Сид пошел первым.
Показался берег. Свалка была еще выше берега. Они уселись на капот брошенного такси. Землю усеивали пивные бутылки, шприцы и коробки из-под сэндвичей.
Блу заговорила, уставив взгляд в неподвижные горы запчастей и мятого железа, изредка умолкая из-за пролетавшего по Скотобойному мосту транссекционного поезда.
Блу заговорила, но рассказала она не о себе. Потому что он хотел услышать не про нее. Сид хотел узнать историю Глюка, и она рассказала ему историю Глюка.
Конечно, она играла в ней одну из главных ролей, но для пользы дела она будет излагать события так, как если бы они случились не с ней. Как если бы они случились с кем-то другим.
С кем-то, кого ни он, ни она не знают.
Серенити Смит, в общем, не была преступницей. Она была плохая мать, шлюха и записная лгунья, но повинна была, по сути, лишь в том, что тупо воспроизвела семейную схему — увы, такое случается на каждом шагу. Ибо собственная мать Серенити растила ее как плодовое дерево, на котором со временем может вырасти выгода.
Тридцать лет спустя рождение Блу продолжило эту славную семейную традицию.
Как некоторые сутенеры подсаживают своих юных подопечных на крэк или на героин, так мать подсадила Серенити на роскошь. Воспитала в ней зависимость от ненужного. Серенити готова была перешагнуть через мораль, собственные чувства, даже гордость, чтобы заполучить престижные услуги и вещи. Но шлюху мать переиграла любовь. Когда Серенити исполнилось двадцать, она сбежала с юным пролетарием.
Семья приобрела на окраине авторемонтную мастерскую. Три года спустя дело начало потихоньку процветать. Обзаведясь частной собственностью, они решили завести ребенка. Чарльз родился в Госпитале призрения «Аэробус». В последовавшие месяцы мать стали мучить типичные тревоги. Молодость и красота того и гляди тю-тю, в перспективе — жизнь, посвященная исключительно благу потомства. Она разлюбила мужа. Появились социальные амбиции. Семья сменила адрес. Они поселились в маленьком доме на границе с Купольной долиной. Вложили деньги в покупку картин. Чарльз будет учиться с крутышками. В разгар перемен позвонил трейсер Серенити и сообщил об актуализации данных. Один из контактов вычеркнут из базы. Мать отключили.
Трехлетнего Чарльза на Рождество завалили игрушками, которые он, сопя от восторга, немедленно вспарывал кухонным ножом под умильными взглядами отца. Серенити получила подержанную кроликовую шубу. В ту ночь, накачавшись дешевым шампанским, она переколотила кучу тарелок.
В феврале следующего года Серенити вернулась из поездки по магазинам в сопровождении двух полицейских и в наручниках. Она попалась в торговом центре на бульваре Бринкс — рукава ее кроличьего манто были до отказа набиты косметикой и дешевой бижутерией. Последовала первая семейная сцена. Томасу Смиту не нужна была жена-воровка. Серенити вслух кляла себя за то, что вышла за неудачника. Она заявила, что он сломал ей жизнь. Она достойна большего: она достойна жить по-настоящему.
Она впала в глубокую депрессию, стала спать отдельно и начала пить.
Томас Смит страдал редким недугом: он любил жену. Он ежедневно рыдал. Жаловался трейсеру и молил невидимого бога послать ему выигрыш в Лото.
Личный консультант дал наводку, рассказав про право на минимальный комфорт и про недавний суд одного обремененного долгами абонента с Городом. Этот процесс заложил юридические основы того, что потом стало правом на перебор кредита.
Получив кредит, Томас расширил дело. Купил просторный дом с лужайкой. Серенити водила армейский джип, и целая комната в доме была отведена под хранение ее мехов. Одно лишь омрачало картину: издерганный родительскими распрями Чарльз перестал с ними разговаривать и постоянно бил одноклассников.
99-й был тучным годом.
Потом случился крах и разрушил жизнь счастливых потребителей.
В своем огромном доме Смиты подыхали с голоду и мерзли как собаки, норковые манто Серенити проела моль. Чарльз перестал ходить в школу и с утра до вечера расчленял тостеры и громоотводы. Ночью он шастал по опустевшим переулкам и свинчивал запчасти. Запирался у себя в комнате и что-то мастерил.
Прошло шесть лет. Наступил электрический кризис, и дом Смитов теперь освещался костром и факелом. В маленьком салоне день и ночь горел огонь, постепенно сожравший всю мебель в доме. Огонь отражался в большом экране, согревая черноту красно-желтыми зигзагами. Иногда Томас Смит присаживался к нему, и могло пройти часов десять, пока он встанет и отклеит взгляд от отражения очага в телевизоре. Шесть лет они смотрели на дорогу, по которой сновали фургоны Министерства взыскания, увозившие целые семьи.
«Шесть лет на волоске от смерти», как скажет позднее, не скупясь на дрожь в голосе, Серенити своему сыну, чтобы оправдать содеянное.
Ибо идея принадлежала ей.
Несмотря на отчуждение супругов, в апреле 6 года Серенити родила девочку. Вторые роды не вызвали у матери ни восторга, ни интереса. Два месяца младшая дочь Смитов не имела ни кроватки, ни ласки, ни даже имени. Она вопила из-под кучи изъеденного молью горностая в заброшенной мансарде.
Скука и жажда новых впечатлений сподвигли Чарльза Смита взглянуть поближе на шумовой агрегат второго этажа. И он обнаружил крошечное существо с огромными глазами — синими, как экран монитора, — на маленькой свирепой рожице. Ему вспомнился чертополох или такие коты из бывших домашних, которые за несколько месяцев бродяжничества дичают до состояния хищников. Он решил заняться ею. Через несколько месяцев брат и сестра стали неразлучны.
Серенити Смит заметила это. Она посоветовала сыну оставить девчонку в покое. Никто из семьи не должен к ней привязываться, и, главное, она сама не должна ни к кому привыкать. Она должна расти, не зная даже о существовании слова «любовь». Это разумная мера предосторожности, учитывая ожидающую ее участь. Каждый знак внимания, который она получает, это рана замедленного действия. Блу, раз уж она Блу, не должна изведать любовь.
Уж лучше так.
Чарльз продолжал заниматься Блу. Он учил ее таблице умножения. Водил гулять, водил смотреть на одичавших котов. Научил не бояться дождя, грома и машин. Лазать по деревьям, быстро бегать, прогонять диких животных, блокировать страх в своих нервах. Иногда он заставал ее спрятавшейся за дверью — она подслушивала, как Серенити в одиночестве разглагольствует перед зеркалом.
Он без слов уводил девочку.
Когда Блу исполнилось шесть, он решил, что у нее хватит сил бежать. Они вышли на дорогу и попытались остановить машину. Возле детей затормозил потрепанный лимузин с длинным двухцветным кузовом. Внутри было двое мужчин, которые предложили подбросить их до центра — ухмыляясь и глядя в сторону. Чарльз отказался. Он угадал в них зло. Они вернулись домой. Томас Смит выпорол сына кабелем. Через два месяца после этого эпизода Серенити поехала с Блу в центр. Общественный транспорт уже снова работал. У дверей жилых домов останавливались автобусы, ежедневно собирая толпы рабочих.
Вокруг строились блочные бараки. Появились бутербродные. Пустующие дома были взорваны, и на перекрестках возникли стенды, нахваливавшие прекрасную и недорогую жизнь в строящемся высотном комплексе «Утопия», — макеты в кадастровом управлении, заявки без предварительной записи.
Из центра Серенити вернулась одна. Одна, но с кучей предметов первой необходимости. Шампунь, говядина, белое вино. Она торжественно объявила сыну, что спасла семью.
Тот загнал ее в котельную. Потребовал сказать, где сестра. Серенити отвечала уклончиво и путано, что-то плела про пансион, про выгодное удочерение. Потом Томас Смит начал искать работу. Однажды, воспользовавшись отсутствием отца, Чарльз устроил матери форменный допрос.
С угрозами, с оскорблениями, с применением силы.
Серенити в конце концов сказала правду. Блу сдали в Лаборатории за крупную сумму денег. Таков был план. Так было задумано изначально. Они, как бы это сказать, вырастили девчонку на продажу, и точка. И Серенити тут ни при чем. Жизнь такая. Чарльз бил мать так, что едва не выколотил душу. Потом сбежал из дома. С этого дня все неосознанные порывы, раздиравшие его прежде, обрели цель.
Чарльз поехал в центр Второй секции. Довольно быстро устроился курьером в прокат видеоигр. Одновременно направил в Лаборатории запрос на замещение сестры — собой. Административная волокита отфутболивала его из одной инстанции в другую, то медосмотр, то медобследование… Через несколько месяцев пришел отказ: низкий индивидуальный рейтинг. Он дал себе слово найти другой способ. Из курьера стал менеджером, потом разработчиком. Головное предприятие оплатило ему ускоренные компьютерные курсы. Он жил в буферном квартале. Квартплата компенсировалась экранной рекламой на стенах дома. Его выселили, потому что он научился блокировать рекламу, когда хотелось тишины. Он снял в тупике Джонни Уокера квартиру на троих — с наркоманами. У него была настоящая работа — системный администратор. Он спал мало и ночью шарил по сети, лазил по разным сайтам, взламывал базы данных и наконец добрался до самого Гиперцентрала. В его комнату с видом на тупик постоянно стекался свежий улов исповедей неизвестных людей, которые он слушал до тошноты. Так зародилась в нем неискоренимая любовь и презрение к человеческой натуре. Тогда же он и получил прозвище «Глюк» — так его почтительно именовали другие заживо погребенные в сети, но использовавшие ее мутные воды с меньшим успехом. Он искал одиноких девушек с синими глазами и приглашал их в отели.
