— В любом бизнесе, я думаю.
— Но особенно в нашем. В нем столько слухов и лжи, что сохранить конфиденциальность и при этом быть правдивым — чрезвычайно трудно. И, хотя у меня есть большой отдел по заключению контрактов, задача которого, не пропустить ни одного нюанса в договоре, я всегда гордился тем, что могу скреплять договора простым рукопожатием.
— Я полагаю, что, если все начнут скреплять соглашения простым рукопожатием, то мне с моими коллегами придется голодать, — усмехнулся Стоун.
— Верно, без адвокатов в нашем мире не обойтись. Скажи, ты гордишься тем, что ты — адвокат?
Стоун на секунду задумался.
— Я гордился, когда окончил юридическую школу, гордился, что сдал все экзамены, поскольку эти верстовые столбы отмечают приобретенные знания, но не могу сказать, что горжусь моей профессией; в то же время есть немало замечательных адвокатов, благодаря которым не стыдно принадлежать к этой когорте.
— Ответ адвоката, — сказал Ригенштейн с явным интересом.
— Хочу уточнить, — заявил Стоун. — Я горжусь тем, что я — хороший адвокат, стремящийся к совершенству.
— Мне нравится столь прямой ответ, — сказал Ригенштейн. — Всегда предпочитал прямые ответы и так редко их получал.
Вот теперь он вспомнил. Луис Ригенштейн был главой совета директоров студии «Центурион». Стоун читал о нем статьи в разделе развлекательных бизнес новостей, но никогда прежде не обращал на них внимания. И в свою очередь спросил:
— А ты гордишься принадлежностью к кино бизнесу?
Ригенштейн широко улыбнулся.
— Конечно же! — сказал он. — Как и ты, я горжусь тем, как делаю свое дело! — Он покачал головой. — Само собой, в нашей профессии до черта негодяев, как в любой профессии, и не существует советов по этике или судов чести, чтобы попытаться судить и регулировать отношения с ними. Что больше всего мне нравиться в занятии кино бизнесом? — вновь улыбнулся Луи. — Власть произнести «да», — ответил он с воодушевлением. — В нашем деле имеются сотни людей, в чьей власти сказать «нет», — но лишь немногие могут себе позволить «да». — Он наклонился вперед и уперся локтями в колени. — Конечно, как и любая власть, она должна реализовываться с наиболее возможным благоразумием. Будучи неблагоразумной, такая власть способна разрушить ее обладателя, и даже быстрее, чем можно себе представить.
Ригенштейн сузил глаза.
— Скажи, Баррингтон, ты когда-нибудь участвовал в представлениях?
— Исключительно перед жюри, — ответил Стоун. — Нет, ошибся. Однажды я играл главную роль — будучи в старшем классе в школьном драматическом клубе.
— Как считаешь, тебе удалась эта роль?
— Я… ну, участники заслужили бурные аплодисменты, причем, три вечера подряд.
— Могу побиться об заклад, что ты сыграл очень хорошо, — сказал Ригенштейн. — Я знаю толк в актерах, и думаю, ты — прирожденный актер. Ты неплохо смотришься, голос у тебя с резонансом, и вообще, ты производишь положительное впечатление.
Стоун удивился.
— Что ж, благодарю, мистер Ригенштейн; из ваших уст — это высшая похвала.
— Будь добр, зови меня просто Луи, — сказал он.
— Спасибо, а я — Стоун.
— Стоун, если ты когда-либо пожелаешь оставить свою профессию, дай мне знать, и я открою тебе двери в мир кино. Конечно же, не на ведущие, но хорошие роли второго плана. Мне доставит удовольствие видеть, что у тебя получается, и я уверен, у тебя получится. Главные роли вряд ли. Тебе, кажется, чуть больше сорока?
— Ты не ошибся.
— Чтобы стать звездой, нужно много времени, но ты будешь пользоваться большим спросом на проходные роли.
Стоун засмеялся.
— Не уверен.
— А я ничуть не сомневаюсь; ты будешь очень хорош.
— Хорошо, Луи, если я решусь бросить свою карьеру, ты будешь среди первых, кто узнает об этом.
Ригенштейн встал, снял куртку, скинул ботинки.
— Надеюсь, ты извинишь меня, но мне следует немного поспать, — сказал он. — Я бы посоветовал тебе сделать то же самое. Когда мы доберемся до Лос-Анджелеса, будет раннее утро.
Без долгих слов он растянулся на диванчике, закрыл глаза и быстро уснул. К нему подошла бортпроводница и накрыла его легким одеялом.
Стоун вернулся на свое место, снял ботинки и куртку, взял, оказавшееся кашемировым, одеяло, и наклонил свое кресло под максимальным углом. Свет в салоне сделался мягким, приглушенным и он стал рассматривать звезды через иллюминатор, стараясь не думать об Аррингтон.
Стюардесса разбудила Стоуна, и он привел спинку кресла в вертикальное положение. Взглянул на часы. Потом посмотрел в окно иллюминатора. Наступал рассвет.
— Мистер Ригенштейн интересовался, не желаете ли вы позавтракать с ним? — спросила молодая женщина.
— Конечно.
— Если желаете сначала освежиться, пройдите вон туда, — добавила она, указав на дверь.
Стоун зашел в туалетную комнату, оказавшуюся больше тех, что ему доводилось видеть на борту других самолетов. Здесь даже имелся душ. Он выбрал из набора зубную щетку и почистил зубы, затем причесался, накинул куртку и прошествовал туда, где Луи Ригенштейн уже приступил к завтраку, уплетая аппетитную с виду яичницу.
— С добрым утром! — сказал Ригенштейн. — Хорошо выспался?
— Великолепно.
Появилась стюардесса.
— Что закажете, мистер Баррингтон?
— Всего лишь апельсиновый сок и кофе, — ответил он. — Я слишком поздно ужинал.
Не прошло и минуты, как на столе появились напитки.
Ригенштейн взглянул на часы.
— Мы должны приземлиться через полчаса, — сказал он. — Где ты собираешься остановиться? Могу подбросить на своей машине.
— В гостинице Бел-Эйр и, спасибо за приглашение подвезти, только Вэнс обещал, что меня встретят.
— Ты давно знаком с Вэнсом Калдером? — спросил Ригенштейн.
— Полагаю, где-то с год. Фактически, я виделся с ним всего раз на званом обеде в Нью-Йорке.
— То есть тогда, когда ты встречался с Аррингтон?
Стоун удивился.
— Да.
— Вы были тогда в близких отношениях?
Еще раз удивился.
— Да.
— Вэнс — самый замечательный человек из числа актеров, — сказал Ригенштейн. — Я никогда не встречал звезду экрана, которая бы так хорошо контролировала свою карьеру. Это приводит в бешенство многих студийных начальников, но я предпочитаю иметь дело с людьми, которые знают, чего хотят и настаивают на своем. Вэнс хорошо понимает, что возможно в сделке, а что нет.
— Это — редкий дар в любой сфере, — заметил Стоун.
— И я так считаю. — Ригенштейн положил на стол вилку и салфетку. — Прошу прощения, но перед посадкой мне надо успеть принять душ. Тогда я смогу сразу же отправиться в студию.
И он оставил Стоуна допивать кофе в одиночестве.
Большой Гольфстрим приземлился в аэропорту города Санта Моника. Когда перед ним распахнулась дверь, Стоун увидел две машины, ожидающие у рампы — лимузин «мерседес» и маленький кабриолет, — «мерседес SL600». — Он последовал за Ригенштейном вниз по трапу, и на прощанье они пожали друг другу руки.
— Надеюсь увидеться с тобой у Вэнса завтра вечером, — сказал руководитель студии.
— Я тоже на это надеюсь.
— С нетерпением буду ждать этой встречи.
— Благодарю. Я тоже.
Ригенштейн сел в свой лимузин и укатил, а к Стоуну подошел юноша и вручил ему заклеенный конверт. Тот вскрыл его.
Мой дорогой Стоун!
Я подумал, что лучше, чем иметь водителя, ты, возможно, предпочтешь свободу самому вести машину. Я свяжусь с тобой сегодня позже, после того, как ты отдохнешь с дороги.
С лучшими пожеланиями,
Вэнс
К письму была приложена инструкция, как добраться до отеля Бел-Эйр. Стоун закинул вещи в багажник и уселся за руль. Приспособил сиденье под себя и включил двенадцати цилиндровый двигатель. Раньше он хотел приобрести «мерседес», — но тот был за пределами его возможностей — что-то в районе ста тридцати семи тысяч долларов, насколько он помнил. Стоун выехал за ворота, сделал пару поворотов, и оказался на хайвэе.[1] В этот ранний час дорога была загружена, но не сильно, и он быстро ехал, наслаждаясь машиной с открытым верхом, издающей приятный шум, как Феррари. Вскоре он съехал с хайвэя на Сансет Бульвар и продолжил движение по дороге, ведущей к отелю, с интересом разглядывая знаменитый на весь мир Биверли Хиллс. Стоун был в Лос-Анджелесе всего раз, когда вместе с Дино прилетел за одним преступником с целью его экстрадиции, так что это было краткое путешествие. Он свернул налево на Стоун Каньон Роуд и проехал до отеля еще с милю. Несмотря на очень ранний час, там был кто-то, кто разгрузил его багаж и запарковал автомобиль.
Портье не остановился возле стойки оформления приезжих, а повел его через небольшой коридор. Отель располагался в саду, и прохладный утренний воздух был напоен ароматом тропических цветов. Вскоре портье привел Стоуна в красивый номер, с видом на бассейн, принял чаевые и оставил его одного. Стоун обошел номер. Тот был больше похож на квартиру друга, чем на официальный номер в отеле. Ему все понравилось. Он понял, что быстро привыкнет к этому месту. Заказал завтрак, принял душ, и растянулся на минутку в постели.
