А вслед за девушкой отправится на тот свет и Гримстер.
Горничная проводила Гримстера в гостиную, поэтому, когда появилась миссис Харроуэй, он стоял у огромного окна, выходящего в сад, и смотрел на заросли олеандра, спускавшиеся к автостраде, что вела из Сен-Жан-де-Люса к испанской границе. За дорогой поднимались невысокие, мышиного цвета скалы, за ними начинался Атлантический океан, серая вода пенилась под порывами сильного летнего ветра, стекла время от времени начинали дребезжать под его мощью. Гримстер услышал шаги миссис Харроуэй и обернулся.
Он был не очень высок, кряжист, сила наложила отпечаток даже на его лицо, избороздила его морщинами, словно скалу, — мужественное лицо уверенного в себе человека. Вдруг на нем заиграла теплая смутная улыбка, но она, как догадалась миссис Харроуэй, могла ничего не значить — они никогда не встречались и друг друга не знали. «Наверно, это у них профессиональное, — решила она. — Когда им что-нибудь нужно, все, их слова и поступки несут на себе какое-то официальное клеймо. У него коротко подстриженные стального цвета волосы, и, хотя ему не больше сорока, их уже тронула седина. Он хорошо одет: серый костюм в клеточку, начищенные до блеска коричневые ботинки, голубая рубашка и синий галстук». Она разглядела все. Даже лиловый отлив упрямой щетины на щеках, хотя Гримстер был отлично выбрит.
— Миссис Харроуэй? Я Джон Гримстер, — представился он удивительно глубоким, хорошо поставленным голосом с едва заметным провинциальным выговором. — Если не ошибаюсь, мои люди звонили вам.
— Звонили. Вы приехали забрать от меня Лили.
— Почему забрать? — улыбнулся он. — Нам просто нужна ее помощь. Это и в ее интересах.
— Честно говоря, — твердо сказала она, — я мало верю заявлениям людей вроде вас, будто кто-то может выиграть, помогая вам. Вы всегда получаете львиную долю. Уж я-то знаю: мой покойный муж занимался политикой.
Миссис Харроуэй была высокой, хорошо сохранившейся женщиной, одной из «вечно молодых», из тех, кто не отчаянно сражается со старостью, а хладнокровно борется с ней, вкладывая в борьбу весь свой ум и все свои деньги.
— Мы просто хотим, чтобы Лили добровольно помогла нам, — продолжал Гримстер. — Профессор Диллинг был незаурядным человеком. Часть его работ пропала. И только мисс Стивенс может помочь нам отыскать их. К тому же, нужно решить вопрос с имуществом, которое ей завещано. Я думаю, она об этом знает.
— Знает и очень рада. Никто никогда не завещал ей деньги. Будьте спокойны, она поможет вам. Мне жаль потерять ее, но вскоре так или иначе это произошло бы. Молодая женщина может выдерживать общество старухи не больше полугода.
— Старухи? — спросил Гримстер без ложной галантности.
— Мне почти семьдесят. Лили придет с минуты на минуту.
— Как вы с нею познакомились? — спросил Гримстер, понимая, что в этот миг миссис Харроуэй решает, понравился ей Гримстер или нет. Это угадывалось легко. Когда-то, скорее всего через мужа, она сталкивалась с подобными Ведомству организациями и невзлюбила их. Лично ему было безразлично, что она решит. Едва получив задание, он спрятал свои чувства в кладовку под замком разума, не раз уже спасавшую его, и теперь они валялись там, словно старая мебель.
— Я встретилась с ней во флорентийском отеле. Мы подружились, и именно я в конце концов рассказала ей о смерти Диллинга. У нее кончались деньги. Двое или трое итальянцев уже заинтересовались ею. Вот я и спрятала ее под свое крылышко. — Она помедлила, затем, не изменив выражения, продолжила: — Кроме Диллинга, она ни с кем в интимной связи не была, и — насколько я поняла — он по-настоящему любил ее и заботился о ней. Я не хотела, чтобы вторым в ее жизни стал какой-нибудь миланский промышленник, который будет любить ее меньше, чем пиццу или кьянти. Она согласилась поехать со мной, мы много путешествовали. Я избегаю подолгу сидеть на одном месте. Вы женаты, мистер Гримстер?
Сильный порыв ветра ударил в огромные окна, Гримстер поежился, словно ветер ворвался в гостиную и пронял его до костей.
— Нет, не женат, миссис Харроуэй. — Этот ответ предназначался для нее, а себе он сказал: «Да, женат окончательно и бесповоротно, женат на прошлом и умершем, так крепко заперт в башне холодной любви, что никому не удастся вызволить меня оттуда».
Миссис Харроуэй подошла к двери и нажала кнопку звонка. Встав вполоборота к Гримстеру, она произнесла:
— Я просто хочу быть уверена, что о Лили позаботятся. Кое в чем она глупа, кое в чем удивительно проницательна. Диллинг пытался ее образовать. И многому научил. Например, что говорить и как вести себя с теми, с кем намеревался ее познакомить. Она легко выучила французский и итальянский, но ум у нее все-таки не первоклассный. Читает только журналы, все остальное для нее скучно. Если за ней ухаживают, она счастлива просто сидеть и мечтать. Но для таких, как я, лучшей подруги не сыщешь. Интеллектуальных бесед с покойным мужем мне хватило на всю оставшуюся жизнь.
— О ней позаботятся, она попадет в надежные руки, — заверил Гримстер и без всякого любопытства стал ждать Лили.
Она вошла на зов звонка, и ее тут же познакомили с Гримстером. Высокая блондинка, Лили была очень привлекательна своей крупной фигурой, которая пока не доставляла ей хлопот. Лет через десять она начнет беспокоиться о ней, сядет на диету, станет душить внезапное желание съесть шоколадку или мороженое. Лили хорошо держалась, знала себе цену и гордилась своим телом. Правда, с косметикой она перестаралась. Немного зная о Диллинге, Гримстер спросил себя, одобрил ли бы профессор такое излишество или нет. Наверное, да. Ведь Лили принадлежала ему, была частью созданного им, и он знал, где можно и приотпустить вожжи. Лицо у Лили было овальное, под косметикой просматривался мягкий солнечный загар. Живая, как природа в июне, соблазнительная, женщина до корней волос — словом, трудно было поверить, что ею обладал один Диллинг. На допросах, возможно, выяснится другое. Во всяком случае, мужчины на таких женщин заглядываются. Стоя за прилавком, она многих заставила купить ненужные аспирин или бритву. Гримстер отметил про себя зелено-карие глаза, большой, резко очерченный, но совсем не мужественный рот, увидел, как девушка лихорадочно меняет выражение лица, пытаясь найти подход к незнакомому мужчине. По ходу разговора он с удивлением обнаружил, что ее лицо обрело чудесную мягкость, когда она успокоилась. Несмотря на безыскусные попытки казаться аристократкой, она говорила голосом девушки из предместья, низким, немного грудным, полным невинной чувственности. Ее рука, протянутая Гримстеру, оказалась мягкой, большой, теплой и влажной.
Когда миссис Харроуэй ушла, они уселись в кресла, и Гримстер спросил:
— Вы сознаете, мисс Стивенс, что мы хотим от вас добровольной помощи?
— Да, конечно. Что я должна сделать?
— Это я объясню позже. Нам просто нужно с вами кое о чем побеседовать… о профессоре Диллинге, например.
— Зачем? — в ней заговорила проницательность, о которой упоминала миссис Харроуэй.
— Расскажу позже. Все дело не займет много времени. Месяц, не больше. Вы будете жить в загородном доме, ни в чем не нуждаясь.
Она закурила, капризно покосилась на зажигалку, которая сначала дала осечку, и спросила:
— А Гарри правда все мне оставил? Вы не обманываете?
— Все. Впрочем, это не так уж много. Мебель да тряпки, личные вещи и пять тысяч фунтов.
— По-вашему, пять тысяч — это мало?
— Ну, я бы тоже от них не отказался.
Она расхохоталась, совершенно естественно передернула плечами, выставив напоказ, но без кокетства, свои прелести. Наконец удовлетворенно кивнула головой, смех угас и она спросила:
— Так это вы повезете меня в загородный дом?
— Нет, я провожу вас только до Парижа. Там о вас позаботятся. Но я к вам приеду позже.
— Где я буду жить?
— В Париже вам сообщат. Дом находится в Англии.
— К чему эти тайны?
— Так работают некоторые правительственные учреждения, особенно с такими незаурядными людьми, каким был профессор Диллинг.
Она понимающе кивнула и, как он понял, заставила себя сказать то, что от нее хотели услышать.
— Бедный Гарри… подумать только, умер, едва простившись со мной, а я узнала об этом лишь через несколько недель. Что бы я делала без миссис Харроуэй? — Ее лицо стало серьезным, словно она решала, нужно ли теперь, по правилам хорошего тона, выдавить слезу. Неожиданно она улыбнулась и сказала:
— Наверно, спуталась бы с каким-нибудь итальянским Ромео.
«Вероятно», — подумал Гримстер.
— Как мне вас называть? — спросила Лили. — Все время мистером Гримстером?
— Мое имя Джон, — ответил он. — Если хотите, давайте называть друг друга по именам: Джон и Лили.
