– А ты их не слышишь? – спросила мама, и ее лицо расслабилось от облегчения. – Слава Богу, я оберегла тебя от этого. Слава Богу!
Я кивнула. И решила не подходить к ней слишком быстро, хотя и сознавала, что теперь стала больше и сильнее мамы, и она не одолела бы меня, как в прошлый раз. По крайней мере, я не думала, что она смогла бы со мной справиться. Иногда, находясь рядом с мамой, я становилась такой податливой и уступчивой, как будто подчинялась ее невысказанному желанию. Мама словно накладывала на меня заклятие – темное, мощное, нейтрализующее мою волю, совсем не похожее на те шутливые заклинания, которые я, хихикая, произносила, играя с Морин и Клодом в «Заколдованных».
Мать указала на дверь, ведущую в тоннель.
– Они доносились оттуда. Какое-то царапанье. Женский плач. Крики мужчины. Надо будет сказать отцу, пусть повесит навесной замок на эту дверь. Это давно пора сделать. Ведь кто-нибудь может пробраться оттуда в дом и навредить нам, пока мы спим. Вот опять… Ты слышишь?
Я подошла к матери – осторожно, избегая резких движений, как подходят к дикому, неприрученному существу, способному в любой момент взвиться и убежать. Или… напасть на тебя. В голове опять мелькнула мысль: «Может, все-таки оставить ее здесь, подняться наверх и позвонить отцу на работу?» Нет, я не была готова рисковать. Наглядным свидетельством того, что мама могла сделать в подобном умонастроении, служили извилистые шрамы на ее исхудалых запястьях. Впрочем, я и без них помнила о том, что она однажды учинила.
– Мама… – Я удивилась своему девчачьему, напуганному голосу. – Может, мы поднимемся наверх? Давай уйдем подальше от этой двери, подальше от этих звуков.
Глаза мамы затянула пелена замешательства. Я протянула к ней руку. Заметив это, мать вздрогнула, как будто я собиралась ее укусить.
– Я никуда отсюда не уйду, – заявила она. – Пока домой не вернется отец. Кто-то же должен стеречь эту дверь?
Внезапно она схватила мою кисть, рывком усадила рядом с собой на кушетку и обвила мои плечи руками. Они были холодными и дрожали.
– Я готова за тебя умереть, доченька. Вот почему я должна здесь остаться. Ты не сердись на меня, Хизер. Ты не должна услышать те голоса. Я не хочу, чтобы они запечатлелись в твоей памяти. Ты меня понимаешь?
Я снова кивнула; сердце уже билось так, словно хотело выскочить из груди. Пальцы матери нашли мой шрам, я почувствовала ее ладонь – мама прикоснулась к нему впервые за все время, минувшее с того случая.
И впервые с той поры мы оказались вместе в подвале.
В тот злополучный вечер мы вернулись с барбекю из дома Тафтов. День выдался жарким, и обратно мы пошли по тоннелям – прихватив с собой приспособления для гриля и арбуз. На вечеринке у Тафтов что-то произошло. Что-то, что сильно расстроило мать. Что-то, связанное с миссис Хансен. Поэтому мы ушли раньше остальных гостей; мама забрала с собой даже нашу жидкость для розжига и зажигалку. Я это запомнила. А потом отец повел наверх Джуни, а мама осталась в нашем подвале. Через некоторое время я спустилась ее проведать. Может быть, ждала, что она почитает мне книжку или погладит по голове. Я застала маму в том же месте, на банкетке (кушетку мы поставили там позже), в таком же состоянии. Мама действовала быстро, а я была еще маленькой.
Едва я подошла к ней достаточно близко, она схватила меня и жидкость для розжига, сбрызнула ей мои волосы (я почувствовала этот резкий, противный запах керосина), а потом, крепко прижав меня к себе, чиркнула зажигалкой. Я завизжала, попыталась вырваться, но мать держала меня с силой обезумевшей женщины. Отец ворвался в подвал через несколько секунд, набросил мне на голову одеяло, но… вред уже был причинен.
Мое ухо обгорело.
Мать пожертвовала частью волос, своим любимым свитером и банкеткой.
И впервые взяла «отпуск».
Теперь-то я знаю, что она лечилась в психушке, причем не раз. Но мы продолжали называть это «отпуском». Так было легче. Подобное сглаживание реальности – особенно когда она была столь ужасной – практиковалось не только в нашем доме, но и во всем Пэнтауне, а быть может, и на всем Среднем Западе. Если нам что-то не нравилось, мы просто этого не замечали. Вот почему я никогда не произносила вслух слова, прочитанные в маминой карте («маниакально-депрессивный синдром»), отец не помогал миссис Хансен, а родители Клода не донесли на отца Адольфа.
В нашем сообществе проблему представлял не человек, совершавший ошибку. А тот, кто озвучивал правду.
Таковы были правила.
Здесь им следовали все, включая меня. Себя и Джуни я тоже оберегала по этим правилам.
– Мама, – отважившись на вторую попытку, я вывернула шею так, чтобы увидеть ее лицо. Мой голос стал хриплым: – Ты пойдешь наверх?
Туман в ее глазах на миг рассеялся – ровно на столько секунд, чтобы я успела в них заглянуть, оценить ее душевное состояние.
– Я бы поиграла с Джуни, – робко произнесла мама, выпустив меня из своих крепких объятий. – Я хочу завить ее волосы и нанести макияж.
Мои мышцы расслабились так резко, что я испугалась, что свалюсь с кушетки. То, что мама заговаривала о Джуни, как о кукле, значило, что она успокаивалась. И я ухватилась за ее предложение:
– Отличная идея. Я уверена, что ей понравится.
***
Ей не понравилось. Сестре хотелось посмотреть сериал – я поняла это по ее лицу. Но стоило ей скосить взгляд на мать, которую я вела так осторожно, словно она была сделана из фарфора, и Джуни обо всем догадалась. Безо всяких жалоб она выключила телевизор и последовала за нами в главную спальню. Мама усадила ее на кровать и пошагала в ванную за плойкой.
А я вдруг ощутила жуткую усталость. Если бы я села на кровать, я бы тут же заснула. Но позволить себе это я не могла – до возвращения папы с работы. Поэтому я прислонилась к стене, вонзила ногти в ладони (я так делала всегда, когда меня одолевала дрема) и стала наблюдать, как мама готовила лицо сестренки к нанесению макияжа, как убирала ее медные пряди за уши.
За ее целые и невредимые, красивые и совершенные по форме розовые ушные раковины.
Обследование тоннелей пришлось отложить.
Глава 25
Мое лицо уже запылало.
Смущаться и робеть не имело смысла. Как работница «Города покупателей Зайре», я уже побывала в каждом уголке этого торгового комплекса. Конечно, больше всего мне нравилась кулинария, но я также покупала в «Зайре» одежду и продукты и даже заглядывала в хозяйственный отдел, когда отцу требовались инструменты или товары для дома. Но вот в ювелирной секции я никого из продавцов не знала и никогда не заговаривала с ними. И почему-то, оказавшись там, я почувствовала себя огромной и неуклюжей, несуразной великаншей с руками-крюками, разглядывавшей прекрасные «побрякушки» под витринным стеклом.
– Я могу вам чем-нибудь помочь?
Я попыталась выдавить улыбку, но губа зацепилась за зуб. Руки забарабанили по бедрам вступительные биты композиции британской группы Cream.
– У меня вопрос об идентификационном браслете.
Эта идея пришла мне в голову ночью, пока я тщетно, несмотря на всю усталость, пыталась заснуть после прихода отца. Удостоверившись, что Джуни легла, я отвела его в сторону и рассказала о случившемся. «Похоже, перед нами замаячил очередной мамин «отпуск»», – добавила я.
Отец пришел в ярость, ринулся в спальню. А мне стало гадко из-за того, что я наябедничала. Вряд ли мать, когда ей становилось хуже, могла с этим что-то поделать. Но и папу мне было жаль. Не очень-то приятно приходить в дом, когда в нем кавардак.
Родители заговорили на повышенных тонах; их отрывистые, резкие слова зазвучали как ритмичный стук вагонных колес, отдававшийся вибрацией в дощатом половом настиле под моими ступнями. Но потом их перепалка накалилась. Отец стал кричать на маму, обвинять ее в том, что она напугала меня. Мать в ответ завопила, что его одного мы все должны бояться. В итоге я приложила целое уху к матрасу, изуродованное зажала подушкой и крепко зажмурила глаза.
