— Ты наблюдай за носом, Диего, — говорил он. — Если человек врет, ноздри у него слегка раздуваются. Зрачки становятся чуть шире. Если человек худой, его выдает жилка, пульсирующая на шее.
Вот ведь парадокс: Шелл торговал духовными вещами, но при этом постоянно был сосредоточен на физических явлениях.
— А как продвигаются твои занятия? — спросил меня Шелл, когда мы неслись по дороге.
— Читаю Дарвина «Происхождение видов».
— Мой герой! — рассмеялся он. — Ну и что ты об этом думаешь?
— Мы обезьяны. — Я поправил тюрбан.
— Как это верно.
— Бог — это фикция. Природа — вот истинный бог.
— Да, все это сотворило не какое-то совершенное существо, — сказал он, отрывая правую руку от баранки и изящным жестом описывая круг в воздухе. — Все это дело случая и маленьких ошибок, которые и дают усиливающийся со временем эффект. Представь себе замысловатый клетчатый рисунок на крыльях испанской бабочки-мокрицы, — (одно время у нас была такая), — он стал следствием крошечной ошибки в раскраске одной-единственной гусеницы, и эта ошибка потом дала такой эффект.
— Ошибки лежат в основе всего, — сказал я.
Он кивнул:
— Вот это-то и прекрасно.
— Но ты никогда не совершаешь ошибок.
— В том, что касается работы, я стараюсь не ошибаться. Но можешь мне поверить: и я совершал ошибки — жуткие, ужасающие ляпы.
— Например?
Шелл помолчал несколько секунд.
— Я позволил моему прошлому определить мое будущее, — сказал он.
— Не могу себе представить, что ты занят каким-то другим делом.
— Может быть. Но я определенно могу себе представить, что ты занимаешься чем-то другим. Ты же не хочешь до конца своих дней оставаться Онду. Эта репатриационная хренотень закончится ведь когда-нибудь. Экономика воспрянет. Я хочу, чтобы к девятнадцати годам ты учился в колледже.
— Что касается документов, то меня просто не существует. У меня нет прошлого. Я вне закона.
Мои знания — намного превосходящие те, что дают в обычной школе, — были почерпнуты у нескольких великолепных частных преподавателей, которым Шелл заплатил целое состояние.
— Документы предоставь мне, — сказал он. — Это можно устроить.
— А если я захочу по-прежнему работать на сеансах вместе с тобой и Антонием?
Он помотал головой, но ничего не сказал. Через несколько минут мы свернули на частную подъездную дорогу. Она вилась угрем с полмили и наконец закончилась у охраняемых ворот. К машине подошел человек в форме. Шелл опустил стекло и назвал свое имя.
— Нас ждет мистер Паркс, — сказал он.
Охранник кивнул, и мы поехали дальше — к громадному дому с башнями как у замка.
Мы припарковались на «ватрушке», и, прежде чем выйти из машины, Шелл прикоснулся к моему плечу со словами:
— Пора сделать мистический вид.
Мы медленно, след в след, пошли к входу. Поднявшись по длинному пролету мраморной лестницы, увидели, как открывается дверь и из нее выходит человек в одежде дворецкого.
Я привык к роскоши домов, которые мы посещали, но и среди них имение Паркса выделялось. Мы с Антонием провели некоторые изыскания и выяснили, что деньги владельцу оставил отец, который вкладывался в строительство железных и шоссейных дорог, а во время Великой войны увеличил свой капитал, производя боеприпасы и продавая их обеим сторонам. Жена Паркса недавно умерла от туберкулеза в санатории.
Самого Паркса — тучного человека с редеющими рыжеватыми волосами — мы увидели в гостиной, на противоположной от входа стороне дома. Из большого окна, занимавшего немалую часть стены, открывался вид на Лонг-Айлендский пролив. Он сидел, одетый в белый костюм, в мягком, похожем на трон кресле и курил сигарету, вставленную в необыкновенно длинный мундштук. Вряд ли он был многим старше Шелла — где-то за сорок.
— Мистер Шелл, — сказал он, увидев нас, и поднялся, чтобы пожать руку боссу. Он повернулся ко мне и кивнул, но руки не протянул.
— Это, — сказал Шелл, кивая в мою сторону, — мой помощник. Его зовут Онду, и он уроженец Индии. Обладает удивительными мистическими способностями. Начав работать с ним, я обнаружил, что каналы, по которым усопшие приходят с другой стороны, в его присутствии становятся значительно чище.
Паркс кивнул и уселся на прежнее место.
— Я чувствую здесь присутствие духов, — объявил я, садясь на один из стульев, стоящих перед его креслом.
— На основании предварительных эфирных ощущений позвольте предположить, что вы ищете контакта с умершей женщиной, — сказал Шелл.
Глаза Паркса расширились, и он улыбнулся безрадостной улыбкой:
— Превосходно.
— Видимо, вы сильно тоскуете по ней.
Паркс погасил сигарету в большой серебряной пепельнице, имевшей форму спящего кота, потом кивнул, и его глаза тут же наполнились слезами.
— Да, — сказал он надтреснутым голосом.
— Ваша жена… — начал было Шелл, но Паркс тут же оборвал его:
— Моя мать…
Паркс даже не успел заметить осечки Шелла, как тот продолжил:
— Так вот, как я и говорю, ваша жена, безусловно, предмет вашей горькой скорби, но я знал, что поговорить вы хотите именно с вашей матерью.
— Не буду вам лгать, мистер Шелл. Вы снова правы. Я тоскую по моей матери. Когда она была жива, я каждый день по часу просиживал рядом с ней, рассказывал ей о том, как идет бизнес, делился новостями, перипетиями моей семейной жизни. Хотя ее нет вот уже десяток лет, я после крупных сделок часто думаю: «Вот сейчас приду домой и расскажу матушке».
— Я вас понимаю, — сказал Шелл.
— Матери — это молоко вселенной, — добавил я, прикидывая, что за отношения существовали между Парксом и его женой.
— Может, это нелепо для мужчины моего возраста, — продолжил Паркс, — но я ничего не могу поделать со своими чувствами.
Тут голос его осекся, он опустил голову и поднял руку, чтобы закрыть лицо.
Я посмотрел на Шелла. Тот глазами показал мне, что надо взглянуть на стену. В комнате было три картины — мадонна с младенцем, младенец, стоящий на морском берегу, и поезд. Комната была выдержана в красных, желтых и синих тонах.
Мой анализ обиталища Паркса вот-вот должен был завершиться психологическим открытием, но в этот момент в комнату вошла молодая — не старше меня — девушка с подносом. На нем стояли кувшин лимонада и три стакана со льдом.
— Вы будете пить сейчас, мистер Паркс? — спросила она.
Он протер глаза.
— Да, Исабель.
Я снова посмотрел на нее и почему-то тут же догадался, что она мексиканка. В тот же момент девушка обвела меня взглядом, и по едва заметному движению ее груди, по чуть дрогнувшим в улыбке кончикам губ я понял, что она меня раскусила. Я посмотрел на Шелла, а он — на меня. Он провел пальцем по тонким усикам — условный сигнал: «Сохраняй спокойствие».
Исабель налила стакан лимонада и подала Парксу. Потом налила Шеллу. Протягивая стакан мне, она непринужденно повернулась спиной к хозяину, наклонилась ко мне и, посмотрев на мой тюрбан, прошептала: «Ме encanta tu sombrero».[8] Я хотел было улыбнуться ей — такая она была хорошенькая, с длинной черной косой и большими карими глазами. В то же время от смущения я готов был забраться под стул, но даже глазом не моргнул, исполняя свою роль индийца. Выпрямившись, Исабель подмигнула мне.
— Представь себе, — сказал Шелл, когда мы миновали охранника у ворот и поехали назад по петляющей дорожке, — что некий капитан индустрии, финансовый воротила, больше всего в жизни хочет вернуть свою мать. Я был бы чокнутым, если бы клевал на такие вещи, но на чисто аналитическом уровне это поучительно. Два момента: во-первых, богатство не приносит утешения, а во-вторых, детство всю жизнь тенью следует за тобой.
Он уставился на ветровое стекло, словно пытаясь примирить две эти идеи.
— Но мы не возьмемся за эту работу.
— Да нет, конечно, возьмемся. Мы вовсю постараемся на благо мистера Паркса.
— Но эта девушка, Исабель, она меня в один миг раскусила. Она шепнула, что ей нравится мое сомбреро.
— Я думаю, ей понравился ты, — сказал Шелл и улыбнулся.
— Она меня заложит Парксу.
Шелл покачал головой:
— Ничего такого она не сделает.
— Почему?
— Она явно девушка неглупая. По глазам видно. А сказанная ею фраза — признак ума, который есть признак интеллекта. Она слишком умна, чтобы вмешиваться в дела хозяина. Позволю себе высказать предположение: она либо считает его нелепым — его собственное слово, — либо питает к нему недобрые чувства. Сам же Паркс не отличит индийского свами от готтентота. Боюсь, что для него ты — представитель иного царства, некий странный вид, один из многих. Как он полагает, ты можешь быть полезен для получения того, что ему нужно, и в этом, на его взгляд, единственный смысл твоего существования. Такие же чувства он наверняка испытывает и по отношению к молодой даме. Нет, в этом смысле о Парксе можно не беспокоиться.
