Плохое соседство, хотя Даунтаун и подремонтировали.
Флако околачивался днем возле «Кантина нуэва», делал какие-то свои делишки. Айзек не спрашивал, что именно, но Флако и самому не терпелось похвастаться. Некоторые истории Айзек слушал, другие пропускал мимо ушей.
Иногда Флако бывал молчалив. Теперь они стали взрослыми и знали, что в их же интересах не следует обсуждать некоторые темы.
В этом году Айзек дважды заходил в бар, оба раза по просьбе Флако. Однажды Флако просил прочитать бумаги касательно дома на Сто семьдесят второй Южной. Агент по недвижимости заверил Флако, что все в порядке, но этот городской пижон был скользким типом, а Флако знал, кому он может доверять.
Флако, в свои двадцать три года, скоро станет домовладельцем. У Айзека не было ничего, и он не мог не отметить иронию судьбы.
Во второй раз Флако сказал, что просто хочет поговорить, но, когда Айзек пришел в бар, Флако сидел в кабинке, и это был один из дней, в который он почти ничего не сказал. Он все заказывал для них обоих пиво и спиртное, а Айзек растягивал свой бокал до последнего. Все равно захмелел, устал и сидел, глядя на людей, входящих и выходящих из бара. Они подходили к Флако. Обменивались взглядами. А затем — и деньгами, и чем-то поблескивавшим хромом в бумажных пакетах, и порошками в полиэтиленовых мешочках.
«Не хватает мне прямо сейчас попасть под арест. Прощай медицинский колледж».
Флако усадил Айзека в глубине кабины лицом к бильярдному столу, спиной к стене. Затем сел рядом с Айзеком. Запер его.
Хотел, чтобы Айзек все видел. И знал.
После двух кружек пива и спиртного Флако сказал:
— Мой старик умер, пырнули ножом в китайском квартале.
— Ох, Флако, прими мои соболезнования, — сказал Айзек. Флако рассмеялся.
Сегодня в баре было жарко, темно, пахло потом. В помещении почти пусто, за исключением пары старых испанцев, сгорбившихся у барной стойки, и троих парней, которые, похоже, только что пересекли границу. Они гоняли шары на бильярдном столе. Щелк, щелк, щелк. Противное бряканье шаров, катящихся по металлическому желобу. У врачей Латтиморов в доме был бильярдный стол — для бильярда они выделили целую комнату. И бряканья там не было: шары бесшумно падали в кожаные сетки.
Бряк. Испанские ругательства.
Флако в кабинке развалился на стуле. На нем была черная хлопчатобумажная куртка поверх черной футболки, на столе перед ним пустые пивные кружки и рюмки. Он отрастил волосы, но как-то странно. Макушка у него выбрита, по бокам оставлены две черные полоски, на затылке болталась короткая тугая косичка, похожая на хвост рептилии. В углах рта подобие усов. Все, что ему удалось вырастить.
Айзек решил, что он похож на злого китайца, каким его представляют себе голливудские режиссеры.
Флако поднял голову, когда Айзек подошел к кабинке. Глаза у него были сонные.
Айзек стоял, пока Флако не поманил его пальцем.
Быстрое сердечное рукопожатие.
— Братишка!
— Привет!
Айзек сел против него. Он зашел в аптеку, купил тюбик тонального крема и постарался спрятать синяк. Получилась заплатка, но если специально не смотреть, то можно и не заметить.
Отечность было уже не скрыть, по Флако не приглядывался, к тому же в баре плохое освещение, поэтому Айзек надеялся, что ему не придется ничего объяснять.
— В чем дело? — неразборчиво спросил Флако. Длинные рукава застегнуты на запястьях. Обычно он
их закатывал. Скрывает следы от уколов? Флако говорил, что не колется, уверял, что предпочитает вдыхать, но кто знает?
Он всегда был беспокоен, неспособен долго оставаться один.
— Все по-старому, — ответил Айзек.
— Если по-старому — фак тебя — то почему ты здесь? Айзек пожал плечами.
— Ты всегда это делаешь, — заметил Флако. — Дергаешь плечами. Ты это делаешь, когда хочешь что-то от меня скрыть.
Айзек рассмеялся.
— Ничего смешного, — мотнул головой Флако.
— Мне нужен пистолет, — сказал Айзек.
— Пистолет? — захихикал Флако. — Зачем? Подстреливать самолеты? Не хочешь ли ты сделаться террористом?
Он раздул щеки, попытался сымитировать ружейный выстрел. Результат вышел хилый. Он закашлялся. Явно что-то принял.
— Для собственной безопасности, — сказал Айзек. — Район-то криминальный.
— Тебе кто-то угрожал? Скажи, кто, и я его прикончу.
— Нет, все в порядке. Но ты знаешь, как это бывает: все вроде хорошо, а потом — раз, и плохо. Сейчас, например, похуже.
— У тебя проблемы, приятель?
— Нет, все хорошо. Хочу, чтобы и дальше все так было.
— Пистолет… твоя мама… тамалес… — Флако облизнулся. — Они были такими вкусными. Может, угостишь меня еще?
— Обязательно.
— Да?
— Без проблем.
— Когда?
— Когда захочешь.
— Я постучу тебе в дверь, ты пригласишь меня, представишь маме, и она угостит меня своей вкусной кукурузой?
— Ну конечно, — сказал Айзек, зная, что этого никогда не будет.
Флако и сам это понимал.
— Пистолет, — он вдруг задумался. — Это… сам знаешь, ответственность.
— Я смогу с ним управиться.
— Ты хоть умеешь стрелять?
— Конечно, — солгал Айзек.
— Враки!
— Я умею.
— Ты отстрелишь собственную задницу и прочие причиндалы, приятель. Я буду плакать.
— Все будет нормально.
— Бац-бац, — сказал Флако. — Нет, приятель, зачем тебе понадобился пистолет?
— Я добуду его, — заявил Айзек. — Так или иначе.
— Дурачок.
Флако понял, что он сказал, и осекся. Айзек стал подниматься из-за стола. Флако взял его за запястье.
— Выпей, брат.
— Нет, спасибо.
— Ты меня не уважаешь?
Айзек развернулся, посмотрел Флако в глаза.
— Я считаю, что все наоборот: это ты меня не уважаешь. С лица Флако сбежала улыбка. Он по-прежнему держал
Айзека за запястье. Еще одна татуировка с числом «187». На другой руке. Больше и свежее. Черные чернила. В верхнем кружке цифры «8» уместился крошечный улыбающийся череп.
— Так ты не будешь пить со мной?
— Одну кружку, — согласился Айзек. — Затем пойду. Пора дело делать.
Флако, покачиваясь, подошел к бару, вернулся с двумя кружками пива. Пока они пили, он вынул из черной куртки белый пластиковый мешок и сунул его под стол.
Айзек посмотрел вниз. На мешке — логотип ювелирной фирмы.
— С днем рожденья, дружок.
Айзек взял у Флако мешок. Тяжелый. На дне лежало что-то, завернутое в туалетную бумагу. Держа руки иод столом, Айзек частично развернул сверток.
Блестящий предмет, маленький, широкий и тупорылый. Выглядел он воистину устрашающе.
Пятница, 14 июня, 16:34, Комната детективов. Голливудский участок
На автоответчике доктора Роберта Кацмана Петра оставила два новых сообщения, последнее звучало сердито.
Тут же пожалела, что сорвалась. Даже если ей удастся добраться до онколога, что толку? Он лечил Сандру Леон от лейкемии, что еще может он ей сообщить?
Тем не менее она заметила, что клерк в онкологическом отделении говорил о Сандре как-то нервно. Но кто сказал, что она имеет отношение к девушке в розовых кроссовках или к стрельбе у «Парадизо»?
Петра спустилась вниз, нашла секретаршу. Кирстен стояла возле аппарата, охлаждающего питьевую воду. На ней была рубашка-безрукавка и джинсы. Петра попросила Кребс немедленно соединить ее с Кацманом, как только он позвонит.
Уставившись в пол, Кребс сказала:
— Да, хорошо.
А когда решила, что Петра ее не слышит, пробормотала:
— Разбежалась.
Петра вернулась к столу, не зная, что ей теперь делать. Оставалось две недели до 28 июня. Айзек уже несколько дней не появлялся. Уж не потерял ли он интерес к расследованию этого гнусного дела? Или стесняется синяка?
В любом случае — кому до него есть дело?
К сожалению, ей. Она вернулась к копиям следственных материалов, еще раз просмотрела те два дела, которые она знала лучше всего, — дело Добблер и дело Солиса — в надежде обрести озарение, но не обрела.
Так и мучилась, пока еще раз не прочитала отчет коронера о Корал Лэнгдон, той, что прогуливала собачку. Она увидела там то, на что прежде не обращала внимание. Имелся вещдок — маленький пучок шерсти. Он прошел лабораторный анализ.
На одежде Лэнгдон обнаружили два типа собачьей шерсти. В окончательном заключении об этом не упоминалось. Патологоанатом счел это неважным. Возможно, так оно и было.
Присутствие шерсти кокапу было неудивительно. Маленькую Бренди убили вместе с хозяйкой.
«Глупая маленькая собачонка. Мир — это мой туалет».
Наряду с кудряшками цвета шампанского, прилипшими к красному кашемировому кардигану Корал и к ее черным хлопчатобумажным брюкам восьмого размера от Анны Клейн, криминалисты сняли меньшее, но все-таки значительное количество прямых грубых волосков.
Короткие, темно-коричневые и белые. Собачьи. Анализ на ДНК не делали и породу не определяли.
Да и кому это придет в голову? Можно было найти множество объяснений, в том числе то, что у Корал Лэнгдон было две собаки. Хотя, если верить делу, другой собаки у нее не было. Детектив Ширли Леон, скорее всего, не придала значение дате — 28 июня — но Ширли была собачницей: у нее было три афганских борзых, а потому она наверняка обратила бы внимание на наличие второй собаки.
