— Не-а, — категорически постановляет Трей.
Лицо у нее такое, что Кел скалится.
— Не-а? Чего это?
— Дурацкий вид.
— Спасибо, малáя.
Трей пожимает плечами. В широком диапазоне смыслов этих ее пожатий плечами Кел разбирается хорошо. Это вот означает, что Трей свое сказала, а дальнейшее уже не ее печаль. Она сует остаток печенья в рот и забирает стул в меньшую спальню, которая стала их мастерской.
Разговорные навыки у малой уж какие есть, и поэтому в том, что Келу полагается знать, он ориентируется по распределению ее молчаний во времени и их качеству. Обычно она с темы так быстро не соскакивает, не обстебав то, как Кел будет выглядеть гладковыбритым. Что-то ее тяготит.
Кел уносит рубашки к себе в спальню и идет к Трей в мастерскую. Комнатка это маленькая и солнечная, покрашена остатками того, во что красили остальной дом, пахнет опилками, лаком и воском. Тут свалка всякой всячины, однако упорядоченная. Когда Кел осознал, что к столярному делу они подходят все серьезнее, они с Трей выстроили крепкий стеллаж для емкостей под гвозди, шпонки, шурупы, ветошь, карандаши, струбцины, воски, морилки, скипидары, фурнитуру для выдвижных ящиков и все прочее. На досках вдоль стен висят рядами инструменты, под каждым — соответствующий ему контур. Кел начал с дедова сундука с инструментами и с тех пор обзавелся чуть ли не всеми столярными приспособлениями, что только есть, а также кое-какими, которых официально нет, — они с Трей смастерили их под свои нужды. Есть верстак обычный, верстак токарный и горка разносортных деревяшек для ремонтных работ. В другом углу — древнее тележное колесо, которое притащила откуда-то Трей, они хранят его на всякий, кто ж его знает, случай.
Трей распинывает кусок парусины по полу, чтоб обустроить на нем стул. Кости у стула крепкие. Сделан вручную и довольно давно: одна вмятина на сиденье — от множества задов, вторая, на передней перекладине, — от множества ног. Спинка и ножки — изящно выточенные веретена, украшенные там и сям кольцами и шариками. Впрочем, почти всю жизнь этот стул провел рядом со стряпней или огнем: из-за дыма, жира и слоев лака он теперь покрыт темной липкой пленкой.
— Славный стул, — говорит Кел. — Надо зачистить его, прежде чем что-то с ним делать.
— Я ей так и сказала. Она говорит ладно. Это дед ее делал.
Кел накреняет стул оценить ущерб.
— По телефону она сказала, что его кошка уронила. — Трей выдает скептическое «пффт».
— Ага, — говорит Кел.
— Ейный Джейден из моей школы, — сообщает Трей. — Он гад. Мелких бьет.
— Поди знай, — говорит Кел. — Вот это все надо менять. Какое дерево, по-твоему?
Трей осматривает сиденье — оно благодаря тем многочисленных задам осталось достаточно чистым, можно разглядеть текстуру — и места сломов.
— Дуб. Белый.
— Ага, по-моему, тоже. Давай-ка глянем, есть ли у нас подходящий толстый кусок, чтоб выточить. Насчет подходящего цвета не бери в голову, все равно придется морить. Главное, подбери текстуру как можно точнее.
Трей усаживается на корточки рядом с кучей деревяшек и принимается в ней копаться. Кел уходит в кухню и замешивает в старом кувшине белый уксус с теплой водой. Затем стирает тряпицей пыль со стула, предоставляя малой пространство для слов, если ей захочется поговорить, а сам пока наблюдает за ней.
Она подросла. Два года назад, когда Трей впервые появилась у него на заднем дворе, была она тщедушным молчаливым дитем с собственноручно выбритой головой и свойственной рыси-недоростку тягой и драться, и драпать. Теперь она Келу по плечо, ежик под машинку сменился просто грубой короткой стрижкой, в лице возникла новая ясность, и у него в доме Трей возится и располагается так, будто тут живет. Она даже целые разговоры ведет — ну или, во всяком случае, большинство дней оно так. Ни лоска, ни изящества, какое понемногу развивается у некоторых подростков, в ней нет нисколько, однако она все равно подросток — и ум, и жизнь у нее день ото дня становятся все изощренней. Под всем, что она говорит о школе, о своих друзьях и о чем там еще, появляются новые слои. У Кела с этим хлопот побольше, чем даже, судя по всему, у нее самой. Стоит ему нынче уловить что-то у нее на уме, ужас в нем расплескивается широкий и темный. В пятнадцать лет слишком многое может случиться и нанести слишком большой ущерб. С виду Трей по-своему непробиваема, как дерево твердой породы, однако столько ударов приняла за жизнь, что где-то там не может не быть трещин.
Кел отыскивает чистую ветошь и принимается оттирать стул уксусным раствором. Липкий слой сходит хорошо, на тряпице остаются длинные бурые следы. За окном с дальних полей доносится заливистое пение дроздов, в клевере, заполонившем сад Кела, пируют пчелы. Собаки нашли палку и теперь тянут ее друг у друга.
Трей, держа рядом для сравнения две деревяшки, говорит:
— Отец домой вернулся.
Все в Келе застывает намертво. Среди всех страхов, какие в нем болтались, этого не было.
После, кажется, долгого молчания Кел спрашивает:
— Когда? — Вопрос дурацкий, но ничего другого в голову не приходит.
— Сегодня утром. Пока я стул забирала.
— Ясно, — говорит Кел. — Ну. Он насовсем? Или на время?
Трей вызывающе пожимает плечами: без понятия.
Жалко, что Кел не видит ее лица.
— И как тебе?
Трей отвечает без выражения:
— Нахер его.
— Ладно, — говорит Кел. — Справедливо. — Может, ему полагается загрузить малую какой-нибудь фигней, включающей в себя слова «но он же твой папка», но Кел взял за правило никогда не грузить Трей фигней, а его чувства к Джонни Редди, так уж вышло, совпадают с ее.
Трей говорит:
— Можно я тут на ночь останусь?
В голове у Кела все опять замирает. Он продолжает оттирать стул, сохраняя ровный ритм. Чуть погодя говорит:
— Беспокоишься, что отец может отчебучить что-нибудь?
Трей фыркает.
— Не.
Судя по голосу, правду говорит. Кел слегка расслабляется.
— А чего тогда?
Трей говорит:
— Нечего ему вот так запростяк обратно вкатываться.
Она к Келу задом, копается в деревяшках, но вся спина у нее горбится напряженно, сердито.
— Ну да, — говорит Кел. — Мне б, наверно, так же было.
— Можно остаться-то, а?
— Нет, — говорит Кел. — Нехорошая тема.
— Чего это?
— Ну, — говорит Кел, — отцу твоему может не понравиться, что ты слиняла, не успел он объявиться. И, похоже, мне бы не начинать с того, чтоб сразу его выбесить. Если он тут застрянет, я бы предпочел, чтоб ему не поперек было, что ты тут болтаешься. — На этом всё. Она уже достаточно взрослая, чтоб, во всяком случае, соображать насчет других причин. — Я позвоню мисс Лене, спрошу, может, ты у нее переночуешь.
Малая собралась было спорить, но передумывает и закатывает глаза. Кел с удивлением понимает, что ему как-то шатко, словно он только что упал с верхотуры и ему бы теперь сесть. Опирается задом о верстак и вытаскивает мобильник.
Поразмыслив, пишет Лене, а не звонит. «Можно Трей у тебя сегодня переночует? Не знаю, слыхала или нет, но вернулся ее папаша. Не хочет с ним тусить».
Сидит неподвижно, смотрит, как солнечный свет елозит по худеньким плечам Трей, — та вытаскивает деревяшки и откладывает их, — пока Лена не отвечает. «Бля. Немудрено. Ага пусть ночует запросто».
«Спасибо, — пишет Кел. — Пришлю ее к тебе после ужина».
— Говорит, она не против, — сообщает он Трей, убирая телефон. — Только мамке скажи, где ты. Или попроси мисс Лену сказать.
Трей закатывает глаза еще энергичней.
— На, — говорит, протягивая ему плинтус из старого дуба. — Такое?
— Ну, — говорит Кел. Возвращается к стулу. — Годится.
Трей помечает плинтус черным «Шарпи» и кладет обратно в угол.
— Эта хрень сходит? — спрашивает она.
— Ну, — отвечает Кел. — Легко и просто.
Трей отыскивает чистую тряпку, макает в уксусную смесь и крепко отжимает.
— А если ему не в жилу будет, что я сюда хожу?
