Н. Вагнер
НОЧНЫЕ СМЕНЫ
Роман
Смятение мыслей и чувств испытывал Алексей Пермяков, когда покинул комнатушку Дробина и предстал перед незнакомым ему миром суматошного и бесконечного движения, грохота и визга, единоборства удушливо знойных и освежающе ледяных потоков воздуха, блеска свежесрезанного металла, серебристой стружки и электрических огней.
Вслед за мастером Кругловым Алексей прошел по тесному пролету и остановился возле машины, сверкающей никелированными маховичками и вентилями. Это, верно, и был, как подумалось Алексею, тот самый универсальный расточный с горизонтальной и вертикальной настройкой, о котором только что говорил начальник участка. Управлял станком сутуловатый, в годах, человек по фамилии Соснин. Кивнув и нехотя произнеся свою фамилию, он словно забыл об Алексее, выполнял не спеша свою операцию, снимал деталь, ставил новую, закреплял ее, усердно завинчивая рукоять приспособления, и снова пускал станок. Работал Соснин неторопливо, расчетливо. Часто прикладывал к детали штангенциркуль или шаблон, напоминавший подковку.
Круглов уже давно ушел по своим делам, Алексей же стоял за спиной Соснина, чувствуя неловкость и скованность. Он старался внимательно наблюдать за работой своего учителя, но все его движения, их смысл плохо укладывались в голове, не воспринимались.
Спустя некоторое время он начал поглядывать на соседние станки, совсем непохожие на универсальный расточный. Каких только причудливых форм не были они: огромные, словно башни, и маленькие, приземистые карлики. Возле каждого деловито суетились люди — седоволосые и молодые, а то и совсем юнцы. Все были при деле, все знали повадки своих станков и, казалось Алексею, не замечали его, выражая если не презрение, то полное безразличие. И Алексею захотелось бежать отсюда прочь. Ему вдруг стало ясней ясного, что в цехе он не приживется и никогда не сумеет работать, как эти люди. Но бежать было некуда. На фронт его не взяли, а другого, более полезного дела, чем завод, он пока себе не представлял. И тут, в который раз, вспомнил Алексей первый день войны…
…Все, казалось, было таким, как прежде: солнце, синь неба, листва акаций, лип, могучего тополя, трава, густо покрывшая двор, наконец, люди. И в то же время решительно все изменилось, стало не таким, как вчера, и даже не таким, как несколько минут назад, когда прозвучало известие о том, что началась война.
Алексей Пермяков смотрел на небо, и оно меркло, продолжая оставаться миротворным, прозрачно синим. Смотрел на неподвижную зелень деревьев, и в ней проступала темень, хотя, если вглядеться пристально, листья были по-прежнему ярко-зелеными. Смотрел в лицо своего друга Кольки Спирина — и оно стало совсем другим, но что конкретно изменилось в нем, Алексей сказать бы не мог. Может быть, тень тревоги легла на лицо, а может быть, на нем отразился ход сложных мыслей, захвативших Кольку.
Оба они только что вышли на улицу, только что обговорили всяк на свой лад сообщение, переданное по радио, как прибежал их давний приятель из соседнего дома низкорослый и шустрый Юра Малевский. Он не спросил, знают ли Алексей и Николай о том, что началась война, посмотрел на их лица и понял: знают. Подсел, тяжело выдохнул, низко опустил прямые атлетические плечи.
— Да…
А через мгновение Юра со свойственным ему темпераментом заговорил быстро и горячо:
— Уверен, что не сегодня-завтра дадут фашистам по башке и — конец войне.
— Слишком оптимистично, — возразил Николай, который был старше Юрия на год, а Алексея — на целых четыре года. — Бои идут на сотнях километров границы. От Баренцева до Черного моря. Думаю, на разгром этих бандитов уйдет все лето. Давайте-ка лучше обмозгуем, что будем делать…
— Ясно что! — перебил Юра. — Пойдем в военкомат. Пусть немедленно отправляют на фронт!
— Алексея не возьмут, а нам с тобой можно.
— Почему не возьмут? — возмутился Алексей.
— Почему! Тебе едва стукнуло семнадцать, — резонно ответил Николай.
— Ну и что? Добровольцем возьмут. Увидишь!
Прав оказался Николай. Он и посоветовал пойти на завод, когда сам отправлялся в распоряжение ВВС Северного флота.
— Будешь моторы делать, — утешал он, — а я как раз моторист со стажем. Мне и будут поступать твои моторы. Имей в виду — это все равно что на фронте, на самой передовой!
Алексей очень сомневался в правоте этих слов. К тому же он ничего не знал о заводской жизни, ничего не умел и даже не догадывался о том, что все здесь совсем по-другому, чем там, в городе, в тихом зеленом дворе, в школе-десятилетке, которую только что окончил.
Узкие двери проходных, покрытые оранжевой краской, оказались той чертой, за которой начинался непривычный мир звуков, запахов, стремительного ритма. На Алексея обрушился этот мир всей своей устрашающей громоздкостью, насыщенным до предела арсеналом машин, которые заслоняли людей, неведомо как уживающихся с бешеным грохотом и быстротой всего происходящего здесь. Алексей только и оглядывался, чтобы не пришибла его какая-нибудь махина, когда шел вдоль цехов, стараясь не отстать от хрупкой, но ничего не боявшейся табельщицы, которая назвалась Настей.
— Сюда! — звонко крикнула она в самое ухо Алексею.
Они повернули направо и пошли поперек цеха, мимо застекленной переборки. «Мастер», «Старший мастер», «Технолог», «Диспетчер»… — читал Алексей таблички на дверях. Наконец Настя толкнула дверь, на которой значилось: «Начальник цеха».
Начальник картерного цеха Ефим Григорьевич Хвылии сидел за столом, уткнувшись в какие-то графики. Спустя минуту он поднял глаза, и от его пристального взгляда Алексею стало совсем одиноко и сиротливо. Хвылин повертел в руках направление отдела кадров, бросил его па стол, еще раз взглянул на Алексея, как бы прикидывая реальную цену его возможностей, и сказал:
— Вас направили учеником токаря, а нам позарез нужен расточник. Не знаю, справитесь ли?
Алексей пожал плечами, потому что он тоже не знал этого.
— Понимаю: ни о том ни о другом у вас нет представления. Поясню: на расточном сложнее, зато интереснее. И ответственнее. — Прижав пальцами бланк направления, Хвылин написал: «Начальнику пятого участка тов. Дробину. Зачислить учеником расточника» — и протянул направление Алексею: — Желаю успеха. Свободны!
И снова Настя повела Алексея вдоль застекленной перегородки до выщербленной и захватанной руками двери с надписью «Начальник участка № 5». Здесь не было никакой приемной. Они оказались в небольшой продолговатой комнате и увидели щуплого энергичного человека с редкими взъерошенными желтыми волосами, щетинкой коротких усов и крутым лбом. Розоватое лицо его казалось свежим и молодым, голубые глаза смотрели напряженно. Голос звучал громко и резко. Начальник беспощадно разносил двух людей, находившихся здесь. Один из них — рыжеватый, с веснушчатым лицом, переминался на крепких ногах, нервно подергивал плотными плечами, пытаясь вставить хотя бы слово, но голубоглазого словно прорвало. Он обрушивал свой гнев, не выбирая слов, хотя теперь, в присутствии Насти, ругательства стали менее заковыристыми.
— К двадцати четырем ноль-ноль, — закончил начальник, — и ни минутой позже, обработать весь задел! Ясно? Сам проверю. Имейте в виду, шкуру спущу, если на участке останется хоть одна деталь!
Он опустился за стол, провел несколько раз рукой по лбу и сказал тихо и отрешенно:
— Можете идти. — Однако, взяв из рук Насти направление, вернул одного из уходивших: — Петр Васильевич, задержись.
Веснушчатый крепыш, на скуластом лице которого еще держалось нервное напряжение, остановился в дверях. Взгляд его как бы спрашивал: «Ну, что еще?»
— Принимай пополнение. — Начальник участка кивнул на Алексея, заметив мимоходом: — Очень вовремя прибыли. — И уже веснушчатому: — Поставь на универсальный расточный к Соснину, пусть учит. А если дело не пойдет, переведешь учеником токаря. Черновой работы не сторонишься? — вновь обратился он к Алексею. — У нас ведь тут нелегкая жизнь. — Не выслушав ответа, снова спросил: — Образование?
— Десять классов.
— Почти академия, — по-доброму улыбнулся начальник. — Ну что же, давай знакомиться. Дробин Иосиф Александрович. А это — твой непосредственный командир, сменный мастер Петр Васильевич Круглов. С остальным народом познакомишься на месте. — Дробин встал. — Ступай в цех, Пермяков, и без раскачки за работу! В учениках не засиживайся. Даю месяц. Сам понимаешь, какое время…
В полдень Соснин остановил станок, вытянул из железной тумбочки видавшую виды почти черную тряпку и стал тщательно вытирать руки. Этой же тряпкой смахнул стружки с комбинезона и, как, наверное, ему думалось, привел себя в полный порядок. Алексею же видно было, что на плечи и особенно на потное лицо Соснина налипло много алюминиевой пыли и мелкой стружки. Но он не стал говорить об этом: понял, что Соснину совершенно безразлично, как он выглядит. Казалось, он в равной степени равнодушен к себе и ко всему окружающему. И, верно, только приличия ради обратился теперь к Алексею:
