Эллен улыбнулась, натягивая на себя пальто.
— Наш отец — блондин, или был им, пока не полысел. Мы все втроём… — Эллен хлестнула пустым рукавом пальто по перегородке, пытаясь продеть в него руку. — Прошу прощения, — пробормотала она и, глянув себе через плечо, увидела, что соседняя кабинка уже пуста. Стакан из-под коктейля стоял на столике, рядом лежали долларовая купюра и бумажная салфетка, искусно превращённая в обрывок настоящего кружева.
Пауэлл помог ей справиться с непокорным рукавом.
— Готова? — спросил он, тоже одевая на себя пальто.
— Готова, — подтвердила она.
Было 9:50, когда кеб подрулил к дому, где жил Пауэлл. На 35-й улице было тихо и темно; свет фонарей с трудом пробивался сквозь густые кроны деревьев. Желтые квадратики окон в домах по обе стороны мостовой напоминали флажки двух не решающихся сойтись в схватке армий, разделённых полоской нейтральной территории.
Не успел стихнуть рёв мотора удаляющегося такси, как Эллен и Пауэлл взошли по скрипучим ступенькам погружённого во тьму крыльца. После нескольких неудачных попыток попасть ключом в скважину Пауэлл всё же отпер замок и толчком распахнул дверь. Отступив в сторону, он пропустил Эллен вперёд, затем одною рукой захлопнул за собой дверь, а другой — щёлкнул выключателем света.
Они прошли в уютную гостиную, обставленную массивной кленовой мебелью с ситцевой обивкой.
— Побудь пока здесь, — предложил Пауэлл, направляясь к лестнице слева у стены. — Наверху бардак. Хозяйка дома в больнице, а я никого не ожидал. — Он остановился на первой ступеньке. — Пока я эту тетрадку ищу — наверно, несколько минут — можешь зайти на кухню, вон там позади, сделать кофе, там есть растворимый. Идёт?
— Хорошо, — согласилась Эллен, скидывая с себя пальто.
Пауэлл взбежал по ступенькам, наверху, у стойки перил, сделал поворот. Дверь в его комнату располагалась напротив лестницы, сбоку от неё. Он вошёл внутрь, щелчком включил свет и сдёрнул с себя пальто. На неубранной постели, справа, у окон, валялась пижама, как попало кинутая одежда. Он швырнул туда ещё и пальто и присел на корточки перед кроватью, собираясь вытащить из-под неё чемодан, но вместо этого, звонко щёлкнув пальцами, выпрямился и прошёл к бюро, зажатому между дверцей встроенного шкафа и креслом. Вытащив верхний ящичек, принялся рыться в нём среди различных бумаг, коробочек, шарфиков и сломанных зажигалок. Нужная бумага отыскалась только на самом дне. Размашисто выхватив её из-под прочих культурных наслоений, он выбежал в коридор и, перегнувшись через перила лестничного проёма, крикнул:
— Эллен!
Эллен была на кухне, регулировала пламя газовой конфорки, шипящее под кастрюлькой с водой.
— Иду! — откликнулась она. Поспешно миновала столовую и снова оказалась в гостиной. — Нашёл уже? — спросила она, направляясь к лестнице, глядя наверх.
Пауэлл свесился ещё ниже в лестничный проём.
— Ещё нет, — сказал он. — Но думаю, тебе интересно будет взглянуть на это. — И выпустил из руки плотный лист бумаги, который, кружась по спирали, полетел вниз. — На тот случай, если у тебя ещё остались какие-нибудь сомнения.
Бумага легла на одну из нижних ступенек лестницы. Подобрав её, Эллен увидела, что это фотокопия свидетельства, выданного Пауэллу в Эн-Вай-Ю; слова Зачётный лист студента были напечатаны вверху.
— Если бы у меня оставались ещё какие-нибудь сомнения, — сказала она, — меня бы здесь не было, ты об этом не думал?
— Ну да, — согласился Пауэлл, — верно. — И исчез из проёма.
Эллен ещё раз взглянула на свидетельство и убедилась, что отметки, действительно, были хуже некуда. Положив лист на стол, она вернулась, опять миновав столовую, на кухню. Обстановка здесь была довольно убогой — приборы, утварь имели явно старомодный вид; кремовые обои потемнели в углах и за плитой. Как бы там ни было, в дверь дул освежающий сквозняк.
Она отыскала чашки, блюдца и банку «Нескафе» в разных шкафчиках и, накладывая кофе в чашки, заметила приёмник в треснутом пластмассовом корпусе на стойке рядом с плитой. Она включила его и, когда он нагрелся, начала медленно поворачивать верньер настройки, пока не нашла КБРИ. Она почти проскочила нужную волну, поскольку дребезжащий пластмассой, маломощный аппарат сделал голос Ганта неузнаваемо тонким:
— … пожалуй, мы несколько увлеклись вопросами политики, — заметил Гордон, — поэтому давайте вернёмся к музыке. У нас ещё осталось время как раз на один номер, и это будет песня в исполнении ушедшего от нас Бадди Кларка "Если это не любовь".
Пауэлл, бросив свидетельство вниз, к Эллен, вернулся в свою комнату. Снова присев на корточки перед кроватью, он запустил под неё руку — чтобы больно удариться кончиками пальцев прямо в чемодан, передвинутый вперёд со своего обычного места возле самой стены. Отдёрнув руку, он потряс пальцами, подул на них, проклиная невестку домовладелицы, по всей видимости, не удовлетворившуюся одной только перестановкой его туфель под бюро.
Он снова полез рукою под кровать, осторожнее в этот раз, и полностью вытащил из-под неё тяжёлый, точно слиток свинца, чемодан. Достав из кармана связку ключей, он выбрал нужный и отпер им оба замка. Затем, убрав ключи обратно в карман, откинул крышку чемодана. Внутри лежали учебники, теннисная ракетка, бутылка "Канадского клуба", тапочки для гольфа… Он принялся доставать из чемодана предметы покрупней и класть их рядом на пол, чтобы добраться до тетрадок, лежавших ниже.
Их было девять — светло-зелёных скреплённых спиралями тетрадок. Собрав их в стопку, он выпрямился и принялся просматривать каждую по очереди, поддерживая стопку снизу одной рукой; проверив с обеих сторон корочки, ронял очередную тетрадь обратно в чемодан.
Нужная запись оказалась в седьмой по счёту тетради, на тыльной корке. Нацарапанный карандашом адрес был наполовину стёрт и смазан, но его всё еще можно было разобрать. Он швырнул две оказавшиеся в остатке тетради в чемодан и повернулся, открыв, было, рот, чтоб торжествующе позвать Эллен.
Однако не сделал этого. Ликующее выражение на секунду застыло на его лице, как у актёра в стоп-кадре, а затем, дрогнув, сползло куда-то прочь, точно так же, как пласт снега сползает, дрогнув, со ската крыши.
Дверь встроенного шкафа была открыта, и мужчина в плаще стоял внутри. Это был блондин высокого роста, и внушительных размеров пушка отягощала его обтянутую перчаткой правую руку.
Он обливался потом. Хотя и не холодным потом — здоровым горячим потом человека, оказавшегося во влагонепроницаемом, герметичном, как водолазный костюм, плаще в потогонной душегубке стенного шкафа. Руки потели тоже; на них были надеты коричневые кожаные перчатки, внутри с ворсом, плотно обтягивающие запястья, — отчего ещё лучше удерживали в себе жару; руки потели так сильно, что ворс подкладки насквозь промок и слипался.
Но револьвер (казавшийся сейчас невесомым продолжением тела, после того, как целый вечер оттягивал карман) неподвижно смотрел вперёд; в воздухе пунктиром просматривалась траектория ещё не выпущенной из ствола пули. Пункт A: мушка, непоколебимая, как скала; пункт B: сердце под лацканом дрянного по виду пиджачишки, возможно, купленного в Айове. Он глянул на свой кольт 45-го калибра, словно хотел удостовериться, что вороненая сталь револьвера не превратилась в пустоту — таким он стал лёгким, и шагнул из шкафа вперёд на пол комнаты, на фут сократив длину пунктирного отрезка AB.
Ну, скажи хоть что-нибудь, подумал он, наслаждаясь удивлением этого тугодума мистера Дуайта Пауэлла. Говори же. Умоляй. Наверно, не может. Похоже, выговорился до конца — как бы это сказать? — во время той логореи, что приключилась с ним в коктейль-баре. Неплохо замечено.
— Спорим, ты не знаешь, что означает «логорея», — сказал он, чувствуя себя хозяином положения — с пушкою в руке.
Пауэлл уставился на револьвер.
— Ты тот — что был с Дороти, — вымолвил он.
— Это означает то, что случилось с тобой. Словесный понос. Слова, льющиеся без остановки. Я думал, у меня уши завянут, когда сидел в коктейль-баре. — Он улыбнулся, довольный тем, как у Пауэлла от этого известия расширились глаза. — Я в ответе за смерть бедняжки Дороти, — передразнил он. — Какая жалость. Какая, в самом деле, жалость. — Он шагнул ближе. — Тетрадь, por favor,[10] — произнёс он, протягивая вперёд левую руку. — И без глупостей.
Снизу донеслись звуки танцевальной музыки.
Он забрал тетрадь у Пауэлла, отступил на шаг и, прижав её к себе, сложил вдвое, вдоль, так что хрустнула обложка; не спуская с Пауэлла глаз и — револьвера.
— Мне ужасно жаль, что ты это нашёл. Я стоял здесь в надежде, что у тебя это не получится. — Он сунул сложенную тетрадку во внутренний карман пиджака.
