– Может, все-таки составишь нам компанию?
– В другой раз. Мой номер у тебя есть. Черкни попозже, я посмотрю, не поменялись ли планы.
Еще одна глуповатая ухмылка:
– Так и сделаю.
– Скорее всего, буду торчать дома, одна-одинешенька.
– Ну, этого мы не должны допустить. Верно?
– Конечно, солнышко.
Боб целует ее в щеку перед тем, как уйти. Энжи чувствует прикосновение колючей щетины, усы Боба щекочут ей веки. Интересно, не захочет ли он попробовать на вкус и ее саму – там, внизу, по этой чертовой новой моде. Пощекочет ли усами ее бедра. Оставит ли свет включенным. Заговорит ли про шрамы.
Медленно, осторожно Энжи слезает с табурета. Сложившись вдвое, собирает пакеты с покупками. Дешевые полуфабрикаты из мясной лавки. Немного печенки. Шесть пшеничных булочек. Бутылка водки. Пачка «Ричмонд Суперкингс».
– Уходишь, Энжи? Без тебя станет совсем пусто.
Дин уже разобрался с холодильниками и стоит у пивных кранов, выжидающе глядя на дверь. Денек выдался тихим, и до вечера уповать на наплыв клиентов не приходится. Дин получает оклад, так что и не мечтает о внезапном ажиотаже в пабе, но смена пролетает быстрее, когда хоть чем-то занят, да и у владельца взгляд делается неприятным, если недельная выручка обманывает его ожидания. Тем паче в Рождество, когда, по выражению Уилсона, у людей нет ровно никакого повода не надраться в стельку.
– Пойду, наверное, отдохну чуток. – Энжи ласково улыбнулась, чувствуя приятную шаткость в ногах. – Прошлой ночью записала детектив про мисс Марпл. Надо давать мозгам хоть какую-то работенку.
– Наслаждайся жизнью, родная. Ты этого заслуживаешь.
Энжи награждает его улыбкой другого рода – той, что придерживает для своих джентльменов. Настоящей улыбкой. Прежде Энжи пускала ее в ход без лишних раздумий. Вот так же мимолетно, счастливо улыбнулась она однажды парню, а тот достал здоровый кухонный нож, вырезал свои инициалы на ее промежности, а потом воткнул лезвие ей между ребер и принялся трахать ее, истекавшую кровью, прямо на полу в туалете какой-то забегаловки.
– Завтра загляну, наверное. Ты ведь здесь будешь?
– Да где же еще.
Энжи направилась было к двери, но тут по телу пробежал озноб да и осел в мочевом пузыре. Оглянувшись на Дина, она хихикнула:
– Сначала откликнусь на зов природы, пожалуй.
– Честно говоря, я диву даюсь, сколько в тебе умещается, – добродушно фыркнул бармен. – У тебя в роду, видать, не без верблюда.
– Так себе шуточка. – Энжи опустила пакеты с покупками на пол и двинулась к туалету.
– Это ж комплимент! – крикнул Дин, но Энжи уже закрыла дверь, и он поморщился. Ведь не хотел ее обидеть. Вздохнул при мысли, что ляпнул лишнее и теперь придется заглаживать вину стаканчиком, а то и двумя. Ладно, чем быстрее с этим разобраться, тем лучше. Дин наклонился за чистым бокалом.
Удар обрушился точно на его опущенную голову.
Скоротечный миг рассыпающейся искрами боли, и вот Дин уже лежит неопрятной грудой у холодильника с пивом. Рука комично запущена в упавшую коробку с острыми чипсами.
Дин не слышит, как кто-то переступает через него, направляясь к входной двери.
Не слышит щелчка, с которым засов отправляется в паз, не слышит и тихих шагов черных ботинок по дощатому полу.
Не слышит, как скрипит, открываясь, дверь уборной, не слышит и шороха лезвия, медленно выскальзывающего из кожаного чехла.
Не слышит, как кто-то начинает кричать…
– Вы уверены? – орал Макэвой. Второе ухо он заткнул пальцем, чтобы расслышать хоть что-то за ревом мотора и скрежетом покрышек по асфальту. – И что, громко он стучал?
Тремберг переключилась на четвертую скорость, надеясь выжать лишние пять миль в час из литрового мотора. Презрев протесты металла под капотом, она вдавила педаль газа едва ли не сквозь днище.
– Нет… я не уверен, но велика вероятность…
Тремберг глянула на Макэвоя.
И увидела лишь ладонь, прижимавшую к уху телефон. Похоже, костяшки были сломаны, и не однажды. В пальцах Макэвоя словно сосредоточилось все, что она знала об этом человеке. Что он наносил удары и получал их. Что его теплая ладонь, крепкая и надежная, баюкала сынка и ласкала красавицу-жену, – но те же пальцы вполне могут сжаться в кулак и стать причиной беды – самоубийственной беды.
– Вышибайте дверь! – кричал Макэвой. – Плевать я хотел. Уж поверьте.
С чего им верить? – подумала Хелен. Они тебя не знают. Я сама едва знала тебя до сегодняшнего утра. Да и теперь едва знаю.
Макэвой отключил телефон.
– В квартире Энжел тихо, к двери никто не подходит, – сказал он, глядя на Хелен из-под взмокших рыжих волос. Глаза в красных прожилках, но так и сверкают. – Стучались к соседям – тоже никого. Не хотят ломать дверь без ордера…
Замолчал, не договорив. Хелен видела, что он сражается с собой. Не желает признать, что и для него самого правила превыше всего. Повиноваться приказам. Делать, что должно.
– Итак, куда? – спросила она.
Макэвой молчал. Сидел и покусывал себя за запястье.
За окнами понемногу смеркалось. В воздухе порхали редкие снежные хлопья.
Хелен повторила вопрос:
– Куда сначала?
Они приближались к промышленной зоне на окраине Гримсби. Воздух отдавал рыбой и гарью, асфальт под колесами баюкал отупляющей, монотонной вибрацией.
Макэвой уронил руку с телефоном на колено. Похоже, принял решение.
– Патрульный говорит, что, по словам соседей, Энжел в это время можно найти на Фримен-стрит. В каком-нибудь пабе. А в каком именно…
– На Фримен?
– Если так она зовется. Здесь твои угодья, не мои.
Тремберг непостижимым чудом удалось выжать из хэтчбека еще 10 миль в час, стрелка спидометра вплотную подобралась к отметке 80, и машина с визгом вписалась в первый поворот кольцевой развязки, с рыком полетела по эстакаде над доками. Недаром Хелен отпахала тут участковым констеблем.
– Что нам известно об этой Энжел? – прокричала она, продолжая вдавливать педаль в пол. Мимо промелькнул рыбокомбинат. – Что именно она пьет?
Макэвой недоуменно посмотрел на напарницу, затем открыл блокнот, лежавший у него на коленях. Уставился на обрывки слов и таинственные закорючки – скоропись, которую он вел, разговаривая с дежурным из центрального полицейского участка Гримсби. Тут же были и подробности, которые сержант Лайнус нарыл в базе данных и продиктовал по телефону уже минут десять после того, как Трем-берг и Макэвой сели в машину и рванули в сторону эстакады.
– Живет на пособие, – прочел Макэвой. – Получает его с момента нападения. После пьяного дебоша под дверью «Морской сажени» прошла курс лечения в больнице имени Дианы, принцессы Уэльской…
– «Морская сажень»? Заведение закрылось в прошлом году.
– И все! – зло воскликнул Макэвой. В блокноте не было ни намека, ни единой подсказки, что делать дальше.
Закусив губу, Тремберг резко вывернула руль вправо, они вписались в последнее звено, казалось бы, бесконечной цепи съездов, ведущих в городской центр.
– Звони в «Медведь». Там есть такая Шарон. Если Энжи бухает на Фримо, Шарон должна ее знать.
Кивнув, Макэвой торопливо набрал номер справочной службы. Почти вечность слушал сюсюкающий голосок с азиатским акцентом, изливавший пустые приветствия.
– «Медведь»! – завопил он. – Фримен-стрит. Гримсби.
Тремберг поморщилась.
– Нет! – взревел Макэвой. – Просто переключите меня. Переключите!
Миг спустя дернул головой – соединили.
– Привет! Это «Медведь»? Мисс… Шарон? Я из полиции Хамберсайда. Мне срочно нужно связаться с женщиной, которая может быть вашим завсегдатаем. Энжел Мартиндейл…
Оторвав глаза от дороги, Хелен следила, как гнев на лице Макэвоя уступает место разочарованию. Она знала, что ему говорит барменша из «Медведя». Разумеется, Шарон решила защитить Энжи и сейчас вежливо расписывает Макэвою, куда тому следует отправиться.
Не раздумывая, Хелен выхватила телефон у своего сержанта.
– Шарон! Это Хелен Тремберг. Арестовала бейлифа Барри, когда тот вырубил Джоно монтировкой. Помнишь? Так вот, нам позарез нужна Энжи Мартиндейл. Богом клянусь, если ты услышишь, что мы арестовали ее, я оплачу все поставки пива в твою лавочку на год вперед. Именно… Отлично, дорогуша. Отлично.
Хелен вернула телефон Макэвою:
– Кто-то из клиентов болтал с нею в «Уилсоне» где-то с час назад. Верхний конец Фримен-стрит. Там подают «Басс».
– Нет ли у нее способа связаться с…
– Фримен! – объявила Тремберг, сворачивая направо за зданием «Гримсби Телеграф» на видавшую лучшие времена улицу с витринами в уныло-старомодных рождественских гирляндах. – Место, где рождаются мечты.
