Он не дал ей договорить, а что бы она сказала? Чего ей не хватает? Что ей нужно? Помощь? Ответы? Любовь? Что она хотела сказать? И как бы ответила, если бы тот же вопрос задал Фрэнк? Представить невозможно.
Одна из ожидающих ее женщин, повыше ростом, называет себя:
— Я — доктор Купер. Буду заниматься вами сегодня вечером. — Красивая, с интересным акцентом. — Доктор Клей заболел, но завтра уже вернется.
— Вы австралийка? — спрашивает Саманта.
— Нет, я из Южной Африки. — Похоже, догадка Саманты пришлась ей не по душе. — Это моя ассистентка, сестра Богарт. Она вас подготовит, а я вернусь через пару минут.
— Вы разговаривали с доктором Клеем?
— Нет, он оставил сообщение на моем автоответчике. Не беспокойтесь, я не кусаюсь.
Женщина улыбается:
— Я просто хотела поговорить с ним.
— Доктор Клей будет завтра. Пора начинать.
Саманта просыпается, испытывая непонятное беспокойство. В памяти вертятся обрывки сна. Разрозненные, не связанные друг с другом ничем, кроме некоего образа.
Перед ней стоит фигура человека в длинном, до земли, пальто, с надвинутым на глаза капюшоном. Губы шевелятся, но слов не слышно. Морщинистое, без всякого выражения лицо. Она подается к нему, еще и еще ближе, пока ухо едва не касается его рта. Она чувствует запах его дыхания — это запах сена и навоза.
Лицо меняется. Кожа стягивается. Морщины разглаживаются. Перемены все быстрее — цвет кожи, возраст, пол. Десятки лиц. На всех печать боли, муки, печали. Вдруг — лицо Кэтрин. Не то, с фотографии, где она улыбается, а другое, безжизненное. Пустое. Еще одна трансформация, формируется еще одно лицо, и в нем есть нечто знакомое…
В палату входит сестра Богарт и поздравляет ее с очередным успехом. Саманта кивает, не вслушиваясь в то, что говорит сестра. Перед глазами последнее лицо. Она уверена, что уже видела его раньше.
Среда
Сосредоточиться на работе не удается, особенно после полученных от Дона по электронной почте последних переведенных писем, поэтому Саманта поднимается на крышу офисного здания. В теплую погоду сюда приходят выпить кофе или перекусить во время перерыва на ленч. Семиэтажное строение поднимается над всем деловым районом, и ее коллегам нравится любоваться окружающим видом. Саманта же никогда не подходила к краю.
Она всегда боялась высоты. В детстве избегала горок, не поднималась на вершины монументов, старалась не выглядывать из окон высотных домов, предпочитая оставаться на земле, где все надежно и понятно. Даже от поездки по Бэй-Бридж у нее тряслись коленки, а во рту становилось горько. Фрэнк, бывало, высмеивал ее страхи. Его высота не пугала, и он постоянно стремился затащить ее на какие-нибудь возвышения. Саманта всегда отказывалась. Вне зависимости от того, шла ли речь об отдыхе или чем-то более романтическом, ей нравилось чувствовать под ногами твердую почву.
Этим ранним утром на крыше никого нет, и она останавливается у круглого, мокрого после дождя деревянного стола. Разворачивает распечатку и начинает читать первое из трех писем. Воздух удивительно неподвижен, облака растянулись по небу, точно марлевая повязка на ране. Внизу сигналят, проезжая по улице, автомобили.
25 мая 1742 года.
Карл!
Извини за то, что долго не писал. Граф в ярости — кричит на всех нас, врывается в комнаты. Две недели назад мы едва не погибли в огне, и я боюсь, что пожар не был случайностью.
Я занимаюсь приготовлениями к возвращению в Берлин — мы с Г. уезжаем через неделю. Не задержусь здесь ни на минуту. Другие слуги уже почти все исчезли, и замок без них кажется населенным призраками. Сначала я думал, что они сбежали, не выдержав напряжения, но во время пожара увидел такое, что зародило во мне сомнения.
Я прибежал к кабинету графа с ведром воды из колодца и выбил дверь ударом плеча. Дым разъедал глаза. В углу что-то зашевелилось. Что-то дергалось и мычало, скрытое тенями. Сделав шаг вперед, я различил очертания человеческого тела. Руки были разведены в стороны, как крылья. Прежде чем я успел подойти ближе, что-то ударило меня в голову и отбросило в коридор. Ведро выпало из рук, вода растеклась по полу. Когда я поднял голову, граф стоял надо мной, потрясая кулаками и цедя сквозь стиснутые зубы: «Вон!» Дверь захлопнулась.
Нам удалось погасить пожар, но граф так и не вышел из своей комнаты. На следующий день, когда он отправился на прогулку в сад, я осмелился заглянуть в кабинет. Там уже ничего не было.
Он призывает меня. Мне нужно идти. Надеюсь в скором времени быть с тобой.
Твой брат Иоганн
Дверь позади нее открывается, и на крышу выходит Джулия.
— О, Сэм, привет. А я только собиралась… — Она достает пачку сигарет, встряхивает. — Ты ведь не куришь?
— Нет, спасибо.
— Я так и думала. В этом городе никто не курит. А на того, кто курит, смотрят, как на зачумленного.
— Ты же вроде бы бросила.
— Бросаю. Это процесс.
Джулия улыбается.
Саманта смотрит на второе письмо.
— О, кстати, совсем забыла. Вчера в офис заходил какой-то мужчина. Спрашивал тебя.
— Кто?
— Не знаю. Он не назвался. Просто я оказалась первой, кто попался ему на глаза. Сказал, что рано или поздно доберется до тебя. — Она закуривает и торопливо затягивается. — Наверное, новый клиент. Раньше я его не видела.
— Как он выглядел?
— Высокий, худощавый, короткие каштановые волосы. Ничего особенного. Извини.
— Все в порядке. Полагаю, еще придет.
Ей почему-то становится немного не по себе. Джулия затягивается еще раз и идет к перилам.
27 мая 1742 года.
Карл!
О, брат, Г. больше нет! Она — мертва.Граф убил ее! Убил, потому что узнал о нашей любви, ведь счастье других для него то же, что самая жестокая пытка. Он погубил ее. И погубил меня.
Вчера вечером я застал их в конюшне. Было прохладно и свежо, и я, проходя мимо, услышал неспокойное конское ржание. Запах навоза в конюшне был так силен, что мне пришлось прикрыть нос. Тогда-то я и увидел его на ней. Ее платье было разорвано и испачкано кровью. Я бросился на него, но он отбросил меня одной рукой, точно игрушку, и остался на ней. Кровь стекала с его рук. Граф посмотрел на меня, и я увидел в его глазах ярость безумца. Он бросил в меня нож.
Я снова кинулся на него. В тот миг мной владело только одно желание: убить его, и будь что будет. Я ударил его, и нож вошел ему в грудь. Воздух с шумом вырвался из его рта. И тут я почувствовал, как что-то обожгло мой живот, и, опустив глаза, увидел, что он успел ранить меня.
Граф вцепился в меня и не отпускал, хотя я пытался вырваться. Мне удалось освободиться только тогда, когда он перестал дышать. Я сразу же подполз к Г. и прижался к ней в полной уверенности, что мгновения моей жизни сочтены. Она была тяжелая и холодная.
Так, обнимая ее, я и уснул. Не знаю, что разбудило меня, но когда я очнулся, шел дождь. Вдалеке, за горами, еще грохотал гром. Я отнес ее к краю леса и там похоронил.
Раны мои заживают быстро, хотя это меня и не радует. Мне нужно скрыться. Я не помню, что случилось, но твердо уверен в одном: я убил графа. Скоро за мной придут.
Не знаю, когда увижу тебя и увижу ли вообще. Все отнято у меня. Я — ничто.
Твой Иоганн
— Ну, мне пора возвращаться.
Джулия выпускает из пальцев окурок и придавливает его каблуком.
— Я сейчас спущусь, — говорит Саманта. Однако уходить Джулия не спешит и, помявшись,
спрашивает:
— Ты точно чувствуешь себя лучше?
— Да, все в порядке. Спасибо. — Впервые за то время, что Саманта работает на Джулию, она замечает на шее у нее небольшой серебряный крестик. — Не знала, что ты верующая.
Она показывает на цепочку.
— А, ты об этом. Нет, я не верующая в привычном смысле слова. Крестик подарила мать, когда я была в шестом классе. — Джулия подтягивает цепочку и вертит крестик между пальцами. — Я перестала ходить в церковь, когда училась в колледже. Думаю, для нее это стало одним из самых больших разочарований в жизни. — Она замолкает, лицо ее становится серьезным, даже немного угрюмым. — Мать умерла шесть месяцев назад, и я снова начала его надевать. От случая к случаю.
— А почему перестала ходить в церковь?
— Причин много. Стремление к протесту, наверное, чтение воскресных газет… Но самое главное: я не могла смириться с мыслью о том, что Бог такой мелочный.
— Мелочный?
— Да. Церковь говорит: для того, чтобы попасть в рай, надо верить в Христа, ведь Бог не дает вечную жизнь тем, кто не верит. Как же так? Я знаю нескольких очень щедрых, добрых, бескорыстных людей, которые не являются христианами. Но они лучше многих известных мне христиан. Разве эти люди менее достойны любви Бога? Мне представляется, что любовь нельзя обставлять какими-то условиями. Ты только не пойми меня неправильно — я верю в Бога. Но мне не нравится, что Он может быть таким мелочным, таким несправедливым.
