Ночью за воротами раздались крики и стук сапог. Оставив машины внизу на дороге, немцы преодолели последние полмили пешком в темноте и окружили монастырь. Кое-кому из партизан удалось бежать по старым подземным ходам, вырытым под стенами монастыря еще несколько веков назад, во времена турецких войн, но Меткасу и молодому Алкимосу Каунидису не повезло. После короткой перестрелки их взяли в плен.
Пленных привезли в Вафи и посадили в подвал старинного особняка на набережной, где немцы устроили штаб, когда оккупировали остров. Запертые в темноте, Каунидис и Меткас слышали шум автомобилей, крики команд, беготню солдат. Иногда до них доносились звуки стрельбы. Позднее они узнали, что сразу же был установлен комендантский час. Собираться больше чем двое было запрещено, а патрули останавливали всех для проверки. Дома обыскивали с винтовками на изготовку. Когда солдаты видели лица людей, с которыми они выпивали, делили еду и шутили, они помнили лишь о том, что их хотели убить. Они чувствовали себя преданными, как будто они, немецкие оккупанты, – гости, с которыми хозяева обошлись нечестно. Странная психология.
Каунидиса и Меткаса продержали в заключении тридцать шесть часов, затем снова загремели засовы на тяжелой деревянной двери, и пленников под дулами винтовок вывели во двор. Утренний свет ударил им в глаза, и Каунидис был уверен, что их ведут на расстрел. Меткас старался держаться спокойно и невозмутимо, Каунидис не мог унять дрожь. Ему было всего девятнадцать, и после появления на острове Меткаса, когда тот принял на себя командование Сопротивлением, он больше не участвовал в обсуждении операций. Он слышал, как некоторые партизаны сдержанно возражали, что нет смысла нападать на гарнизон, потому что и так ясно, что немцы уже проиграли войну и скоро покинут остров. Однако Меткас оставался непреклонен, заявляя, что их долг – уничтожение оккупантов.
Небо к западу в сторону Кефалонии было затянуто темно-коричневым и серым дымом. Каунидис и Меткас обменялись взглядами. Весь германский гарнизон в Вафи был в сборе, и колонна грузовиков с солдатами и снаряжением ожидала у ворот особняка.
Капитан Хассель стоял возле патрульного автомобиля, наблюдая за последним этапом эвакуации.
Его форма выглядела безупречно, начищенные сапоги блестели. Он стоял расставив ноги и заложив руки за спину, и Каунидиса поразило, насколько старше обычного он выглядел, как будто постарел за одну ночь. Но больше всего поражало его поведение. Он держался чопорно, и когда посмотрел на пленников – их повели к одному из грузовиков, – его взгляд был холоден.
Каунидиса и Меткаса забросили в грузовик. Два солдата подтащили к ним еще одного человека, чьи ноги волочились по грязи. Даже когда его запихнули в кузов, Каунидис не сразу узнал его. Они попытались помочь ему, но он, жестоко избитый, был почти в беспамятстве. Один его глаз представлял кровавое месиво, все зубы у него были выбиты, и оба колена раздроблены. Каунидис с ужасом догадался, что это хозяин таверны.
Конвой направился по береговой дороге на север. У подножия горы он свернул на узкую опасную тропу к монастырю. Когда грузовики прибыли на место, солдаты спрыгнули на землю, согнали всех монахов и выстроили их вдоль стены во дворе. Пока несколько солдат охраняли их, остальные заходили во все помещения монастыря, вытаскивая оттуда все, что, на их взгляд, представляло хоть какую-то ценность. Они забирали все подряд – картины, посуду, подсвечники, даже богослужебные облачения, украшенные драгоценными камнями, хотя на самом деле это были всего лишь цветные стекляшки. Последней они вытащили статую Панагии. Когда немцы покинули монастырь, он в буквальном смысле слова опустел.
Конвой вернулся во Фрикес поздно вечером. Немецкая канонерка стояла на якоре в гавани. Жителей деревни выгнали из домов, а Каунидиса и Меткаса вместе с умиравшим хозяином таверны бросили в подвал дома на набережной. Всю ночь они слышали, как немцы грузят на лодки награбленное и перевозят на «Антуанетту». То, что они не могли вывезти, уничтожалось. Изредка доносились приглушенные звуки взрывов и выстрелы. Дома и лавки грабили и жгли, и в воздухе густой пеленой висел едкий дым.
За несколько часов до рассвета дверь их временной тюрьмы открылась. В камеру вошли два солдата и встали по обе стороны от двери, за ними появились Хассель и офицер в черной эсэсовской форме. Меткас сразу узнал Бергена.
Берген был очень бледным, как будто усердно избегал палящего греческого солнца. Бросив презрительный взгляд на Каунидиса, сидевшего рядом с бесчувственным хозяином таверны, он посмотрел на Меткаса, и его губы вытянулись в тонкую улыбку, хотя бесцветные глаза по-прежнему были пугающе холодны. Берген обменялся с Хасселем несколькими фразами по-немецки, и, больше не глядя на пленников, все четверо вышли из камеры.
Когда они остались одни, Каунидис спросил Меткаса, что, по его мнению, теперь их ожидает. Более старый и опытный Меткас ответил, что скорее всего их отвезут на материк, в Патрас. Каунидис спросил зачем. Взглянув на него, Меткас опустил на плечо молодому человеку тяжелую руку и сказал, что им следует мужаться. Но даже сам Меткас не мог скрыть страха. Все знали, что люди не возвращались из лап эсэсовцев в Патрасе. То, что вытерпел хозяин таверны, было ничто по сравнению с пытками, которым подвергались узники там.
Следующей ночью за ними пришли солдаты. Их привели на пирс и приказали сесть в лодку. Когда лодка направилась к канонерке, Каунидис оглянулся на скалы, уверенный, что видит родные места в последний раз. На набережной и дальше в городе горело много домов. Пламя отражалось в воде, и дым пожаров поднимался высоко в небо.
В последнюю лодку сел Хассель. Когда он спрыгнул в нее, то не оглянулся на одинокую фигурку, стоявшую на пристани. Он привез Юлию Заннас во Фрикес и теперь оставлял ее здесь. Хотя глаза Меткаса, смотревшего на нее, горели ненавистью и гневом, Алкимос Каунидис чувствовал жалость к ней. Он не знал, что она сделала, но никогда не видел никого более одинокого, чем она.
Атака началась, когда они поднимались на борт «Антуанетты». Позже Каунидису рассказали, что, когда партизаны узнали о пленении Меткаса, самые опытные бойцы приплыли с полным вооружением с Кефалонии. Их командир планировал потопить канонерку, пока она не покинула гавань. Они начали атаку со скалы над заливом, открыв огонь из минометов и пулеметов.
Взрывной войной Каунидиса бросило на палубу, когда первая мина попала в носовое орудие. Почти сразу последовал второй взрыв, еще более мощный. Каунидис почувствовал, что ему опалило волосы и обожгло лицо. Внезапно гавань озарил яркий оранжевый свет. Стало светло как днем. Люди кричали. Обломки и тела взлетали в воздух, вода шипела, когда раскаленные осколки падали дождем. Заработал пулемет; попадая по металлической обшивке, пули с визгом отскакивали от нее. Палуба содрогалась от взрывов. Со скалы почти безостановочно строчили пулеметы и автоматы. Глухо ухали взрывы мин, и тогда вверх, точно гейзеры, поднимались фонтаны воды. Недалеко от Каунидиса на палубу отбросило солдата, и он так и остался лежать в изодранной, пропитанной кровью форме, словно куча ненужного тряпья.
«Антуанетта», хотя и подбитая, встречала партизан ответным огнем. Ближе к носу возник сильный пожар, но кормовая пушка оставалась неповрежденной и среди дыма и суматохи послала снаряд, который взорвался на скале над городом. Палуба задрожала, когда заработали машины. Хозяин таверны погиб, упав за борт в первые секунды атаки. Каунидису и Меткасу удалось пробраться внутрь через открытую дверь. Появился немецкий морской офицер; его лицо было черным от дыма, одна рука беспомощно болталась, рукав формы весь пропитался кровью. Удивленно взглянув на них, он что-то сказал по-немецки и направил на пленников пистолет, после чего свалился на палубу, но с искаженным от боли и шока лицом сразу оперся спиной о переборку. Положив здоровую руку на колено, он нацелил пистолет на них и жестом приказал пленникам заложить руки за голову. Они замешкались, и он направил пистолет прямо в лицо Меткасу.
Так они просидели около часа, пока канонерка с трудом выбиралась из гавани. Стрельба начала постепенно стихать, когда «Антуанетта» вышла из зоны обстрела.
Они видели пробегавших по палубе солдат, которые старались потушить пожар. Внезапно один матрос, почти черный от дыма, просунул голову в дверь и, увидев их, что-то сказал офицеру. Через несколько минут он вернулся с двумя матросами. Каунидиса и Меткаса провели вниз по трапу и, затолкнув в пустую каюту, заперли за ними дверь.
Там они провели много времени, прислушиваясь к неровному стуку машин. Запах дыма и отработанного топлива становился все сильнее, а темная дымка медленно вползала в кабину, постепенно сгущаясь. В какой-то момент машины замолчали надолго, но потом понемногу заработали снова. Через несколько минут канонерку сотряс сильный взрыв.
