Размышления мои прервал доктор Чен. Китаец был одет весьма торжественно: черный смокинг, белоснежная рубашка, черные же лаковые туфли и сверх всего этого — бабочка.
— Вы сегодня прямо именинник, доктор! — заметил я.
— Нет, — сказал Чен. — Мой день рождения в январе. Сегодня я иду в гости. Очень хорошие гости.
Он выразительно посмотрел на часы. Тогда я снял свитер и предоставил ему возможность размотать бинт на предплечье.
— Можно ходить, — обрадовал меня доктор, осмотрев подживающую рану. — Нитки можно оставить. Нитки сами денутся. Вы на инструментах играете?
— А что? — поинтересовался я из праздного любопытства. — Можно?
— Можно, — разрешил китаец.
Мы помолчали.
— Я тоже был молодой, — промолвил Чен. — Учился в Первом медицинском. Слышал балет «Красные маки». Вы слышали?
— Не случилось, — сознался я.
— Я слышал. — Чен задумался. — В жизни есть две вещи: музыка и любовь. У вас есть любовь?
Что я мог ответить доктору Чену? У меня была любовь. Но где она была, я не знал теперь даже приблизительно. Возможно, Марина против собственной воли находилась в плену у Маевского. Или у Рогожина. Или еще у какой-нибудь сволочи. А скорее всего, она даже и не подозревала о моих проблемах. Оно было и к лучшему. Проявляя активную озабоченность ее судьбой, я бы сам дал в руки Игорю Владиленовичу такой козырь, каким он прихлопнул бы меня, словно ленивую муху.
— Я спешу, — сказал доктор, не двигаясь с места.
«Если он так спешит, — прикинул я, — то представляю себе, как он медлит».
— У вас есть старые родственники? — спросил Чен после долгого перерыва. — Чен знает секреты. Волшебный порошок Шамбалы. Порошок молодости. Можно вернуть мужскую силу.
«Ах, вот оно в чем дело!» — Припомнив досаду Матвея Семеновича в отношении китайца, я испытал некоторое чувство неловкости от предстоящего отказа, но врать совсем было совестно.
— У меня нет старых родственников. — Я едва подавил желание рассмеяться. — Очень жаль, доктор.
Лицо его сразу поскучнело.
— Я обязательно буду вас рекомендовать! — горячо попытался я сгладить свою неловкость. — Столь достойный и великий целитель непременно должен поднять уровень рождаемости и оставить глубокий след на лице!..
Здесь я окончательно спутался и умолк. Что, впрочем, не имело ровным счетом никакого значения. Слова мои, пустые и громкие, точно арбуз без содержимого, оставили Чена равнодушным.
— Можно звонить. — Китаец вдруг очень пристально посмотрел мне в глаза. — Кто-то ждет ваш звонок.
У меня возникло ощущение, как будто Чен опустился на самое дно моей души и узрел там что-то от меня ускользнувшее. На том мы и расстались.
С минуту я терялся в догадках, пока не вспомнил, кто может так ждать моего звонка. Обругав себя последними словами, я попросил Серика принести телефон и набрал код Петербурга. Я лежал, считая длинные гудки, и сердце мое сжималось от предчувствия непоправимой беды, которая не заставила себя долго ждать.
— Это ты? — Дарья отозвалась наконец примерно через вечность и полторы тысячи верст. — А папа умер.
— Как умер?! — Я чуть не выронил трубку. — Когда?!
— Вчера похоронили! — Слушая ее плач, я ненавидел себя до полного отчаяния. — Удар у него случился!
Сбивчиво она поведала мне о том, как после моего отъезда заявились трое жлобов и стали ее допрашивать насчет моего местонахождения, а она не знала, что им ответить; о том, как Федор Максимович неожиданно вернулся с работы и застал их в квартире; о том, как он их выгнал и как один, выходя, ударил моего тестя по щеке, и о том, как старый артист, не снеся оскорбления, разволновался; как она вызвала «скорую», но было уже поздно.
— А ты даже не позвонил! — Дарья всхлипнула и повторила: — Даже не позвонил, будь ты проклят!
Разговор наш оборвался короткими гудками.
«Это я его убил, — сказал я себе. — И не тогда, когда высадил меткой пальбой зеркало бандитского «жигуленка». А раньше, когда легкомысленно подставил Безродных, явившись к ним на постой, да еще послав Дарью в банк. Плохие приметы здесь ни при чем. Только я здесь при чем, молодой и беспечный. «Молодые побеги всегда при чем», — как сказал доктор Чен. Я сам — плохая примета. Не знаю, как всех остальных, но Федора Максимыча я убил».
ГЛАВА 13 СЛЕДСТВЕННЫЕ ОРГАНЫМолоток на нашем дверном косяке снова поменялся. Теперь висел маленький утюжок с отверстием для рукоятки. Продернутый сквозь него бельевой шпагат был завязан таким гордиевым узлом, какой не смог бы изрубить и сам Александр Македонский в лучшие свои годы. За деревянной переборкой раздавался приглушенный дробный стук. Отомкнув дверь, я проник в квартиру. Мой сосед Кутилин, глубоко засунув руки в карманы; бил посреди передней чечетку.
— Ба! — воскликнул Кутилин. — Кого я вижу! Ты ли это?! Заходи, заходи!
— Да я, собственно, уже! — Застыв на пороге, я предался созерцанию недавно еще белой коридорной стены, где нынче развернулась баталия между голым атлетом и грудастой девицей богатырского телосложения. На макушке атлета колосились ветвистые рога, уползавшие местами на потолок, а мужское достоинство у него заменял вызывающий кукиш.
Юра сделал короткую остановку и тут же высыпал на паркет целую барабанную очередь.
— Ну?! — вскричал он. — Что я сейчас сказал?!
— Что лучше бы мне после ремонта зайти. — Моя версия вызвала у соседа бурю негодования.
— Что я рад тебя видеть, бродяга! — Он по христианскому обычаю трижды облобызал меня и потащил в свою комнату, увлекая к столу, накрытому банкой сайры и дюжиной «Балтики».
— Постой-ка! — Придержав его, я все-таки вернулся к наскальной живописи. — Юрок, скажи честно, это чья прихожая?!
— Твоя, — неохотно сознался Кутилин. — И моя частично. Общая, короче.
— Общая! — подчеркнул я. — А это что такое?!
— Фреска. — Кутилин, словно проверяя истинность своего утверждения, провел пальцем по бедру обнаженной женщины. — «Искушение Адама» называется. Идея такая: все зло от баб. Как тебе?
— Самобытно, — вздохнул я. — А между ног у него что?
— Фига! — пояснил живописец. — Фиговый лист облетел, но фига осталась!
Произнося «фиговый», ударение он сделал на вто ром слоге.
После тщетной попытки наставить Кутилина на путь соблюдения правил общежития, мне захотелось незамедлительно принять душ. Сосед мой остался в коридоре, что не помешало ему, заглушая шум воды, расписать свои последние амурные похождения:
— Женщины, Саня, слов не понимают! Они только в интонациях разбираются! Я своей говорю спокойно: «Ты посуду будешь мыть или как?» А она — в истерику! «Ты чего, — орет, — на меня орешь?! Я тебе не комбайн! У меня маникюр французский!» Чувствуешь?! Тогда я на язык танца перешел! Она вопит, а я чечеткой отбиваюсь! Так и сбежал из ее халупы! Да! Тебе повестка пришла!
— Какая повестка? — Вытирая голову полотенцем, я босиком зашлепал к себе.
— Из ментуры! От следователя Задиракина! — обогнав меня, сообщил Кутилин. — Явка обязательна! Шахматы расставлять?
Повестка была действительно выписана следователем Задиракиным. Доставил ее нарочный еще неделю назад.
— Егоров насчет тебя интересовался! — донес до моего сведения Юра. — Чует мое сердце, что его тоже нам с тобой на хвост посадили!
Как законопослушный гражданин, я сей же день решил навестить следственные органы. Коли правосудие должно торжествовать, то пусть оно торжествует. А зло пусть будет наказано, где бы оно ни скрывалось от карающей буквы закона. Тем более что оно, как я успел заметить, и не скрывалось.
У входа в бюро пропусков столичной прокуратуры я нос к носу столкнулся с Андреем.
— Мистика! — ахнул Журенко. — Мы с Ларой только позавчера тебя вспоминали!
— Она самая, — согласился я. — По сравнению с ней полтергейст просто детская шалость.
— Ты тоже к Задиракину? — полюбопытствовал Андрей, извлекая на свет мятую повестку. — Я уже второй раз прихожу. Это надо придумать: Задиракин! Человек с такой фамилией, по-моему, не имеет права задавать окружающим вопросы!
Но Журенко ошибался. Следователь Задиракин имел не только это право, но и имел еще массу прав, о чем не преминул поставить меня в известность, когда я сменил Андрея в кабинете под номером 209.
Задиракин оказался курнос и толстощек, но все природные недочеты его внешности с лихвой компенсировало искрометное чувство юмора. Сделав официальное вступление, он определил на глазок мой возраст и перешел сразу на «ты».
— Ты сериал про ментов видел по телевизору?! — с ходу поставил меня в тупик Задиракин.
— А что? — спросил я, насторожившись.
— Здесь только я спрашиваю! — одернул меня следователь.
— Видел, — сказал я, дабы не огорчать его понапрасну.
— Там у них все как в жизни! Казанова этот! Приколы разные! — Задиракин сцепил на затылке пальцы и устроился поудобнее. — У нас тоже был опер, когда я работал в отделении, по фамилии Мещеряков. Так знаешь, какую мы ему кличку дали?
