– Хизер! Как я рада тебя видеть! – воскликнула его мать, распахнув дверь настежь и выпустив из дома аромат свежеиспеченного печенья. Поверх халата на миссис Зиглер был надет ее извечный красный клетчатый фартук; ее волосы были туго завиты, и из всех женщин в нашем районе у нее была самая приветливая улыбка. – Заходи.
– Спасибо, – поблагодарила я, мысленно окинув себя взглядом. Я всегда оценивала свой внешний вид, оказавшись в обществе взрослых. Радужная футболка, шорты, белые кроссовки, низко надвинутая на глаза бейсболка… А наушники… я перестала их надевать после исчезновения Морин. Боялась, что чего-нибудь из-за них не услышу. – Клод дома?
Миссис Зиглер указала на лестницу:
– Он в своей комнате. Ты поднимайся, а я принесу вам «Кулэйд».
– Спасибо, миссис Зеглер, но я не знаю, сколько я у вас пробуду.
Я надеялась уговорить Клода пойти со мной в тоннели. А он мог пойти или не пойти.
– Чтобы выпить «Кулэйд», потребуется несколько секундочек, – снова одарила меня сердечной улыбкой его мать.
Мистер и миссис Зиглеры соперничали с родителями Бренды за статус лучших предков в Пэнтауне. Они просто были нормальными.
– Спасибо, миссис Зиглер.
Я взбежала по лестнице наверх. Дом Зиглеров был устроен так же, как наш. На первом этаже находилась хозяйская спальня, а на втором – две гостевые спальни и ванная. На правах единственного чада Клод занимал почти весь второй этаж. Дверь в его спальню была приоткрыта; дверь в ванную закрыта. «Что ж, подожду в спальне», – решила я. Я провела в ней приличную часть детства, валяясь на пухлом голубом стеганом одеяле, которое собственноручно сшила миссис Зиглер, и разглядывая афиши фильмов. «Кэрри», «Рокки», «Челюсти», «Монти Пайтон и Священный Грааль» – я видела их столько раз, что могла представить их себе, стоило закрыть глаза.
Я уже распахнула наполовину дверь в спальню, когда сообразила, что ошиблась. Клод был не в ванной. Он сидел на постели, спиной ко мне. Оглянувшись и увидев меня, парень издал странный, булькающий звук и торопливо сунул что-то под подушку. Но я успела заметить блеск медной цепочки.
***
Бет пыталась подцепить ногтями край какой-то формы в утрамбованной грязи пока хватало сил.
Потом она долго дула на пальцы, стараясь унять боль. Долго? Или ей так показалось, а на самом деле она – изнуренная – сразу заснула?
Очнувшись, Бет снова принялась копать.
Лишь сделав в земле приличное углубление, она пришла к заключению: то, что она откапывала, было металлическим предметом, толщиной с ее большой палец и длиной сантиметров тринадцать. Скорее всего, это был старый железнодорожный костыль. Теперь, когда все ее ногти были сломаны, кончики пальцев быстро растрескивались до крови. И Бет пришлось усовершенствовать тактику. Вдавливая пальцы чересчур сильно в грунт, она лишь сильней уплотняла его. А когда не прикладывала усилий, пальцы просто скользили по поверхности. Бет нашла золотую середину: она плотно – но не слишком плотно – прижимала к грунту подушечку указательного пальца и старалась «расшатать» жесткую корку. Как только от нее откалывался микроскопический кусочек, Бет поддевала корку кончиком ногтя, как крошечной лопаткой.
Этот способ требовал терпения и стальной воли.
У Бет было и то, и другое.
Вырытый грунт Бет оставляла рядом с углублением. Если бы он вернулся, она сразу ссыпала бы его в ямку и утрамбовала. Конечно, после этого Бет пришлось бы снова ее раскапывать, но это лучше, чем оказаться разоблаченной. К тому же рыть во второй раз было легче: рассыпчатая земля сразу же поддавалась. Труднее всего было отколупывать частички от спрессованного земляного наста.
Эх, чего бы Бет сейчас не отдала за ручку, щипчики для ногтей или даже простую заколку! За эти крошечные приспособления, которые она раньше совсем не ценила. Но Бет упорно продолжала копать – голыми руками, на одном желании «Не сдаваться»! Ей надо было вырваться на свободу.
Когда-нибудь, уже став педагогом, она расскажет эту историю ученикам. Не всю, конечно. Подробности о том, что он делал с ней, когда спускался в эту темницу, Бет опустит. Тема ее урока будет другой: «Никогда не сдавайся, даже если кровь уже не греет тебя, если твое тело ноет и болит от изнурения и взывает о капитуляции, и эта мольба пытается сковать твою волю, как песня сладкоголосой сирены…»
Да! Этот урок она проведет… обязательно проведет…
Бет так осторожно нащупывала металл, так сосредоточенно и аккуратно – под стать археологу – отделяла от него крупинки грунта, что лишь в самый последний момент расслышала голоса наверху. На этот раз только мужские. Запаниковав, она ссыпала в лунку всю кучку земли, разровняла ее рукой и прокралась в дальний угол – не разжигая керосиновой лампы. Бет больше не нужен был свет. Она уже изучила каждый сантиметр своей темницы.
Прижав колени к груди, она замерла в ожидании.
Глава 23
– Хизер! – Клод спрыгнул с кровати, подскочил и остановился так близко, что мне показалось, будто я расслышала, как на участившийся стук моего сердца откликнулось эхом сердце парня. – Что ты здесь делаешь?
– Я была тут… по соседству, – пробормотала я, передернувшись от слов, сорвавшихся с языка. Я ведь на самом деле жила по соседству.
Поборов желание убежать, я заставила себя взглянуть на Клода. На самом деле заставила. Мне пришлось для этого вытянуть шею и запрокинуть лицо. Клод был ростом под метр восемьдесят; его рыжевато-каштановая челка падала на лоб, а зеленые глаза молили не расспрашивать о том, чем он занимался, когда я вторглась в его комнату.
И я вняла его мольбе.
Клод никак не мог быть тем мужчиной из подвала с медным идентификационным браслетом на запястье, тем зловещим человеком, которого собиралась ублажить Морин. Это было невозможно! Потому что Клод-чье-имя-рифмовалось-с-идиот стоял тогда рядом со мной. И тот подвал совсем не походил на некий закрытый клуб, члены которого носили браслеты и узнавали друг друга по секретному рукопожатию.
– Кто хочет «Кулэйд» и печенье? – заглянула в спальню сына миссис Зиглер.
От неожиданности мы оба подпрыгнули, но Клод пришел в себя первым.
– Спасибо, ма.
– Да… спасибо, миссис Зиглер.
– Господи! Ну, что вы застыли в дверях? Это потому что у Клода такой беспорядок? А я говорила тебе, Зигги, – приберись.
Родители Клода теперь всегда именовали его тем прозвищем, которое он сам себе выбрал. Напоминание об этом ослабило мое напряжение. Я смотрела на Клода, а не на какого-то извращенца.
Он выхватил из рук матери шоколадное печенье и запотевший пластиковый стаканчик с «Кулэйдом». Я взяла другой стаканчик и два из трех оставшихся печений. В Миннесоте свято соблюдается правило: нельзя брать с общего блюда последний кусок. И мы предпочли бы искрошить его в молекулы, только бы не прослыть невежественными дикарями-обжорами, готовыми все сцапать и заглотить. Миссис Зиглер тоже знала это правило и потому не стала настаивать, а унесла блюдце с последним печеньем вниз. А я последовала за Клодом в комнату. Он уселся на кровать, подогнув под себя ногу. Я опустилась в кресло у окна. (Это была наша обычная диспозиция.)
– Когда отец Адольф заговорил о пропавшей девушке, я подумал, что это он о Морин, – сделав глоток, выдал Клод. Он не вытер с губ пену «Кулэйда», и я показала на свой рот. Клод намек понял.
– Все считают, что Морин сбежала, – поведала я другу то, что он и так уже знал. – И, похоже, они не хотят сообщать об этом остальным ребятам. Должно быть, опасаются, что дурной пример заразителен. – Мой рот против воли скривился в циничной ухмылке.
Я подумала о Бет Маккейн – пропавшей официантке «Нортсайда». Я видела эту девушку пару раз в церкви, но смутно помнила, как она выглядела: кудрявые рыжие волосы, веснушки, припорашивавшие идеальный носик-пуговку, красивая улыбка, сладкая и доброжелательная. Я так равнодушно восприняла сообщение Бренды об ее исчезновении и испытала такое самодовольство, когда отец подтвердил мои слова, что ничего страшного в этом нет… А теперь то же самое произошло с человеком, которого я хорошо знала, – с моей подругой. И я осознала, насколько это страшно. А потом я вспомнила еще кое-что.
