Имя Яну знакомо. Ударник в «Богемос».
— Могу взять почитать?
— Ну, хорошо, — не сразу соглашается он. — На несколько дней.
Она собирает книги и встает. Ян задает последний вопрос:
— Она в закрытом отделении или в открытом?
— Не могу сказать, я там никогда не была… — пожимает плечами Ханна и добавляет: — Но, по-видимому, в закрытом.
— Почему?
— Психоз. Она совершенно не в себе. Суициды и все такое… Так я слышала, по крайней мере.
— А что она такого натворила?
— Социально опасна.
— Для кого? Для себя или для других?
— Не знаю. Но, если хочешь, можешь пройти к ней и спросить сам.
— Сейчас и пойду.
Он усмехается, но Ханна даже не улыбнулась:
— Я говорю серьезно. Туда можно проникнуть, если очень хочется.
— Но в Патриции все заперто. Все ходы.
— Один открыт.
— И ты его знаешь?
Она кивает:
— Знаю. Но это не легкий путь. Скажи мне… ты не клаустрофоб?
«Рысь»
Ну, подумаешь, заперли — что страшного? Полно еды, питья, тепло — и вдобавок говорящий робот в компании.
Ян все время возвращался мыслями к Вильяму и уговаривал себя — ничего страшного.
Наоборот, где и чувствовать себя в безопасности, как не за толстыми каменными стенами.
Девять часов. Полиция прекратила прочесывать лес — уже с полчаса назад. Попытались идти с карманными фонариками. Яну казалось, что организовано все из рук вон плохо. Никаких результатов. Вильям бесследно исчез. Шагнул неосторожно — и оказался в параллельном мире.
Или покинул пределы суши. Последний час полицейский командир приказал сосредоточиться на поисках вдоль довольно длинного берега птичьего озера, и Ян понял, что полицейский опасается, не упал ли малыш в воду.
Но стало совершенно темно, и все участники цепочки собрались в «Рыси». Люди устали, кто-то пошел домой. Решили с раннего утра возобновить поиски.
Ян возвращался в «Рысь» в обществе пожилого полицейского. Тот пыхтел и все время спотыкался в темноте о корни.
— О, черт… жуткое дело, — сказал полицейский, когда они вошли в теплое помещение. — Можно, конечно, надеяться, что ночь он продержится, но вряд ли.
— Сейчас достаточно тепло, — возразил Ян. — Наверняка с ним все в порядке.
Но тот его не слушал.
— О, черт, — снова чертыхнулся он. — Я один раз уже находил мертвого малыша… какой-то отморозок сбил его машиной, а трупик оттащил подальше в лес, чтобы подольше не нашли. Как мешок с мусором. Такое не забудешь… — Он посмотрел на Яна усталыми глазами и горестно покачал головой.
Ян вошел в воспитательскую и вдруг услышал глухое жужжание, быстро перешедшее в вибрирующий грохот прямо над ним, будто в небе работал отбойный молоток.
Ян посмотрел на заведующую, Нину Гундоттер. Она все это время не отходила от телефона, будто ждала, что с минуты на минуту позвонит Вильям и сообщит, где находится.
— Вертолет? — спросил Ян.
Она кивнула:
— Полицейские заказали. Кинологов пока не нашли, так что будут искать с инфракрасной камерой.
— Хорошо. — Ян посмотрел на термометр за окном. Девять градусов. Осенняя температура — не то чтобы очень холодно, но и не сказать, что тепло. Дул довольно сильный ветер, но уж кто-кто, а Ян знал: ветер Вильяму нипочем.
Нина подошла к одному из полицейских, тихо спросила, что они собираются делать дальше, но тот ответил что-то вовсе уж неопределенное:
— Будем искать на озере… и везде… Только завтра… и вообще, — сказал он еще тише.
Пришли почти все работники детского сада, за исключением двоих. Достали белые свечи, поставили на стол и на подоконники, отчего садик сделался похож на церковь.
Через пятнадцать-двадцать минут грохот вертолета стал тише. А потом и совсем исчез.
— Пойду домой, посплю немного. — Ян подошел к Нине Гундоттер. — У меня свободный день завтра, но я, конечно, все равно приду. С самого утра.
— Я тоже скоро пойду. — Нина согласно кивнула. — От нас сейчас мало толку.
С момента своего появления она ни словом не упрекнула Яна в случившемся. Все валила на Сигрид, хотя та не состояла у нее в подчинении — в «Буром медведе» была другая заведующая.
— Ей надо было лучше следить за детьми.
Ян отрицательно помотал головой. Последний раз он видел Сигрид лежащей на диване — ее накачали какими-то транквилизаторами, и она мало что соображала.
— И ей, и мне. — Он надел куртку. — Но дети совершенно ошалели в лесу. Все время разбегались… Глупо было брать с собой такую большую компанию.
Нина вздохнула. Посмотрела на темное окно, потом на телефон.
— Думаю, кто-то нашел его в лесу и отвел к себе, — тихо сказала она. — Лежит сейчас и спит в теплой кроватке. А завтра позвонят в полицию.
— Наверняка, — подтвердил Ян и застегнул молнию. — Завтра увидимся.
И ушел.
Хотя термометр и показывал девять градусов, ему показалось, что на улице холодно. Игра воображения. Еще не зима. Тепло одетый человек при такой температуре не может замерзнуть. Даже под открытым небом. А уж в бетонном бункере, защищенном от всех ветров, можно продержаться несколько дней.
Проходя мимо освещенной игровой комнаты в «Буром медведе», он заглянул в окно. Весь персонал был на месте. Он заметил и родителей Вильяма. Мать сидела, неподвижно сгорбившись над чашкой кофе. Вид у нее был отчаянный.
Хотел понаблюдать немного, но раздумал и пошел дальше.
На опушке леса остановился и прислушался. Ничего не слышно, кроме шелеста ветра в кронах деревьев. Вертолет исчез, но, конечно, может вернуться в любую минуту. Вернуться со своей термокамерой. Но на этот риск он обязан пойти.
Последний раз огляделся, перешагнул придорожную канаву, вошел в лес и быстро пошел по тропинке. Вильям к этому времени сидел в бункере уже больше четырех часов. У него теплые одеяла, вода, еда и игрушки. И скоро Ян будет там.
Осень окончательно вступила в свои права. Яну казалось, что с каждым вечером фасад Санкта-Патриции становится все мрачнее и холоднее. Он проезжает мимо на велосипеде — ни дать ни взять огромная средневековая крепость за чудовищно разросшейся оградой. Бледный свет в некоторых окнах отнюдь не производит гостеприимного впечатления. Это не тот огонек в ночи, на который хочется заглянуть. Ему чудится, что в окнах движутся тени — тени несчастных, обреченных на вечную жизнь за решеткой.
А это что? Одно из окон приоткрыто? Аккорды гитары? Нет, это работает напряженное до предела воображение.
Он прибавляет скорость. Подальше от этой чертовой стены. Сегодня воскресенье, до Рождества осталось два месяца. По схеме Ян сегодня свободен, но четыре дня назад он встречался с Ханной. Они обещали помогать друг другу. Или, по крайней мере, не выдавать.
— Через шлюз ты в больницу не попадешь, — сказала Ханна на прощание. — И никто не попадет. Меня ни разу дальше комнаты для свиданий не пускали.
— Значит, твой друг Карл организует ваши встречи именно там? В комнате для свиданий?
— Нет. Иван остается в своей палате. Я передаю ему письма.
Еще одна секретная почта, подумал Ян. Но вслух спросил вот что:
— А как же попасть в больницу?..
— А вот так. Через подвал. Могу показать, если хочешь.
Еще бы он не хотел! И Хёгсмед говорил что-то насчет того, что ход из больницы в детский сад идет как раз через подвал. Можно идти через подвал, но там дольше и… не очень приятно.
Не очень приятно. Что он имел в виду? Крыс? Людей?
Он осторожно потянул на себя входную дверь, прекрасно сознавая, что, если кто-то непосвященный его увидит, придется долго объяснять, почему он явился на работу в неурочное время.
— Ханна?
Несколько секунд молчания — и голос из кухни:
— Все спокойно. Проходи.
Он закрывает за собой дверь:
— Дети уснули?
— Уснули… в конце концов. Они сегодня как белены объелись — носились, орали. Точно специально хотели меня довести.
Ян молчит. Он и так знает, что Ханна детей не любит.
Уже половина десятого. Он снимает куртку и направляется в кухню, к шкафу, но Ханна предостерегающе поднимает ладонь:
— Уже у меня. — И она передает ему ключи и карточку.
— Спасибо.
— Ты не передумал?
Ян качает головой и идет к двери в подвал. Ему как-то неловко — в первый раз он набирает этот код в присутствии кого-то еще, за исключением, конечно, тех случаев, когда сопровождает детей.
— Скоро увидимся.
— Нет, не так все просто. Я иду с тобой.
Ян не успевает возразить — она проходит вперед, включает свет и начинает спускаться по лестнице. Ему остается только следовать за ней. Чуть не каждый день он бывает в этом туннеле, и рисунки на стенах уже не умиляют его. Наоборот, даже раздражают. Ему кажется, что купающиеся крысы оскалили зубы в издевательской ухмылке — ну и идиот этот Ян!
