— Как вы думаете, почему эти люди из года в год отправляются в одно и то же путешествие? — спросила она меня, проигнорировав хрустальную пепельницу и гася очередной окурок в тарелке. — Ведь это скучно, вы не находите? Потом приходится отдыхать от такого отдыха. Вот вы, например?
— А я и не езжу.
— И правильно делаете.
— Я имел в виду, что это мое первое путешествие.
— Ну, первое — это еще, пожалуй, терпимо. А потом утомительно. Господи, до чего же утомительно! Так и подмывает поджечь этот корабль или еще что-нибудь сделать. — Она говорила по-английски свободно, почти без акцента, но речь ее почему-то воспринималась как пародия. — Вот на большом судне — совсем другое дело.
— А это разве маленькое? По-моему, достаточно большое.
Разговаривая, она не смотрела на меня; можно было подумать, что и я ей успел сильно надоесть.
— Посмотрели бы вы, какая яхта у моего бывшего мужа. Эта по сравнению с ней — просто игрушка. Я надеялась получить ее после развода, но не вышло. Впрочем, это не важно. И собственное судно может надоесть не меньше любого другого. Говорят, вы писатель?
— Да.
— У меня был любовник поэт, но в постели он оказался куда слабее, чем в литературе. Не жалел восхитительных слов, чтобы описать то, что собирался со мной сделать, но так ничего и не сделал.
Она смотрела через стол на Софи, которая смеялась, о чем-то беседуя с Виктором, и спросила:
— Кто это девушка?
— Софи Кэмпбелл. Она танцовщица.
— Приехала с вами?
— Да, это моя подружка.
— Надеюсь, маленькая Ева не станет ревновать ее к этому клиенту, — загадочно промолвила она. — Впрочем, это было бы не так уж плохо. — Затем, даже не понизив голоса, словно ее не могли услышать по другую сторону стола, она сообщила мне, что хотела бы завести дитя любви от Виктора.
— А как, по-вашему, он к этому отнесется? — спросил я, но она уже отвернулась и завела разговор с израильским продюсером. Я попробовал побеседовать с манекенщицей, но это оказалось непросто. Она поведала мне, что летает только на частных самолетах, и искренне удивилась, что я не делаю то же самое. На ней был экстравагантный наряд — одно из произведений ее приятеля, а глаза подведены и разрисованы не хуже, чем у Тутанхамона.
Постепенно разговор за столом перешел на деньги: кто что купил или собирается купить и где лучше всего это хранить. Затем, наточив языки, стали злословить. Я, разумеется, ничего не понимал, потому что не знал, о ком идет речь. Кроме того, разговор был как бы зашифрован, чтобы какой-нибудь посторонний вроде меня оставался в неведении. Так, по крайней мере, мне показалось. Зато Генри сидел с понимающим видом. Но, может быть, я был не прав? Может быть, в тот вечер он просто нашел свою Сян-ду.[51]
Кроме него и Софи, все, здесь собравшиеся, старались всячески показать, что отгородились от реального мира, и, надо сказать, преуспели в этом. Я заметил, что вообще богатые настроены совсем не на такой лад, что все мы. Не то чтобы они избегали беседовать на обычные темы, но разговор у них был какой-то другой, и голоса тоже — не то ослиные, не то собачьи. По манерам и внешнему виду они сразу узнавали друг друга, что позволяло им вытеснять остальных из своего тесного круга. Их мир был совсем другим, фешенебельным и сияющим, где всегда тепло и живут одни знаменитости. С остальным миром их связывали уже ставшие обычаем благотворительные балы. Конечно, даже в их тесном кругу проходила граница между «старыми» и «новыми» богачами: старые держались особняком, а новые норовили пробиться к ним. На яхте в основном были новые богачи, в большинстве своем уже разорившиеся.
После обеда все отдыхали в главной каюте. Немного погодя капитан поднял якорь, и под едва слышный шум мощных моторов мы поплыли в открытое море.
— Знаешь, куда мы плывем? — спросила Софи; она была в полном восторге.
— Нет, а ты?
— Виктор спросил, куда бы я хотела поехать, и я выбрала греческие острова. Утром мы уже будем на полпути туда. Романтично, правда? Он был со мной на редкость любезен. Ты доволен? Ну скажи, что да.
— Да.
— Обед был замечательный, верно? Они все такие умные, образованные. А драгоценности какие? Видел?
— Трудно было не заметить, — сказал я.
— Тебе что-то не нравится?
— Нет, отчего же?
— Вот и хорошо, потому что я просто счастлива.
Подали еще напитки, потом Виктор объявил, что принес «сладости». Я впервые видел, чтобы вот так открыто употребляли сильные наркотики, и, хотя сам иногда ими баловался, испытал не то моральный шок, не то страх перед неизвестным. В данном случае неизвестным был кокаин, который я ни разу не пробовал, и «махун» — таинственное конопляное снадобье. Виктор раздобыл его в Танжере и всячески рекомендовал, пустив по кругу.
— Вот увидите, вам понравится — от него такие видения… Обалдеть можно.
— Попробуешь? — спросила Софи.
— Вряд ли.
— А я попробую.
— Не советовал бы.
— Ой, не будь занудой! Ведь это так интересно! Уверена, Виктор не предложит ничего опасного.
С того момента, как мы ступили на яхту, я с трудом узнавал Софи. Генри тоже преобразился.
Он принял кокаин, как и все остальные, чтобы его считали своим, а для остальных этот сильный наркотик был все равно что леденцы. Когда дошла очередь до меня, я отказался, сославшись на то, что однажды отравился наркотиками, и пробормотал извинения.
— Какая жалость! Тогда попробуйте «махун», — настаивал Виктор. — Это совсем другое, уверяю вас. — Он показал, как его принимать, а Софи оказалась прилежной ученицей. «Махун» напоминал мягкую конфету, которая чересчур долго провалялась на полке. Я притворился, что проглотил его, и при первой же возможности выплюнул в платок.
— Теперь у нас поднялось настроение и можно посмотреть кино, — сказала Ева.
Я по наивности думал, что нам покажут какой-нибудь последний французский «хит». Как только слугу, разливавшего напитки, отослали.
Виктор нажатием кнопки сдвинул панель на одной из стен салона, за которой оказался большой телеэкран.
— Давайте смотреть то, что вчера, — предложил кто-то. — Это было так outre.[52]
— И всех устраивает, — добавил итальянец, с усмешкой поглядев на свою подружку. Кокаин, я заметил, он брал собственной серебряной ложечкой.
— Вы уверены? У нас большой выбор. Виктор заказал несколько шикарных вещей.
— Это необычайно забавно, — сказал член парламента, подмигнув мне.
Мы развернули свои обитые замшей кресла в сторону экрана.
— Класс, правда? — Софи была в восторге.
Виктор вставил кассету, свет убавили, и экран ожил. Еще в университете я видел несколько «мягких» порнофильмов — был у нас один тип, который показывал подпольное кино, зарабатывая на этом. Он прокручивал сделанные наспех копии каких-то неизвестных фильмов, в просторечии называвшихся «суходрочкой»: женщины в этих фильмах щеголяли нагишом, а мужчины не снимали брюк даже в самые критические моменты, не только демонстрируя сексуальное мастерство, но и пропагандируя новый метод контрацепции. С точки зрения настоящей эротики эти фильмы были просто абсурдными, но в то время казались смелыми.
Фильм, который нам показали в тот вечер на яхте, был совершенно другим. Назывался он «Медленно спускаясь», а сделали его, как можно было заключить из редких диалогов, в Америке. Действие происходило в колледже совместного обучения, герои — ловкие парни и очень привлекательные, аппетитные девушки — полная противоположность худосочным актерам, запомнившимся мне по старым кембриджским лентам (почему-то врезалось в память, что они все время ходили в носках). Этот фильм не шел ни в какое сравнение со старыми также и по техническому исполнению. Актеры, не теряя времени, приступали к делу, и сразу после титров мы стали свидетелями красочного минета — черная девушка оказывала услуги очень способному блондину-Адонису. Софи вся напряглась и схватила меня за руку, когда этот эпизод завершился бурным оргазмом под аплодисменты публики.
Дальше сюжет развивался вяло — чтобы не отвлекать зрителя от главной цели этого фильма. Развлечения были на все вкусы. За минетом последовал акт обоюдного лизания, за ним — полное погружение, потом появились лесбиянки, к которым, накрыв их, присоединился один из преподавателей, как говорят французы, menage а troi.[53] О ласках здесь не могло быть и речи. Каждый ход в этих сексуальных шахматах был тщательно продуман.
Несколько раз я оглядывался, чтобы посмотреть на реакцию остальных. Ева и Виктор, прижавшись друг к другу, смотрели на экран с демоническим напряжением, соломенная вдова — с унылой безучастностью, настоящей или напускной — сказать трудно. Генри встретил мой взгляд и скорчил рожу, что должно было означать: отличные шалости, не правда ли? Было бы ложью сказать, что это зрелище не производило на меня никакого впечатления, но оно действовало отнюдь не как стимулятор. Возможно, из-за дурацких, очень вялых диалогов, раздражавших меня как писателя. Напрасно искал я в героических схватках хоть намек на какие-то чувства — но все происходило чисто механически: один эпизод автоматически переходил в другой, и хотя Софи сидела, прижавшись к моему плечу, я почувствовал, что за сорок минут, пока шел этот фильм, что-то потеряно безвозвратно.
