— Ты что, всерьёз думаешь, что я её убил? — и, не заметив никакой перемены в её жестком, пронзительном взгляде, запротестовал: — Я был в Нью-Йорке! Могу доказать! Я был в Нью-Йорке всю прошлую весну!
Она растерялась, но — только на секунду. Затем сказала:
— Полагаю, у тебя уже всё рассчитано; что тебе стоит доказать, что в то время ты был в Каире, в Египте.
— Иисусе, — раздраженно прошипел он. — Да ты мне дашь хотя бы пять минут, чтобы высказаться? Пять минут? — Оглянувшись вокруг, он успел заметить, как сидевший неподалёку мужчина быстро поднял газету, чтобы спрятать за ней своё лицо. — Нас слышат, — сказал он. — Давай зайдём в коктейль-бар минут на пять. Не бойся, ничего страшного с тобой там не случится. Я не причиню тебе никакого «вреда», если тебе это волнует.
— А какая от этого будет польза? — возразила она. — Если ты был в Нью-Йорке и не убивал её, тогда зачем ты отводил глаза в сторону, когда мы проходили мимо здания Муниципалитета вчера вечером? И почему сегодня ты не хотел идти на крышу? И зачем ты так смотрел внутрь вентшахты?
Он посмотрел на неё виновато, с мукою в глазах.
— Я не могу это объяснить, — делая над собой усилие, заговорил он, — да и не знаю, сможешь ли ты понять. Видишь, у меня было такое ощущение… — он запнулся, подыскивая слово, — у меня было такое ощущения, что я в ответе за её самоубийство.
Большинство кабинок в отделанном чёрным зале были свободны. Позвякивали стаканы, и негромко играл пианист, перебирая вариации на темы Гершвина. Они заняли те же места, что и вчера; Эллен, откинувшись на обтянутую кожей перегородку, застыла в этой позе, как бы отвергая даже малейшую возможность установления близости между ними. Подошёл официант, и они заказали виски-сауэр, но лишь спустя какое-то время — коктейли уже стояли на столике между ними и Пауэлл успел отпить из своего стакана — когда ему стало ясно, что Эллен намерена молчать, Пауэлл заговорил сам. Поначалу слова давались ему с трудом, он то и дело останавливался.
— Я встретил её недели через две после того, как начались занятия, в прошлом году, — рассказывал он. — Я имею в виду, в прошлом учебном году. В конце сентября. Я видел её и раньше — у нас было два общих курса, и ещё у нас был один общий курс на первом курсе — но я никогда с ней не разговаривал до того дня, так как обычно садился где-нибудь в первом или втором ряду, а она всегда сидела сзади, в углу. Ну-у, вечером накануне того дня у нас был разговор с ребятами, и один из них сказал, что скромные девчонки — это как раз то… — Он замолчал, уставившись в свой стакан, который крутил в руке. — В общем, лучше всего иметь дело со скромной девчонкой. И когда на следующий день я увидел её сидящей в последнем ряду с краю, где она всегда сидела, мне вспомнились эти слова.
Я заговорил с ней на перемене, выходя из аудитории. Сказал, что забыл списать задание и не покажет ли она мне его, и она мне не отказала. Думаю, она понимала, что это только повод к разговору, но всё равно она ответила на мою просьбу так… с такой радостью, что меня это просто удивило. Ведь обычно смазливая девчонка смотрит на такие вещи просто, острит в ответ и всё такое. Она же была настолько — простодушна, что мне даже стало стыдно за себя.
Ну, как бы там ни было, мы провели вместе ближайший субботний вечер, сходили в кино и во Флорентийский Зал Фрэнка, и это было по-настоящему здорово. Не думай, никаких глупостей, ничего такого. Просто было хорошо. И в следующую субботу снова и дважды на следующей неделе, а потом — три раза в течение одной недели, пока, в конце концов, как раз перед тем, как поссориться, не стали встречаться почти каждый вечер. Она стала такой забавной, стоило нам узнать друг друга. Совсем не такой, как прежде, на занятиях. Счастливой, такой она мне нравилась больше.
В начале ноября я удостоверился в том, что тот парень был прав, то, что он сказал, про скромных девочек, было верным. Во всяком случае, применительно к Дороти. — Он поднял взгляд, посмотрев Эллен прямо в глаза. — Понимаешь, что я имею в виду?
— Да, — ответила она хладнокровно, бесстрастно, как судья.
— Чертовски трудная штука — говорить об этом с сестрой.
— Продолжай.
— Она была славная девушка, — сказал он, продолжая смотреть Эллен в лицо. — А всё потому что она жаждала любви. Не секса. Любви. — Он снова потупился. — Она рассказала мне о том, как обстояли дела у вас дома, про свою мать — вашу мать, о том, как она хотела учиться с тобой вместе в одном университете.
Дрожь пробежала по телу Эллен; она сказала себе, что это всего лишь вибрация, вызываемая кем-то, кто сидит по ту сторону перегородки, и передающаяся ей.
— Ситуация оставалась такой какое-то время, — продолжал Пауэлл уже более живо, скованность его таяла, уступая место облегчению от возможности излить душу. — Она была на самом деле влюблена, висела у меня на руке, всё время улыбалась мне. Я как-то заметил, что мне нравятся носки с узорами, она связала мне целых три пары. — Он поскрёб осторожно крышку стола. — Я тоже её любил, только совсем не так. У меня была — любовь-сочувствие. Мне было жаль её. Очень мило с моей стороны.
В средине декабря она начала разговоры про свадьбу. Сначала намёками. Это случилось как раз перед Рождественскими каникулами; я собирался провести их здесь, в Блю-Ривер. Семьи у меня нет, в Чикаго остались только двоюродные брат с сестрой и несколько друзей со школы и после службы во флоте. И вот, ей захотелось, чтоб я поехал с ней в Нью-Йорк. Познакомиться с семьёй. Я сказал, нет, но она продолжала возвращаться к этому вопросу, и, в конце концов, нам пришлось выяснить наши отношения.
Я сказал ей, что ещё не готов оказаться связанным по рукам и ногам, а она сказала, что полно мужчин, у которых помолвка и даже свадьба была в двадцать два года, и если меня беспокоит будущее, её отец найдёт мне местечко. А я не хотел этого. Строил грандиозные планы. Когда-нибудь я расскажу тебе про них. Я намеревался сделать революции в нашей рекламе. Ну, в общем, она сказала, что работа найдётся нам обоим, когда мы закончим университет, а я сказал, такая жизнь не для неё, потому что она с детства привыкла к роскоши. Она сказала, что я не люблю её так, как она меня, а я сказал, что, пожалуй, она права. Так оно и было, и, конечно, перевешивало всё остальное.
В общем, была сцена, и это было ужасно. Она плакала и говорила, что потом я пожалею, и всё, что обычно девчонки в таких ситуациях говорят. Потом, спустя немного времени, она сменила мотив и сказала, что она неправа; нам надо подождать, а пока всё пусть будет, как есть. Но я всё равно чувствовал себя вроде как виноватым и прикинул, раз уж мы наполовину поссорились, так недолго довести это дело до конца, и самое лучшее было сделать это прямо перед каникулами. Я сказал ей, что всё кончено, и тут было ещё больше плача и этих "Потом ты пожалеешь", и таким манером всё и закончилось. Через пару дней она уехала в Нью-Йорк.
— Все каникулы она была в таком скверном настроении, — сказала Эллен. — Дулась, искала поводы для ссоры…
Пауэлл наставил на столе множество мокрых отпечатков донышка своего стакана.
— После каникул, — продолжил он, — дело обстояло плохо. Мы по-прежнему ходили на совместные занятия. Я садился в аудитории на первый ряд, не осмеливаясь оглянуться назад. Мы постоянно сталкивались друг с другом в кампусе. Поэтому я решил, что с меня хватит Стоддарда, и написал заявление на перевод в Эн-Вай-Ю — Тут он увидел, что лицо Эллен обращено вниз. — В чём дело? — спросил он. — Ты что, не веришь мне? У меня сохранилась зачётка Эн-Вай-Ю и, по-моему, где-то до сих пор лежит письмо, которое мне послала Дороти, когда возвращала браслет, что я подарил ей.
— Нет, — уныло сказала Эллен. — Я верю тебе. В том-то и беда.
Он посмотрел на неё озадаченно, затем продолжил:
— Как раз перед тем, как я уехал, ближе к концу января, она начала ходить с другим парнем. Я видел…
— Другим парнем? — Эллен подалась вперёд.
— Я видел их вместе раза два. Значит, не такой уж это сильный для неё удар, подумал я. Совесть моя была теперь чиста. Я даже чувствовал какую-то гордость.
— Кто он был? — спросила Эллен.
— Кто?
— Тот другой парень.
— Не знаю. Парень как парень. Кажется, у нас с ним тоже был общий курс лекций. Дай мне досказать.
Я прочитал о её самоубийстве первого мая, в Нью-Йоркских газетах были короткие заметки. Я поспешил на Таймс-Сквер и купил там номер «Горниста» в киоске иногородних газет. В ту неделю я покупал «Горниста» каждый день, ожидая, что они напишут, что же было в той записке, что она послала тебе. Они так ничего и не напечатали. Не сказали ни слова, почему она сделала это.
А теперь ты можешь представить, что я тогда чувствовал? Я не думал, что она сделала это только из-за меня, но я полагал, что она пошла на такой шаг от — какого-то отчаяния. Главным виновником которого, уж точно, был я.
