— Беги прочь, Люба, спасайся! — крикнул Володя и остро почувствовал холод ножа, на всю ладонь входящего в него.
* * *
Любочка потом приходила в гарнизонный госпиталь вместе со своей матерью, тоже в таком же платке, в глухой блузке и плотной темной юбке до самого полу. Они приносили свежего творогу, варенья, меду, пирожков с яблоками.
Маму звали Авдотья. Без отчества, просто Авдотья.
Любочка рассказала, как на Володин крик спустилась было ниже к воде, но едва увидела беглых, рванула наверх, что было сил. А тут как раз наш спортсмен Елисеев навстречу трусцой бежал… «Бог его нам послал!» Любочка мимо него стрелой и только крикнула, сама не помнит что. А Елисеев-то не даром мастер спорта по десятиборью! Сломал всех этих троих, да так, что одного, говорят, едва живым до тюремного госпиталя довезли.
А Володе операцию делал сам полковник Хуторной, который доктор медицинских наук, и все такое. А теперь Любочка к нему будет приходить, но всегда с мамой, или с братом.
— А крестик мой нашли? — почему-то первым делом спросил Володя.
— Вот, я его потом там на песке нашла… — И Любочка, склонившись к самому Володиному лицу, вдруг ловко протащила петлю шнурка между подушкой и его бритым затылком.
— Носи…
— Это мне бабушка подарила.
— Бог тебя хранил, — вставила Авдотья и ласково улыбнулась всем добрым своим лицом.
Уходя, Любочка положила рядом с Володиной подушкой тоненькую книжицу. Володя пощупал пальцами. «Евангелие». «Евангелие Господа нашего Иисуса Христа».
Когда Ходякова стали выпускать гулять в госпитальном дворе, Любочка пришла одна, без Авдотьи. Взяла его под руку заговорщицки и спросила:
— А хочешь… а хочешь я тебе отмолю… Отворожу твою любовь к Ольге твоей?
— Нет, не хочу, — ответил Володя.
— Но она же замуж вышла!
— Ну и что? Это не важно.
— А как же ты?
— Не знаю.
— А я тебя бы всю-всю жизнь любила. И батька с тобою меня бы отпустил. Мне Авдотья сказала. Только бы повенчались. И отпустил бы.
— Ты хорошая.
— Да. Но только ты еще ничего не знаешь, какая я. Я тебя буду так любить — до самой черточки! Всю-всю жизнь, и ты счастлив будешь со мной.
— Ты хорошая, но только я другую люблю.
— Володя, но она же замужем!
— Ну и что?
— Володя, ну, миленький, ну давай я тебя отворожу! Я сама умею ворожить. Грех на себя возьму — у тебя как рукой сымет.
— Нет.
Володя уезжал из госпиталя в Душанбе. От туда самолетом он должен был вернуться к себе в часть. В Афган. Где под Кандагаром ждали его товарищи. Леха Старцев его ждал.
Провожать на вокзал его пришли почти все Власовы. Сам Михей поклонился Володе в пояс и сказал просто:
— Приезжай, ты у нас как свой будешь.
А Любочка пожала руку и, отвернувшись, зарделась, как маков цвет.
— Я напишу, — сказал Володя, поднимаясь в вагон уже трогающегося поезда. Поезда, который понес его на войну.
* * *
— Кто наш разведчик в центре у Ходжахмета? — вот был главный вопрос, который Данилов не уставал задавать пока еще живому Цугаринову.
Без ответа на этот вопрос нечем было торговаться с Ходжахметом. И нечего было ему предложить. Предложить взамен на хорошую и красивую жизнь, которой так хотелось Данилову. Хотелось всегда.
Жена у него была некрасивая.
А тесть-маршал был такой властный, что про то, чтобы у такого тестя загулять от жены налево, нечего было и мечтать!
Поэтому к пятидесяти годам Данилов до боли в затылке хотел красивой жизни с красивыми женщинами.
И чтобы их у него было много.
Как в плохих, но очень эротических фильмах про Восток.
Началась эта ненависть, может быть, тогда, когда они были еще слушателями Академии Генштаба. Данилов и Старцев.
Они никогда особо не корешевали, но поддерживали традиции армейского товарищества и все праздники отмечали семьями — по очереди друг у дружки. На Двадцать третье февраля мы у вас, а на Восьмое марта вы у нас, потом на Первое мая мы у вас, а на Девятое мая вы к нам… Ходили друг к другу с женами не из особой какой-то сердечной тяги и теплоты, питаемой друг к другу, а потому что так принято, так положено у офицеров — ходить в гости, а не сидеть сычами в своих хатках… Тем более, не очень-то милых сердцу хатках, потому как у военного — у него вечно казенная квартира, не своя. И сегодня он здесь, а завтра — фьюить — в тысяче километров. Вот и скрашивается жизнь вечных скитальцев в погонах сытными и пьяными застольями да флиртом с чужими женами.
А жена у Старцева, его Лариска, была ох до чего хорошенькая!
Фигуристая, ладная.
Сама худенькая — в талии подтянутая, ноги длинные, стройные, в лодыжках тонкие, а грудь большая — аж из лифчика выпирает с этаким безмолвным вызовом. И лицом хороша: глаза большие, с выражением, губы полные, сочные…
Позавидовать только можно Старцеву…
И не позаигрываешь, потому как своя, некрасивая, домашний военный прокурор в юбке, давно придавила Данилова своим каблуком. Ему еще в бытность его лейтенантом популярно объяснили, что если примется глазенки таращить на прелести других баб, то тесть-маршал сошлет его туда, куда Макар телят не гонял, — на ласковые полигоны солнечного Магадана или в цветущие гарнизоны пустыни Кара-Кумы.
К некрасивой нелюбимой жене можно ли привыкнуть?
Когда супружеские обязанности сперва выполнялись только после стакана коньяка?
В общем, страдал Данилов.
И мало того что был безумно влюблен в прелести чужой жены, в красоту Ларисы Старцевой, что не давала Данилову никакого продыха и покоя, доводя его порою до неистовства, так в бешенство приводило еще то обстоятельство, что, в отличие от других офицеров, часто грешивших адюльтером, он, Данилов, себе такого позволить не мог! И что противно — все окружающие, казалось, это знали и понимали. Неужели не видно, что жена у Данилова если и не записной урод, то просто обезьяна, про каких здесь в армии говорят — страшнее атомной войны. И то, что она дочка маршала, — это тоже все знали и понимали, что Данилов, как каторжник, прикованный цепью к пушечному ядру, навсегда обречен на лебединую верность добровольно избранной им некрасоте.
И вот однажды, на Восьмое, что ли, марта, когда все изрядно уже выпили, Старцев взял да и рассказал тот самый анекдот.
Мол, спросили француза, что лучше, иметь жену красивую, но ветреную, или некрасивую и верную? И француз ответил, что лучше есть торт с товарищами, чем дерьмо в одиночку.
И Данилов запомнил этот анекдот.
И запомнив его, решил для себя, что рано или поздно припомнит это своему обидчику.
Внешне тогда он ничем не выдал себя и даже хохотнул для приличия вместе со всеми гостями.
Но про себя подумал: черту душу продам, но тебя убью, а жену твою иметь буду долгими ночами на твоей могиле!
* * *
Заседание Совета ставки было назначено на тринадцать.
Но собравшихся в предбаннике генералов в зал отчего-то долго не запускали. Дежурный офицер сказал, что в зале работают специалисты-взрывотехники с обычной рутинной проверкой, а еще задержка происходит оттого, что Старцев и Данилов синхронно задерживаются — оба звонили из своих штаб-офисов, но ожидаются теперь с минуты на минуту.
Генералы курили, развлекались предложенными прохладительными напитками (в ассортименте), рассказывали друг другу анекдоты из своей прежней, богатой сексуальными историями гарнизонной жизни.
Только генералы Долгов и Гречушников стояли поодаль и не принимали участия во всеобщем веселье.
В тринадцать сорок, когда было уже выпито два ящика боржома и ессентуков семнадцатого номера, когда было рассказано и обхохотано сто сорок пять анекдотов про задницу, прибыли Старцев и Данилов.
Оба синхронно с противоположных коридоров.
Как сговорились, что ли!
— А где Цугаринов? Что-то Цугаринова третий день не видно, на спецзадании, что ли? — поинтересовался генерал Задорожный.
Ему не ответили.
Всех попросили рассаживаться.
Председательствовал Старцев.
Он объявил повестку заседания.
Доклады начальников департаментов, обобщающее резюме командующего и потом — особый доклад заместителя командующего… Всем по пятнадцать минут.
Первым докладывали Ерохин и Бочкин.
Потом — Грабец, Мижулин, Заробко.
Ерохин, начальник разведки Западного ТВД[19], доложил о состоянии дел в Европе.
Картина была безрадостная.
Европа сдалась без какого-либо сопротивления.
Теперь в Мадриде и в Монте-Карло Ходжахмет вел политические переговоры о будущем устройстве Европы…
— Я обращаю ваше внимание, товарищи, на то, что Ходжахмет намеренно и подчеркнуто отделяет Британию от континентальной Европы, — подчеркнул Ерохин, — это важный аспект для понимания политики Ходжахмета.
