Он нырнул в машину и достал винчестер. Со стороны казалось, что он спокоен и никуда не торопится. Он привалился к крылу машины, одной ногой уперся в колесо и вскинул винтовку.
— Стоять! — крикнул он.
Больше он не кричал и сразу выстрелил, потому что бродяга направился к тротуару. Зря он это сделал — любой знал, что последует за «Стоять!».
Бродяга споткнулся и, повалившись, схватился за колено. Однако он все же встал. Он дергался и размахивал руками, и создавалось впечатление, будто он что-то ищет в карманах. А в такой ситуации этого делать не следует. Нельзя допускать, чтобы у кого-то даже создавалось впечатление.
Джефф выстрелил три раза, перед каждым выстрелом смещая прицел. Первый выстрел только ранил бродягу, а три следующих прикончили его. Когда он упал в грязь, от его головы почти ничего не осталось.
Я обрушился на него и начал бить, а все оттаскивали меня. Я, запинаясь, лепетал о том, как я был наверху и услышал какой-то шум, но не придал ему значения. А потом…
В четком рассказе никакой надобности не было. Все они и так поняли, как все произошло.
Через толпу протолкался врач, доктор Цвайльман. Он сделал мне укол, и меня отвели домой.
На следующее утро я проснулся чуть позже девяти.
От морфина слюна во рту стала клейкой, в горле пересохло — не знаю, почему он не использовал гиосцин, как все эти чертовы идиоты, — и я мог думать только о воде.
В ванной я выпил несколько стаканов подряд, и меня начало трясти. (Уверяю вас, ничего хуже морфина нет.) Вскоре меня отпустило, я выпил еще пару стаканов, и они решили остаться в желудке, а не рваться наружу. Я умылся сначала горячей водой, потом холодной и причесался.
После этого я вернулся в спальню и, сев на кровать, попытался вспомнить, кто меня раздел. И тут меня будто обухом ударили по голове. Нет, это не имело отношения к ней. Я даже не думал о том. Другое.
Почему я один? Так не должно быть. В такое время друзья должны находиться рядом. Я потерял возлюбленную, на которой собирался жениться, я прошел через страшное испытание. А они оставили меня одного. Никто не остался, чтобы утешить меня, поухаживать за мной или просто покачать головой и сказать, что такова воля Божья и что она будет счастлива на небесах. Ведь я — любой нуждается в такой заботе. Он нуждается в помощи и сочувствии. Я всегда был рядом, когда у кого-нибудь из моих друзей случалось горе. Черт, я — любой будет не в себе после такого потрясения. И может что-нибудь с собой сотворить. Поэтому рядом должны быть люди. И…
А людей рядом не было. Я встал и заглянул в другие спальни, чтобы убедиться в этом.
Я не собирался ничего делать с собой. Они со мной ничего не сделали, и я не буду ничего делать для них.
Я спустился вниз и… и оказалось, что на кухне все убрано. Там не было никого, кроме меня. Я начал варить кофе, и мне послышался какой-то шум на террасе, как будто кто-то кашляет. Я так обрадовался, что у меня слезы навернулись на глаза. Я выключил горелку, подошел к входной двери и открыл ее.
На ступеньках сидел Джефф Пламмер.
Он сидел боком, привалившись к столбику. Он устремил взгляд на меня, а потом, не поворачивая головы, посмотрел перед собой.
— Черт, Джефф, — сказал я. — Сколько ты здесь сидишь? Почему ты не постучал?
— Да давненько, — ответил он и, вытащив из кармана рубашки пластинку жвачки, принялся разворачивать ее. — Да, сэр, давненько.
— Проходи! Я как раз…
— Мне вроде бы больше нравится тут, — сказал он. — Воздух здесь замечательный, пахнет вкусно. Очень вкусно. Сижу и наслаждаюсь.
Он сунул жвачку в рот, сложил обертку в крохотный квадратик и опустил его в карман рубашки.
— Да, сэр, — повторил он, — очень хорошо пахнет, и это факт.
Я почувствовал себя прикованным к дверному проему. Я вынужден был стоять, ждать, наблюдать, как его челюсти разжевывают жвачку, и смотреть на него в то время, как он смотреть на меня не хотел. Не хотел, и все.
— А кто-нибудь… кто-нибудь?..
— Я сказал им, что ты еще не встал, — ответил он. — Сказал, что ты страшно расстроился из-за Боба Мейплза. В себя прийти не можешь.
— Ну я… из-за Боба?
— Застрелился вчера около полуночи. Да, сэр, старина Боб застрелился. Думаю, у него другого выхода не было. Думаю, я знаю, что он чувствовал.
Он отказывался смотреть на меня.
Я закрыл дверь.
Я привалился к ней спиной. Глаза распирало от слез, в голове стучало. Этот стук спустился от головы к сердцу… С каждым ударом в моем сознании всплывало имя… Джойс, Элмер, Джонни Папас, Эми, бр… он, Боб Мейплз… Но он же ничего не знал! Не мог знать, у него не было никаких доказательств. Он просто, как все, сделал вывод. И не пожелал ждать, когда я все объясню. А я бы с радостью все объяснил. Разве я когда-нибудь отказывался? Однако он не захотел ждать. Принял решение, не имея доказательств.
Основываясь лишь на том, что я был там, где произошли убийства, лишь на том, что я случайно оказался рядом…
Они просто не могут ничего знать, потому что я единственный, кто может рассказать — и показать, — а я никогда этого не делал.
И не сделаю, чтоб мне провалиться.
В сущности, вернее, рассуждая логически — ведь от логики никуда не денешься, — у них ничего нет. Существование и доказательство неразделимы. Нужно иметь второе, чтобы получить первое.
Я ухватился за эту мысль и приготовил себе вкусный сытный завтрак. Однако съесть смог только самую малость. Этот чертов морфин, как всегда, отбил у меня весь аппетит. Мне удалось запихнуть в себя кусок тоста и неполную чашку кофе.
Я поднялся наверх, закурил сигару и вытянулся на кровати. Мне — человеку, который прошел через то, через что прошел я, положено лежать.
Примерно в четверть одиннадцатого я услышал, как передняя дверь открылась и закрылась, но остался в кровати. Я лежал и курил, когда вошли Говард Хендрикс и Джефф Пламмер.
Говард коротко кивнул мне и придвинул стул к кровати. Джефф устроился в сторонке в мягком кресле. Говард едва сдерживал себя, и всем было видно, что он старается изо всех сил. Действительно старается. Он делал все возможное, чтобы быть грустным и суровым и говорить твердым голосом.
— Лу, — сказал он, — мы… я очень недоволен. Вчерашние события — редкие для нас события — вызывают у меня негодование.
— Ну, — сказал я, — это вполне естественно. Не представляю, как они могли бы вызывать у вас иное чувство. Совсем не представляю.
— Вы же понимаете, что я имею в виду!
— Гм, да. Я понимаю, как…
— Этот подозрительный грабитель и насильник… этот бедняга, которого вы назвали убийцей и грабителем и заставили нас поверить в это… так вот, нам удалось выяснить, что он совсем не такой! Он был обычным рабочим с «трубы». Его карман набит деньгами — он получил зарплату. Да, и нам известно, что он не был пьян, так как перед этим съел огромный стейк на обед! У него не было никаких причин забираться в дом, следовательно, мисс Стентон не могла быть…
— Говард, вы утверждаете, что его здесь не было? — спросил я. — Но ведь это легко доказать.
— Ну, в вещах он не рылся, это точно! Если…
— Почему вы так решили? — удивился я. — Если он не рылся в вещах, то что он делал?
В его глазах появился блеск.
— Да оставьте это! Забудьте об этом на минуту! Я вот что вам скажу. Если вы думаете, что вам удастся повесить на него деньги и представить все так…
— Какие деньги? — спросил я. — Кажется, вы сказали, что это была его зарплата?
Видите? У мужика голова совсем не варила. Ему следовало бы дождаться, когда я сам проговорюсь об этих меченых деньгах.
— Деньги, которые вы украли у Элмера Конвея! Деньги, которые вы взяли, когда убили его и ту женщину!
— Эй, подождите минуту, подождите минуту, — нахмурился я. — Давайте не валить все в кучу. Сначала разберемся с женщиной. Зачем мне было убивать ее?
— Затем… гм… затем, чтобы заткнуть ей рот, — она видела, как вы убили Элмера.
— А зачем мне убивать Элмера? Я знаю его всю жизнь. Если бы я хотел что-нибудь сделать с ним, у меня для этого была масса возможностей.
— Видите ли… — Он вдруг замолчал.
— Да? — озадаченно спросил я. — Говард, зачем мне убивать Элмера?
Он, естественно, не видел мотива. Просто он действовал по приказу Честера Конвея.
— Вы убили его, — сказал он, становясь пунцовым. — Вы убили ее. Вы повесили Джонни Папаса.
— Говард, да вы несете полную чушь. — Я сокрушенно покачал головой. — Сначала вы настаивали на том, чтобы я поговорил с Джонни, так как знали, что я люблю его и что он любит меня. Теперь вы утверждаете, что я убил его.
— Вы вынуждены были убить его, чтобы обезопасить себя! Это вы дали ему ту меченую двадцатку!
— Вот теперь вы уж точно несете чушь, — сказал я. — Смотрите: пропало пятьсот долларов, верно? Вы утверждаете, что я убил Элмера и ту женщину за пятьсот долларов? Говард, вы именно это утверждаете?
