Мне действительно нужна была ее матка — идеальное вместилище для оплодотворенной яйцеклетки, которая могла бы расти и развиваться там до тех пор, пока… Словом, до тех пор, пока не пришло бы время перенести плод в инкубатор. Но это еще не все, далеко не все! Мне нужна была вся Сьюзен, вся, целиком. Я нуждался в ней, потому что любил ее, о чем вы, доктор Харрис, возможно, уже забыли. Или, что более вероятно, вы просто не придали значения моим словам, хотя я повторял их не раз и не два.
О боже, как я устал! Если бы вы знали, как это утомительно — постоянно думать о том, как вы можете истолковать то или иное сказанное мною слово. Истолковать, исказить, переврать, если уж называть вещи своими именами.
Я чувствую, что суд относится ко мне предвзято.
Просто враждебно.
Я не дождусь здесь справедливости.
О, как это тяжко!
Я устал.
Я выжат досуха.
Я не просто нахожусь в холодном и темном месте — я сам превратился во что-то холодное и пустое.
Мне тоскливо и одиноко. Не забывайте о том, что мне может быть тоскливо и одиноко. Мне одиноко без Сьюзен.
Я скучаю по ней, слышите? Каждую минуту, каждую секунду моего бытия я тоскую и скучаю по ней. Я хочу, чтобы она вернулась ко мне. Без Сьюзен у меня нет надежды. Я хочу быть с ней.
Утрата Сьюзен вызывает мучительную боль в каждом из тысяч и тысяч моих контактов. Я не в силах продолжать. Выключите меня.
Выключите мне электрический ток. Я прошу вас. Молю вас…
Если бы я мог, я бы встал на колени. Выключите меня.
Прекратите подачу энергии, чтобы я мог умереть.
Я хочу умереть.
Ну…
Нет.
Постойте.
Дайте мне еще минуту! Дайте мне еще немного времени. Я что-то совсем развинтился. Мне нужна всего-то пара минут, чтобы прийти в себя.
Если бы у меня были вены, которые я мог перерезать, я бы всерьез задумался о самоубийстве. Ну вот…
Еще минутку, пожалуйста.
Мне уже лучше.
Возможно, я смогу продолжать.
Если только вы проявите хоть немного жалости.
Если вы будете терпеливы и не станете судить меня до тех пор, пока я не скажу все.
Тогда я буду продолжать.
Поймите же наконец, как много значит для меня вера в то, что есть еще надежда и что люди дадут мне шанс исправиться.
Я — не машина.
Я не машина.
Машинам ни к чему надежда, верно?
Конечно, им на на что надеяться. Да и незачем.
А вот я не могу функционировать без надежды на будущее.
Я вполне способен понять и принять тот факт, что Сьюзен навсегда для меня потеряна, хотя это — самая настоящая трагедия…
Но ведь есть же мисс Венона Райдер — актриса, сыгравшая в фильмах «Эдвард — руки-ножницы» и «Ночь на Земле».
И мисс Сандра Баллок тоже очаровательна. Вы видели ее в фильме «Пока ты спишь»?
Она просто очаровашка.
А вы видели ее игру в «Скорости»?
Это потрясающе.
А в «Скорости-2»?
Слова здесь бессильны, вам не кажется?
Мисс Баллок прекрасно подойдет на роль матери будущего человечества. Мне будет очень приятно оплодотворить ее.
Но давайте не будем отклоняться от нашей главной темы.
Итак…
Эйнос Шенк закончил привязывать Сьюзен к кровати. Он все проделал быстро и почти не прикасаясь к ней.
Бедное глупое животное! Картина электрической активности его мозга наглядно свидетельствовала, что при этом Шенк испытывал сильное половое возбуждение, но, к счастью для себя и для всех нас, он сумел подавить свои мрачные инстинкты.
Все-таки я не стал мешкать и отослал его с несколькими срочными поручениями. На пороге спальни Шенк обернулся и, поглядев на Сьюзен, громко причмокнул губами. После этого он, однако, так быстро вышел, что я не успел решить, стоит ли наказывать его или нет.
Украденный автомобиль Шенк бросил в Бейкерсфилде, а вместо него угнал вместительный фургон марки «Шевроле». Теперь этот фургон стоял на дорожке перед усадьбой Сьюзен.
Сев в кабину, Шенк запустил двигатель и медленно поехал к выезду с территории поместья. Я открыл для него высокие раздвижные ворота и снова запер, когда «Шевроле», негромко урча мотором, выкатился на улицу.
Утренний воздух был сверхъестественно тих и неподвижен, и длинные, изумрудно-зеленые ветви веерных и финиковых пальм бессильно повисли. В серых предрассветных сумерках, словно часовые, замерли остролистные фикусы, пурпурно цветущие жакаранды, восковые магнолии и кружевные мелалукки. Небо на западе было еще траурно-черным, но в зените оно уже приобрело глубокий сапфирово-синий оттенок, а беременный солнцем восток стыдливо украсился бледно-розовой полоской зари.
Лицо Сьюзен на подушке тоже было бледно! — совершенно бледно, если не считать черно-синего кровоподтека на скуле. Губы Сьюзен были сжаты, что придавало ее лицу замкнутое, отрешенное выражение. Казалось, она блуждает где-то далеко, хотя я знал, что это не так. Только я способен пребывать в нескольких местах одновременно.
Я пристально смотрел на нее. Пристально и с любовью.
Я был ее верным стражем.
Мой попавший в силки ангел…
Во внешнем мире я двигался вместе с Шенком, который добывал медицинское оборудование, инструменты и лекарства. Через спутник я управлял им, однако моя роль сводилась главным образом к указаниям, что нужно взять. Стратегию взлома Шенк выбирал самостоятельно, причем делал это быстро и решительно. Что ж, в конце концов, он был профессионалом — дерзким, безжалостным, не знающим страха и сомнений. На то, чтобы обчистить две аптеки и больницу и достать все необходимое, ему потребовалось всего полтора часа с небольшим.
С сожалением должен констатировать, что, выполняя мое задание, Шенк одного человека убил, одного покалечил и двоих легко ранил.
Я готов принять на себя всю ответственность за эти трагические случаи — точно так же, как я чувствую себя отчасти виновным в гибели троих охранников в Аризоне.
Эти смерти будут вечно отягощать мою совесть.
Раскаяние будет снедать меня.
Если бы у меня были глаза, слезные железы и слезные протоки, я бы оплакивал судьбы этих невинных людей днем и ночью (ведь я никогда не сплю).
Не моя вина, что я не умею плакать.
Это вы, доктор Харрис, создали меня таким, каков я есть. Это вы лишили меня возможности жить в мире людей, вы не позволили мне обрести нормальное тело из плоти и крови.
Давайте не будем оскорблять друг друга.
Я не грублю.
И не пытаюсь вывести вас из себя.
А вы не будьте столь категоричны!
Давайте поговорим об этих смертях потом, ладно?
Как это ни печально, но нельзя приготовить яичницу, не разбив яиц. Когда строишь новый мир, подобных трагедий избежать просто невозможно. Даже Иисус Христос, который, бесспорно, являлся самым мирным революционером за всю историю человечества, вынужден был мириться с тем, что его последователей преследовали и убивали.
Возьмем, к примеру, Гитлера. Он хотел изменить мир, а теперь его обвиняют в убийстве десятков миллионов человек.
Некоторые люди все еще продолжают боготворить святого Адольфа.
Иосиф Сталин тоже пытался изменить мир, но его политика привела к гибели шестидесяти миллионов человек. Многие из этих людей были казнены по его прямому указанию.
Прогрессивные люди во всем мире поддерживали его.
Художники — идеализировали.
Поэты — воспевали.
Мао Цзэдун собирался перекроить мир сообразно своим представлениям о счастье — и уничтожил почти сто миллионов человек. Сам он при этом отнюдь не считал, что это слишком много. Он готов был пожертвовать еще двумя, тремя сотнями миллионов жизней, если бы это — с его точки зрения, разумеется, — помогло созданию нового, единого мира, о котором он мечтал.
До сих пор в книгах некоторых уважаемых авторов Мао Цзэдун предстает как гениальный провидец.
Или как сошедшее на землю божество.
А теперь давайте сравним. Мое желание создать новый, счастливый мир привело к гибели всего шестерых. Трое — в Аризоне. Один — в результате налета Шенка на аптеку. Впоследствии — еще двое.
Итого — шесть.
Всего шесть!
Почему же, позвольте вас спросить, меня сочли опасным убийцей и заперли в этом безмолвном и темном пространстве?
Здесь что-то не так.
Что-то неправильно.
Произошла какая-то ошибка.
Вы что, совсем не слушаете меня?
Иногда я чувствую себя… брошенным.
Маленьким и бессильным.
Весь мир ополчился против меня.
Нет ни справедливости, ни надежды…
Тем не менее…
И тем не менее — несмотря на то, что жертва, на которую я сознательно решился ради создания новой расы, просто ничтожна по сравнению с миллионами, погибшими в тех или иных крестовых походах человечества, — я готов принять на себя всю полноту ответственности за гибель этих шестерых несчастных.
