабанам. Кабанов для комфорта и безопасности убивали с вышек, сидя на деревянных скамьях и распивая горячительные напитки. На две такие вышки верстах в десяти от нашей с дедом избы я и наведывался. Ежедневно я засыпал в иссеченные клыками ясли несколько ведер зерна. Зерно хранилось в дощатых коробах, нарочно устроенных под вышками, дабы дикие свиньи не забывали «дорогу смерти».
В первые дни моих посещений кабаны держались вдалеке. Они выгребали из леса на другом конце поляны и смиренно топтали сугробы, дожидаясь, когда я перестану им портить аппетит своим затрапезным видом. Постепенно они привыкли к моему присутствию. Запах пищи и мой стал для них чем-то слитным. Их стадо насчитывало до пятнадцати голов. Верховодил в нем подслеповатый старый вепрь с мощным седым загривком. Все прочие члены его семьи были самки и детеныши-поросята. Вепрь, наделенный недюжинным чутьем, заменявшим ему недостаток зрения, пока я маячил у вышки, всегда держал вежливую дистанцию. Но как-то раз ветер, дувший в мою сторону, подвел бывалого вожака. Подвел, надо заметить, в переносном смысле и в прямом. Опорожнив ведро в ясли, я выпрямился и увидел недоуменные маленькие глазки посреди серого холма, буксовавшего на расстоянии протянутой руки. Удивление наше было взаимным и продолжительным. Я стоял, замерев, как салага перед великим полководцем. Полководец же, раздосадованный собственным промахом, хрюкнул что-то вроде: «Эк тебя, братец, куда занесло!» – и развернулся вокруг собственной оси на сто восемьдесят градусов. Маневр этот повторила вся выстроенная позади него колонна. Причем так четко, как вряд ли возьмется исполнить рота почетного караула. Вепрь скомандовал отступление, и колонна в обратном порядке потрусила к лесу, когда в ход событий вмешался Будильник. Будильник, сторожевая дворняжка деда, отчаянный следопыт, сопровождавший меня во всех скитаниях по окрестностям, был так огорошен дерзкой вылазкой врага, что я даже на время забыл о его присутствии. И тут он сам о себе напомнил. Вдохновленный позорным бегством травоядных, Будильник с лаем кинулся в преследование. «Побеждают не числом, а умением!» – рычал Будильник, пытаясь вцепиться зубами в заднюю ногу вождя Трусливые Уши. Вождь Трусливые Уши обиделся и моментально превратился в вождя Большие Клыки. А превратившись в вождя Большие Клыки, он взметнул в воздух целую тучу снежной пыли и ринулся на Будильника. «Живая собака лучше мертвого льва!» – заверещал Будильник. В три прыжка он одолел разделявшее нас чистое пространство. «Давай! – тявкнул Будильник, спрятавшись за меня. – А то я все сам да сам!» Тяжелая махина, разогнавшись как паровой молот, мчалась на меня уже без соблюдения протокола наших предыдущих встреч. Теперь я был всего лишь легкой заслонкой между вождем Большие Клыки и нахальным Будильником. А Будильника требовалось наказать, чтобы он, каналья, не звонил по всей округе об унижении вождя Большие Клыки. Схватив за шкирку Будильника, я метнулся к вышке. И вышка меня не подвела.
«Зачем я это все вспоминаю?! – справился я сам у себя, откинувшись на сиденье рядом с дальнобойщиком Геной. – Я вспоминаю это из-за Будильника! Из-за несгибаемого Будильника я это все вспоминаю. Вот кто пример для подражания! Чтобы выжить, надо быть таким, как мой следопыт».
