Денису приснилось, будто его голые пятки попали в костер, как когда-то в турпоходе. Он рефлекторно попытался было поджать ноги, но их придавила горячая тяжесть тела Наташи. Денис вернулся в реальность и понял, что ступни лизал не огонь, а ледяная вода.
Значит, она уже поднялась до их убежища.
— Наташа! Проснись! Нас залило! — встряхнул он девушку и начал лихорадочно расстегивать пуговицы у нее за спиной: нужно было спасать одежду.
Наташины вещи уже высохли, а его куртка до сих пор сочилась влагой. Денис решил остаться в робе.
Он высветил время на часах.
— Ого! Уже почти два часа.
— Ночи? — удивилась девушка.
— Дня. Так, если вода поднялась до середины штольни за двенадцать часов, то у нас почти столько же впереди. Хотя — нет! Раньше она заполняла весь тоннель, а теперь только эту узкую трубу. Надо бежать наверх, и скорее!
Хованский оказался прав; буквально на глазах черная масса подползала к догорающему на наклонном полу костерку, а шкаф, их недавнее брачное ложе, тихонько выплыл в тоннель.
Они быстро похватали все необходимое, закинули за спину сумки и, перепрыгнув через жадный язык подступающей смерти, устремились наверх, к возможному спасению. Денис уже не жалел фонарика — в их положении было важно двигаться как можно быстрее и не упасть.
Наконец они добежали до финиша. Он был неутешительным: выход из штольни перекрывали точно такие же, как внизу, ворота, запертые на массивный замок, только спасительного пистолета у беглецов от смерти уже не было.
Денис попытался расширить квадратные ячейки решетки, пробовал ударом ноги разорвать хоть какой-нибудь сварной шовчик, но ему не удалось — ворота были сварены надежно. Он оглянулся и посветил вниз вдоль штольни совсем уже умирающим лучом фонарика — черная кромка воды с плавающим на поверхности шкафом и щепочками от угасшего костра неумолимо приближалась. Тогда они обнялись и, обессиленные подступающим ужасом, молча опустились на холодный бетонный пол тоннеля.
Неожиданно в наступившей тишине до их слуха долетел неясный шум, какой-то волнами наплывающий и стихающий гул, который несколько раз прервался явственно прозвучавшими сигналами автомобиля. Значит, Слава говорил правду! Там, за решеткой, находился кусок старого заброшенного тоннеля, откуда уходила вверх шахта с вентиляционным киоском, торчащим над землей. Где-то в десяти метрах над ними кипела жизнь, ехали машины, шли пешеходы.
— Дай зеркальце, — попросил Денис. — У тебя же наверняка есть в сумке зеркальце! Скорей!
— Что ты кричишь на меня, — обиделась девушка. — Не я же навесила этот проклятый замок! На, — нащупала она его руку и вложила холодный стеклянный диск.
Хованский как можно дальше вытянул руку сквозь прутья решетки и направил зеркало так, чтоб в нем отразилось то, что находилось прямо над ними.
— Свет! Я вижу свет! То ярче, то гаснет — смотри! Это наверно от проезжающих машин.
— Нужно кричать, как можно громче кричать! — возбужденно сказала Наташа. — Кто-то должен нас услышать. У таких домиков часто греются бомжи. Давай орать хором “помогите”! Раз, два, три…
Утром Володя встал пораньше и, не будя друга-инженера, ушел из дому.
Всю ночь он ворочался, пытаясь уснуть, — никак. Только закроет глаза — видит экран телевизора, на котором его наивную девочку с тонкой художественной натурой, его верную супругу лапал какой-то слюнявый мужик, и ей это явно нравилось.
Теперь он будет весь день ходить по городу. Будет пить и думать.
И ждать.
Все равно некуда идти.
Яков Иванович чувствовал себя нехорошо. В последнее время это стало уже привычным. Если что-то начинало болеть, то теперь надежды, что само рассосется, не было. Теперь все болячки, придя, оставались навечно.
Разболелась спина. Словно чувствовала подвешенное состояние своего хозяина. С одной стороны, Гуровин находился между небом и землей, потому что не знал, выживет ли телеканал, а с другой — между молотом и наковальней, потому что влез в такую опасную игру, что выйти из нее можно и ногами вперед.
Ну с Крахмальниковым он справится — сегодня же покажет ему рейтинги, где передача “Выводы” имеет четыре процента при доле зрителей тридцать два. Рейтинг этот был высчитан верной службой “Vox populi”, которую Гуровин подкармливал, за что она и выдавала ему нужные цифры.
Но вот с Кремлем… Дюков так и не отзвонился. Неужели уже поставил на Гуровине крест? Нет, в тираж его еще рано списывать.
Яков Иванович сел за стол и попытался сосредоточиться на бумагах. Телефон он отключил, потому что из-за питерских событий тот звонил постоянно. “Дайвер” сегодня был самым популярным каналом. Это Гуровин знал и без опросов. Вчерашнюю безобразную сцену с Крахмальниковым он вспоминал со стыдом. Уже по всем каналам трубили об аварии, и питерского Хозяина таскали по всем кочкам, так что ответственность, если что, можно будет и разделить…
В голову почему-то лезли совершенно посторонние вещи. Вдруг вспомнился древнегреческий миф о том, как однажды богиня Гера довела своего всесильного супруга Зевса до бешенства, и он наказал ревнивицу, велев приковать ей руки к земле, а ноги — к небесам. Так она, бедняжка, несколько веков и провисела. А потом Зевсу стало ее жалко, он приказал Геру освободить. Дня три-четыре она была паинькой, потом взялась за прежнее — ссоры, скандалы, битье амфор. Конечно, от такой жены пойдешь по бабам, вон сколько было их у громовержца.
Яков Иванович с большим удовольствием последовал бы примеру Зевса. Не в смысле посторонних представительниц прекрасного пола — тут он может, пожалуй, дать фору древнегреческому богу, — а в отношении жены. Будь его воля, подвесил бы ее навечно, а чтобы не скучала, приковал бы поблизости лучшую подружку — Галю Загребельную. Гуровину вовсе не нужен соглядатай, который следит за каждым его шагом. Он давным-давно избавился бы от заместительницы, но не мог по двум причинам. Во-первых, она действительно знала о нем слишком много. У Якова Ивановича даже было подозрение, что она держит у себя дома целое досье на него. Во-вторых, за многие годы совместной работы он все-таки к ней привык. И теперь Галина Юрьевна для него как чемодан без ручки, который и нести неудобно и бросить жалко.
— Яша, у меня разговор, — сказал по селектору Крахмальников.
Греческо-игривые мысли мигом улетучились. Ну что ж, на ловца и зверь.
— Да, Леня, зайди, — сладко отозвался Гуровин. Он выложил на стол распечатку “Vox populi” и попросил секретаршу сварить кофе.
— Хорошо, Яков Иванович, — ответила Люба. — К вам Харламов.
Господи, ну как же он забыл!
Аркадий Харламов был известный всей России театральный режиссер, постановщик эпатажных спектаклей, в которых были заняты не только профессиональные актеры, но и школьники. Ходили слухи, что он увлекается мальчиками, но Яков Иванович на эти слухи никак не реагировал, потому что жил по принципу: “Пусть увлекается кем угодно, лишь бы не мной”.
— Приглашай, Люба, приглашай, — засуетился Гуровин. — И кофе обязательно.
Яков Иванович горячо пожал руку театральной знаменитости, отметив про себя, что рука у Харламова вялая, прохладная и гладкая, как сосиска. Посетитель пришел не один: с ним был юноша лет семнадцати.
— Володя. Мой самый способный ученик, — представил его режиссер.
Володя протянул руку, словно для поцелуя. Гуровин сделал вид, что не заметил руку мальчика.
Харламов уселся в кресло, закинув ногу на ногу. Володя робко опустился на краешек стула.
— А я к вам, собственно, по делу, — пропел Харламов с мягким украинским акцентом. — Надеюсь, вас не шокирует то, что я вам предложу… — И замолчал, склонив голову набок.
Яков Иванович вспомнил, что представители богемы называли его в кулуарах Попугаем — за блестящие выпуклые глаза, похожий на клюв нос и привычку по-птичьи склонять голову к плечу. Действительно, похож!
Выдержав паузу, Харламов спросил:
— Как вы относитесь к сексуальным меньшинствам?
Гуровин был готов ко всему, но не к такому вопросу в лоб.
— Я к ним не отношусь, — выдавил из себя Яков Иванович где-то услышанную шутку.
Режиссер тонко улыбнулся и переглянулся со своим учеником.
— Я несколько в другом ключе… Гуровин пожал плечами:
— Меня в первую очередь интересуют человеческие качества, интеллект и профессионализм.
— Так я и думал! — обрадованно воскликнул мэтр, двумя пальчиками взяв со стола кофейную чашку. — А как вы посмотрите на то, чтобы сделать передачу…
— И какую же? — поинтересовался Гуровин.
— О сексуальных меньшинствах. Я задумал передачу, ориентированную на определенную категорию зрителей. Там будут подниматься узко специальные вопросы, касающиеся интересов именно этой аудитории. То есть представители сексуальных меньшинств будут делиться тем, что их волнует… — Видя, что Яков Иванович несколько озадачен, Харламов с жаром продолжил:
