— Держи еще одну, тепленькую! — весело сказал Алексей и поставил поверх стопки снятую со станка деталь.
Не задерживаясь, он установил новую заготовку, коснулся было рычагов, чтобы подогнать стол, но услышал тревожный возглас Жени Селезнева и повернулся недоуменно.
По растерянному взгляду Жени, по его враз изменившемуся лицу Алексей понял: случилось что-то неладное. А Женя вдруг повернулся спиной и начал суматошно замерять детали — одну, другую, третью… Затем шагнул к следующей стопе и, все еще не отвечая на вопросы Алексея, пропускал шаблон последовательно в отверстия всех деталей, обработанных в эту ночь.
— Брак…
— Не может быть! — как бы защищаясь от этого страшного слова, выкрикнул Алексей. — Ты подумай, что ты говоришь?
— Брак, Алеша. Все тридцать штук не по размеру. Только вот одна первая, которую в начале смены принял, годная.
— Не может быть, — повторил Алексей, чувствуя, как вниз по спине пополз противный холодок, как ослабли ноги. — Дай, я сам! — И он вырвал из руки Жени Селезнева шаблон, приставил его к детали. Шаблон легко прошел отверстие. Дрожащая рука не ощутила привычного плотного касания о металл. — Как же это? Как могло получиться? — спрашивал Алексей, приставляя шаблон все к новым и новым деталям. — Я ведь точно по отметкам, и по шкале… Как всегда. Понимаешь?
— Факт, Алеша! Чистейшее несоответствие. Ты подожди. Ты постой здесь, я за штангеном сбегаю. Может быть, что-нибудь не так.
Женя крупными шагами, почти бегом устремился по пролету, а Алексей метнулся к станку, включил скорость и, сделав холостой проход, стал замерять расстояние между отметками, сделанными карандашом, потом ощупал шкалу нониуса и начал соизмерять дробные доли с делениями основной шкалы.
Настройка, сделанная Альбертом, отметки, прочерченные на шкале его рукой, никогда раньше не подводили. Оказались точны они и на этот раз, совпадали с делениями нониуса. Да и первая деталь, которую они с Женей тщательно проверили, была сделана по всем заданным размерам. Проверяли же они ее, первую деталь, так в чем же дело?! Но что это? Шкала нониуса вдруг шевельнулась под рукой. Неужели не закреплена? Так и есть, винт, прижимающий шкалу, свободно повернулся. Значит, она смещалась, могла сместиться… И если здесь сдвинулись доли миллиметра, то там, на детали, отклонение могло составить целый миллиметр, и даже не один!
Вернулся запыхавшийся, взволнованный Женя Селезнев и сразу стал замерять детали штангенциркулем.
— На миллиметр больше, — констатировал он. — И эта, и эта… Только одна чуть меньше. Придется задержать всю партию.
Глаза Жени Селезнева, всегда сияющие, выражали растерянность. Он смотрел на Алексея так, словно был виноват перед ним. На самом же деле он глубоко переживал за друга, а вот помочь ему ничем не мог. Вдруг стало тише в цехе. Это перестал работать Костин полуавтомат. На площадке его, как на капитанском мостике, нервно ходил Костя-моряк. Наконец он вцепился руками в железные поручни и закричал истошным голосом:
— Какого черта стоишь? Принимай детали, не видишь — у меня последняя!
Этот вопрос относился к Жене Селезневу, но он только рукой махнул: отстань, мол, не до тебя. Тогда Костя не выдержал, с последней просверленной деталью в руках он сбежал по железным ступенькам, положил деталь и поспешил к станку Алексея.
— В чем дело? Почему не работаешь? А ты, о-тэ-ка, чего задерживаешь? — И только тут увидел лица Алексея и Жени. — Что случилось-то?
— Ничего, — ответил Селезнев. — Кажется, брак…
— Все, что ли, брак? — не унимался Костя.
— Все.
— Да ты что? Не мели!..
В это время у станка появился мастер Круглов. Никто не видел, с какой стороны он подошел, — словно почуял неладное и оказался тут. Ни к кому не обращаясь, он молча взял из рук Селезнева штангенциркуль, быстро замерил все обработанные детали, затем прошелся по ним шаблоном и, вернув Селезневу инструмент, уперся кулаками в бока. Долго стоял так, перекатывая желваки на скуластом веснушчатом лице, казалось, не в силах разжать плотно сомкнутые губы. И, к удивлению всех, не заорал, как обычно, а спросил еле слышно:
— Что у тебя, руки бы отнялись померять? Фугуешь тридцать штук — и хоть бы тебе хрен. — Еще помолчал и снова разжал губы: — Сколь времени прошло, одну операцию гнать не научился. Никаких штанов не хватит у тебя расплатиться за этот брак. Марш от станка, и чтоб глаза мои тебя больше не видели! Тьфу!
Круглов плюнул, со всей силой мотнув своей рыжей кудрявой головой, и пошел в сторону конторки.
Начинался обеденный перерыв. По притихшему ночному цеху потянулись от своих станков рабочие. Вот в пролете показался долговязый Вениамин Чердынцев, а за ним, словно нехотя, переставлял ноги Петр Гоголев. Поравнявшись со станком Алексея, карусельщики остановились, оглядели уважительно пирамиды готовых деталей.
— С новым рекордиком вас, товарищ Пермяков! Пр-ривет! Почему не вижу радости? Товарищ Гоголев, по-моему, у нашего знатного ударника Пермякова налицо зазнайство и, так сказать, головокружение.
— Точно! — пробасил Гоголев. — Пусть он любуется своей выработкой, а мы позволим себе отобедать. Или все же пойдешь с нами?
— Минуточку! — перебил Чердынцев. — Тут какой-то непорядок. Объясни…
Алексей отвернулся к станку, стал смахивать со станины стружку.
— Не повезло Алексею, — участливо сказал Женя Селезнев. — Брак у него.
— Как это? — встревожился Чердынцев. — Леха, контролер не шутит? — Он подошел к Алексею, положил руки на его плечи, повернул к себе и, увидев покрасневшие глаза, твердо сказал: — Идем-ка обедать. Утро вечера мудренее. Может, еще не уйдут они в брак. Всякое бывает. Идем, идем! Возможность окуснуться дается раз в сутки.
Все трое побрели в столовую, не обронив ни слова, съели там полутеплые водянистые щи и по обыкновению пошли в курилку. Только тут Чердынцев заговорил вновь:
— А не закурить ли тебе, Леха, махорочки? Так хоть полыхай, без затяжки — не как мы, грешные. Авось полегчает.
Неожиданно для всех Алексей протянул руку к аккуратно нарезанным газетным бумажкам, взял одну, перегнул ее неловко и подставил под кисет Чердынцева.
Долго и неумело крутил цигарку. Она вышла у него толстая, с вытирающим заслюнявленным наростом на боку. Потом прикурил у Чердынцева и ощутил колкий толчок в груди, когда затянулся. И поплыло у него в голове, в горле запершило от едкой горечи. Но он держал между вздрагивающими пальцами самокрутку, не бросал ее в заваленную окурками урну, а тревожные мысли ползли одна за другой, тревожные и какие-то гадкие.
Вспомнился плакат, висящий в пролете: «Все равняйтесь на Алексея Пермякова!». Вот тебе и равняйтесь… И вспомнился рассказ фронтовика Митрия, который недавно появился в цехе, об аде кромешном, где он побывал, о том, как нужны автоматы, пушки, самолеты. А он, Алексей, вместо того чтобы помочь бойцам, напорол столько брака. Нет, лучше быть на фронте, лучше не жить, чем испытать все это…
— Знаешь, Леха, — как будто издалека донесся голос Чердынцева, — каждый работяга должен через свой брак пройти. Не помучишься — не научишься.
— Через брак-то через брак, да не через такой, — пробасил Гоголев. — И не забывай — война. И продукция — военная. Это тебе не шуточки-прибауточки. Тут, братец ты мой, не миновать бани с веником. И то в лучшем случае.
— Не каркай! — обрезал Чердынцев. — Что он, нарочно?
— Все равно чепе. Считай, что на руку врагам сработал…
После перерыва мастер Круглов отстранил Алексея от станка. Тщательно проверив настройку, он сам осторожно прошел оставшиеся две детали и велел чистить станок, а потом идти на протравку стыков.
И вот сидел Алексей в закутке цеха среди валявшихся беспорядочно пыльных деталей, в стыки которых впились пульки сломанных сверл. Сидел и подливал крохотной ложечкой кислоту в лунку отверстия. Кислота закипала в лунке, разъедая засевший обломок сверла, и улетучивалась легкой ядовитой струйкой. С каждой новой каплей все глубже становилась лунка, все меньше оставалось в просверленном отверстии инородного металла, и Алексей думал, что вот эти детали хотя и забракованы временно, но еще годны для производства. Одна за другой они вновь вернутся к станкам, сначала к сверлильному, потом и к его расточному, а там и к многошпиндельному полуавтомату Кости.
Спасенные детали составят каркас мотора. Сквозь его круглые пазы просунутся цилиндры двухрядного двигателя, над которым, как слышал Алексей, долго работал главный конструктор завода. Моторы встанут на истребители и бомбардировщики. И обернутся они грозой для фашистов. А вот его тридцать штук непригодны никуда, все они запороты окончательно, и дело тут ничем не поправишь…
Настоящие неприятности начались утром.
Еще до окончания ночной смены к расточному станку устремился, широко размахивая длинными руками, низкорослый и слегка сгорбленный начальник участка Дробин. Вслед за ним, что-то объясняя на ходу, поспевал Круглов, а чуть поодаль степенно вышагивал на длинных тонких ногах старший технолог цеха Устинов.
