– Сколько градусов температура? – уточнил я.
– Когда получше – около тридцати семи с половиной. Но иногда её бросает в судороги и появляется жар, на котором можно было бы яичницу готовить, – попытался пошутить комиссар, но как-то не задалось.
Не то, чтобы я переживал за этого ребёнка, хотя, безусловно, мне всегда было жаль больных малышей. Но от неё зависело – попаду ли я на фронт или нет. Полагаться на честность комиссара не хотелось. Мне с трудом верилось, что в случае смерти дочери, даже от не зависящих от меня причин, он позволит мне уйти от службы.
– Что можете сказать, доктор? – впервые он обратился ко мне по профессии. Видимо, усталый вид жены и дочери смягчили офицера.
– Она кашляла кровью? – последний, наводящий вопрос прозвучал из моих уст.
– Нет, – мотнул головой комиссар.
– Хорошо. Значит, можно ещё побороться.
Щёлкнул дверной замок, в зал, прищурившись, вышла хозяйка. Она обессилено рухнула на диван, судя по виду, впервые за день приняв горизонтальное положение.
Кивнув друг другу, мы с комиссаром проследовали в комнату.
На столе горела масляная лампа. Маленький человек, посильнее прижав к себе зайку, уставился на меня, с трудом удерживая веки от того, чтобы те вновь сомкнулись. Круги под её глазами были не меньше материнских.
– Ты хорошо выспалась? – ласково спросил комиссар, опустившись на колени перед кроваткой. Видимо, из-за боли и жара, сон для ребёнка стал редкостью.
– Угу… – едва слышно ответила Белла, и даже этого хватило, чтобы вызвать приступ кашля. На мокрое от пота одеяло попали бурые капли слюны.
– Я привёл дядю, он тебе поможет. Только пообещай его слушать, хорошо? И тогда станет легче, – комиссар взял дочь за руку. На этот раз, девочка ответила коротким кивком.
Я надел на лицо повязку, чтобы мокрота не угодила в мои дыхательные пути. Учитывая следующие несколько минут, такая предосторожность себя полностью оправдала. Вытащив из саквояжа стетоскоп, я послушал лёгкие Беллы.
Они вздымались одновременно. Уже хорошо – ритм дыхания не сбился. Количество жидкости, однако, поражало. Болезнь была запущена, но спасти ребёнка ещё было можно.
Глубокие вдохи привели к волне болезненного кашля, от которого девочка разрыдалась... или попыталась это сделать. Её голос охрип настолько, что вместо плача вырывались звуки засорившейся трубы.
Затем, я попросил Беллу открыть рот и осмотрел гланды. Они были до ужаса распухшими и красными. Комиссар добавил, что в последние дни ей тяжело есть что-то, кроме куриного бульона. Любая твёрдая пища вызывала невыносимую боль.
Достав градусник, я померял температуру: шкала ртути остановилась на отметке в 38,2 градуса.
– Что я могу сказать… – произнёс я, завершив осмотр. – Сейчас я поставлю ей горчичники. Скажите жене, пусть вскипятит воду в чайнике, у меня есть травка, которую нужно будет выпить. Она снизит жар.
– А дальше? – с надеждой посмотрел на меня комиссар.
– Не все лекарства у меня есть. Я дам список того, что нужно будет купить. И молитесь… молитесь О, чтобы всё было хорошо. Тогда, есть шанс, что до конца месяца она сможет встать с кровати. А там уже организм справиться сам.
Произведя все описанные процедуры, я собрал саквояж и, утешив напоследок мадам Люси, вышел за порог квартиры.
– Постойте! – выскочил на площадку комиссар. – Я… хотел бы извиниться… Ну… за то, что вам пришлось на колени встать, доктор Радский… И за угрозы… В общем, спасибо, что помогли, – с этими словами, он протянул мне несколько купюр номиналом в десять клети.
– Не стоит, вы же и так обещали помочь! – ответил я, но комиссар настойчиво запихнул их мне в карман.
– Вы сами сказали, что у вас брат болеет. Можете считать это солидарностью, можете – попыткой извиниться. В общем, моя семья не обеднеет. Завтра я целый день в здании комиссариата, так что дома будет только моя жена. Если вдруг всплывёт что-то серьёзное, доктор Радский, вы лучше мне потом наедине скажите. Я беспокоюсь за здоровье Люси.
– Хорошо, полковник, – с пониманием кивнул я.
Вернувшись домой, я сполз по двери прямо в коридоре. Держась за стену, меня вышел встретить Ольгерд.
– Всё хорошо, брат? – спросил он.
– Да… Пока что. Будем молиться, чтобы так и продолжалось, – ответил я ему и спросил: – Как прошёл ваш с Рутой день?
– Сестрёнка изготовила оладушки и купила мне новые карандаши! – похвастался брат.
– Как-как ты её назвал? – удивился я.
– «Сестрёнкой», а что? Она хорошая, добрая, заботится обо мне. Прям как матушка, только моложе, поэтому и сестрёнка! Старшая сестрёнка, хи-хи! – сказал Олли.
– Да нет, ничего. Я рад, что вы так сблизились, – я потрепал рыжую макушку брата и прошёл на кухню.
– Эдгар, – окликнул меня Ольгерд.
– Да? – обернулся я.
– Ты любишь Руту? В смысле, как мальчик девочку.
Услышав первую часть вопроса, я уже открыл, было, рот, но вторая заставила меня подавиться воздухом. «И откуда вообще Олли знает о таком, если он безвылазно дома сидит?» – подумал я.
– Наверно… не знаю, – честно ответил брату. – Мы с ней друзья. О таком друге мечтать можно, который всегда поддержит и поможет. Но я не представляю, каково бы нам было вместе, как мужу и жене… Ты ведь помнишь родителей? Они не были счастливы вместе.
– Но ты не такой, как отец! – заявил Олли. – Ты не пьёшь и работаешь. Если не ты, то другой мальчик будет с Рутой! И тогда мы с тобой вновь окажемся на улице!
– Так вот из-за чего ты эту тему поднял?! Мелкий нахлебник! – воскликнул я. «Заставил меня краснеть, засранец!»
– Проехали… Есть будешь что-то или я себе только наложу? – спросил я.
– Не, я не голодный, спасибо. Пойду ещё порисую, – ответил Ольгерд.
– Хорошо, как поем, сядем за математику.
– Эдгар…
– Что опять?
– Когда мы уже выйдем погулять? – грустно спросил брат.
– На улице прохладно, ты можешь…
– Пожалуйста, братик! Мне надоело сидеть здесь, как в темнице! Хочу посмотреть на море и… и… и на парк! Сходим? Ну, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!
– На выходных, если погода будет ясная. Договорились? – не устояв перед этими милыми глазками, ответил я.
***
– Эдгар… – дёрнули меня за руку.
– Да, Ольгерд… – ответил я, с закрытыми глазами.
– Какой… Это я, Марко!
Я резко встрепенулся, ударившись макушкой о стальной потолок. В панцире было темно.
– Что произошло, где свет? – спросил я у Этны.
– Мы услышали снаружи крики прокажённых и решили затаиться, – ответила девчонка.
– Как давно?
– Только что. Я потушила лампу, а Марко принялся будить тебя, – сказала Этна.
– Странно, что ты не сразу очухался. Обычно чутко спишь, – почесал затылок паренёк.
– Ясно… – вздохнул я, и повернулся к смотровой щели сбоку. Глаза мои видели не столь хорошо, как и прежде, а тут ещё и туман поднялся такой густой!
Благо, хоть ливень утих, можно было что-то расслышать. До ушей донеслась невнятная речь, из которой я только бранные слова, с трудом, распознавал. Иногда, кто-то протяжно выл и вскрикивал. В общем, в том, что это были прокажённые, как изначально предположили дети, сомнений не осталось.
– Сидим тихо, авось они вообще мимо нас пройдут, – сообщил я. – И ты молодец, Этна, что догадалась лампу потушить, – похвалил я девчонку.
– А я? Я их так-то первый услышал! – «приревновал» Марко.
– И ты молодец, Марко, – ответил я, потрепав паренька за волосы.
Затаив дыхание, мы принялись выжидать, что произойдёт снаружи. Прокажённые не пытались как-то скрываться, даже, если знали, что жертва неподалёку. Их развалистые, топающие со всей силы по лужам шаги, доносились с той стороны, где сидел я.
«Приближаются…» – сказал сам себе.
– Хо-хо! Что это за великое ублюдище?! – хриплым голосом произнёс один из членов «похода».
– Где у него дырки?! Трахать! – подхватил другой.
– А в меня он влезет?! – раздался омерзительный голос какой-то старухи.
