Она промолчала. Напрасно я надеялся увидеть слезы у нее на глазах, она и бровью не повела. Разозлившись, я спросил без обиняков:
— Кто же тебе больше всех нравится? Душка Виктор? Уж не влюбилась ли ты в него?
— Не говори глупости, конечно нет.
— Я просто тебя не понимаю. — Видя, что битва почти проиграна, я сменил тактику и сделал последнюю попытку ее убедить. — Послушай, милая! Я вовсе не намерен портить тебе жизнь. Если и в самом деле тебя так тянет в Вест-Индию — можем поехать туда. Вот получу аванс за следующий роман — и грохнем его весь на отпуск для нас двоих.
Мое предложение было отвергнуто. Она уперлась, я тоже уперся, и вместе мы вырыли яму, из которой ни один не попробовал выбраться. Утром я сошел с яхты. Софи осталась, прослезившись на прощанье, но так и не изменив своего решения. Она стояла у перил рядом с Генри, когда я, не оглядываясь, пошел по причалу. Это еще не был конец любви, это был конец мирной жизни, которая, как я когда-то надеялся, должна была длиться вечно.
Как бы хорошо мы ни знали человека, чужая душа все равно потемки. Я думал, что знаю Генри; верил, что смогу сделать счастливой Софи; но я ошибался.
С тех пор как мне стало известно о существовании «Лоллипопа», я часто вызывал его меню на дисплей и подолгу смотрел, пытаясь как-то соединить настоящее с прошлым. За невинными названиями на моем экране скрывались дурные забавы, не укладывавшиеся у меня в голове и никак не вязавшиеся с Генри.
Как-то вечером, когда я в очередной раз искал ответы на мучившие меня вопросы, зазвонил телефон, и я вновь оказался втянутым в лабиринт непонятных мне событий: детектив, тот самый, с комплекцией Паваротти, звонил из Венеции с сообщением, что он наконец обнаружил человека, который и был, по его мнению, старым щеголем в белом костюме.
— Вы арестовали его?
— Нет, — ответил он, — но вы нам очень нужны для опознания. Когда сможете приехать? Ваше содержание и расходы мы, конечно, берем на себя.
Я постарался собраться с мыслями.
— Надеюсь вылететь завтра.
— Мы были бы вам очень признательны. Дело срочное, вы понимаете. Сообщите номер рейса. Вас встретят в аэропорту и устроят в гостинице. Мне хотелось бы избавить вас от лишних хлопот.
Я взял билет на рейс «Бритиш эйруэйз». Сам Гиа встретил меня и провел через иммиграционное бюро и таможню. Когда полицейский катер с характерной сиреной двинулся на большой скорости через лагуну, я живо вспомнил тот момент, когда заметил в воде мертвое тело.
— Где же все-таки вы подобрали этого старика? — спросил я, стараясь перекричать сирену. Катер внезапно сделал вираж, и я очутился на коленях у Гиа, он удержал меня, а я получил первую порцию чесночного перегара.
— В комнате юноши-проститутки.
— Вы узнали от него что-нибудь об убийстве?
— К сожалению, не успели. Когда мы приехали, он был мертв.
Если он хотел ошарашить меня, то достиг цели.
— Мертв? Почему?
— Смертельная доза наркотика. Но принял он ее сам или ее ему впрыснули — в данный момент сказать невозможно.
— Куда же мы сейчас едем?
— В морг.
В свое время я специально посетил несколько моргов. Думаю, они почти одинаковы во всем мире, разумеется, при условии соблюдения гигиенических стандартов. В первый момент вас охватывает внутренняя дрожь. Видимо, надо обладать особым складом характера, чтобы относиться к тем, кто покинул сей бренный мир, равнодушно и избрать морг местом работы (так же, кстати, как и бойню). Венецианский морг оказался далеко не самым ужасным и довольно опрятным местом, хотя в нос бил резкий запах формальдегида. Гиа провел меня в холодное хранилище, которым ведал пожилой служитель, и там я даже был рад запаху чеснока. По указанию Гиа этот секретарь покойников прошаркал к огромным шкафам и выдвинул один из ящиков. Когда с трупа откинули простыню, меня подтолкнули вперед, чтобы я на него посмотрел.
Я невольно содрогнулся. Желтая как воск кожа, с грубо зашитыми сделанными при вскрытии разрезами, очень напоминала уже вышедшую из употребления географическую карту. Но, как ни забавно, старик даже после смерти выглядел франтовато. Омерзительно и в то же время франтовато. Беззубый рот (челюсти у него вынули) провалился, и казалось, будто старик улыбается.
— Посмотрите внимательно, не торопитесь, — сказал Гиа. Вот уж этого-то мне никак не хотелось.
— Это он, — сказал я.
— Вы абсолютно уверены?
— Абсолютно.
Когда мы вышли наружу, воздух показался необычайно чистым. Гиа взглянул на свои наручные часы.
— Время ленча, — сказал он. — Не хотите перекусить?
Мы проплыли по нескольким узким каналам, и катер остановился у небольшого ресторанчика вдали от излюбленных мест туристов, где, как я понял по экспансивному приветствию хозяина, Гиа был частым посетителем. Меню оказалось довольно скромным. Полчаса пришлось ждать главное блюдо: видимо, еду здесь готовили не в микроволновых печах. Мы распили бутылку очень легкого кьянти и принялись за вторую. Надо отдать должное Гиа — он не стал сразу же обсуждать дело. Как и большинство итальянцев, он относился к еде серьезно, и ничто, даже труп, не могло отвлечь его от этого важного занятия. Подкрепившись вином и здешним фирменным блюдом — osso buco[54], я начал первый и на этот раз рассказал ему всю историю.
У Гиа была отличная память. Выслушав меня, он тут же вспомнил одну деталь из первого допроса:
— Значит, тот человек, которого вы в первый раз не могли описать, и был Генри Блэгден?
— Да. Но я сделал это без всякой задней мысли. Тогда я просто не мог поверить, что это он. Так что вам не в чем меня упрекнуть. Я был уверен, что этот человек мертв и похоронен.
— Ладно. Вам и так досталось за это время.
— Теперь, когда вы знаете все остальное, вы должны понять, насколько я был сбит с толку. Сначала меня просто волновала судьба моего старого друга. Потом, после этих событий в Венеции, я стал думать, что наделал глупостей, но еще надеялся, что все это — какая-то ужасная ошибка. Чем больше я вникал в это дело, тем больше неприятностей оно мне доставляло. Я не мог понять смысла происходящего до тех пор, пока несколько дней назад мне не удалось выяснить, что означают эти компьютерные коды. А когда понял, содрогнулся от отвращения.
Он собрал соус со своей тарелки кусочком хлеба.
— Вы не обращались в свою полицию?
— И да, и нет.
— Что это значит?
— У меня есть знакомый в столичных подразделениях — в отряде по борьбе с терроризмом. Я знаю его много лет, он часто помогал мне в работе над романами. Я беседовал с ним об этом.
— И как он прореагировал?
— Сказал, что постарается кое-что разузнать.
— Ну и что, разузнал?
— Видите ли, это не его сфера, он взялся за это скорее по дружбе, чем официально.
— Он в курсе последних новостей?
— Нет.
— Прежде чем уехать, оставьте мне его фамилию. Я с ним свяжусь.
Гиа вытер остатки соуса со своей тарелки.
— Скажу вам как автору триллеров — кстати, за это время я успел прочесть один из них, и не без удовольствия, — в жизни вы не столь логичны, как в книгах.
— Да, не могу ничего возразить.
— Будь я на вашем месте, сразу же по возвращении из Москвы удостоверился бы, что нахожусь под защитой законной власти.
— Но ведь именно власти мне и угрожали! Причем с самого верха, так что было бы неразумно пробиваться еще выше.
Он кивнул.
— В Англии политические скандалы, как правило, неотделимы от сексуальных, так, во всяком случае, я читал. Нам-то ведь тоже особенно нечем хвастаться — мы даже избрали в парламент порнозвезду. Политики — сущее дерьмо, погрязли в коррупции. От спрута «Коза ностры» нам уже, видимо, не избавиться.
Он как ни в чем не бывало потягивал двойной кофе эспрессо, у меня от этого кофе началось сердцебиение. По выражению его лица трудно было понять, как он прореагировал на мою историю.
— То, что вы рассказали… в общем-то с опозданием… проливает свет на одну загадку, к которой я пытаюсь найти ключ. Я хочу показать вам еще кое-что.
Он поднял свое грузное тело из кресла, я обратил внимание, что счета ему не подали. На прощанье они с хозяином обнялись.
На этот раз полицейский катер повез нас вокруг лагуны на остров Торчелло, где я в третий и в последний раз видел старика живым. Пока мы шли мимо толп туристов и разрушенной церкви, Гиа молчал; наконец мы очутились у ворот большой виллы. По обе стороны стояли на страже две потрескавшиеся от времени и непогоды каменные статуи с застывшими в гримасе лицами. Казалось, именно они охраняют дом, а не двое молодых полицейских в форме, отдавших Гиа честь и открывших ворота. Над массивной входной дверью было резное украшение вроде того, которое когда-то описал Рескин[55]: «Голова могучая, нечеловеческая и чудовищная, оскалившаяся в зверском бессилии».
