— Кто эта женщина? — спросил у меня Хэл.
— Одна из директоров «Деллимар», — ответил я и рассказал ему о своем визите в офис компании. — Я склоняюсь к мысли, что она жила с Деллимаром, — добавил я.
Снаружи солнце сверкало на мокром после дождя тротуаре. Я с изумлением осознал, что по улицам ходят люди, самые обычные люди, которые спешат куда-то по своим делам и знать ничего не знают о «Мэри Дир». Пэтч в одиночестве стоял на краю тротуара. Он ждал меня и, когда я вышел, тут же подошел к нам с Хэлом.
— На два слова, Сэндс.
Он охрип от того, что ему пришлось так много говорить, а его лицо походило на выжатый лимон.
Хэл сказал, что идет в отель, в котором мы решили пообедать, и Пэтч проводил его взглядом, бренча мелочью в кармане брюк. Как только Хэл отошел достаточно далеко и уже не мог его слышать, он произнес:
— Ты сказал, что яхта будет готова не раньше конца месяца, верно?
Он произнес это обвиняющим тоном, и в его голосе звучали гнев и обида.
— Да, — кивнул я. — Мы закончили работу на неделю раньше, чем я ожидал.
— Почему ты не дал мне знать? Я приехал на верфь в прошлую среду, и мне сказали, что тебя там уже нет. Почему ты мне не сообщил? — Он больше не мог сдерживаться и взорвался. — Все, что мне было нужно, — это один день. Всего один день на «Мэри Дир». Он смотрел на меня, буквально скрежеща от злости зубами. — Разве ты не понимаешь — один взгляд на пробоину в корпусе судна, и я все узнал бы. Я смог бы сказать правду. А так… — Его взгляд был немного безумным, как у загнанного в угол зверя, который не знает, в какой стороне искать спасения. — А так я сам не знаю, какого черта я болтаю и какую яму сам себе рою. Один день! Это все, чего я хотел.
— Ты мне этого не сказал, — тоже переходя на «ты», ответил я. — Как бы то ни было, ты и сам отлично знаешь, что такие осмотры должны проводить власти. — Но я понимал, как ему хотелось обрести уверенность и узнать, что его подозрения не безосновательны. — Все утрясется, — добавил я, похлопав его по плечу.
— Надеюсь, что ты прав, — сквозь зубы процедил он. — Господи, как я надеюсь, что ты окажешься прав. — Он смотрел на меня, и его глаза горели, как раскаленные угли. — Все эти усилия… посадить ее на Минкерс… все зря. Бог ты мой! Я мог…
Он замер, и его глаза, устремленные куда-то поверх моего плеча, расширились. Обернувшись, я увидел, что прямо на нас идет Джанет Таггарт.
Когда-то я видел картину под названием «Возмездие». Я не запомнил имени художника, да это уже и не важно, потому что я понял, что картина никуда не годилась. «Возмездие» надо было писать с Джанет Таггарт. Она была бледна, как смерть, и на ее бледном застывшем лице светились огромные глаза. Она остановилась перед ним и обрушилась на него, не стесняясь в выражениях.
Я не помню, что именно она говорила, но она хлестала его словами, как плетью, оставляя глубокие раны и рубцы. Я видел, как помертвели глаза Пэтча, но он молчал, вздрагивая, как от ударов. Я оставил их и быстро пошел прочь, стараясь стереть из памяти эту сцену и спрашивая себя, осознает ли она, какую власть имеет над этим человеком, и какую боль способна ему причинить.
Перекусив на скорую руку, мы вернулись в суд. Как только пробило два, Бауэн-Лодж занял свое место на судейском стуле. В ложе для прессы уже сидело пять человек. Журналисты, как стервятники, слетались на запах сенсации.
— С вашего позволения, уважаемый председатель, — произнес, вставая со стула, Холланд, — я хотел бы продолжить опрашивать других свидетелей, с тем чтобы получить как можно более полную картину происшествия.
Бауэн-Лодж кивнул.
— Я думаю, это будет очень правильно, мистер Холланд. Но ваш первый свидетель не должен покидать зал суда. Я уверен, что адвокаты, представляющие различные заинтересованные стороны, пожелают задать ему свои вопросы.
Я ожидал, что следующим свидетелем станет Хиггинс. Вместо этого Холланд вызвал Хэролда Лоудена, и я внезапно осознал, что до сих пор не решил, что я им скажу. Хэл стоял на кафедре для свидетелей с прямой, как у истинного солдата, спиной и короткими, чеканными предложениями рассказывал о нашей встрече с «Мэри Дир» и о том, как на следующее утро мы снова наткнулись на брошенный экипажем пароход. Когда он сошел с кафедры, наступила моя очередь. Я машинально пересек зал и, занимая свое место на трибуне, почувствовал, что покрываюсь холодным потом.
Я повторил присягу и начал отвечать на вопросы Холланда, который в своей учтивой манере и продолжая говорить мягким, но скучающим голосом интересовался моим именем, происхождением и родом занятий. Он также хотел знать, как вечером восемнадцатого марта я оказался на своей яхте «Морская Ведьма» в той же части Ла-Манша, что и «Мэри Дир». Отвечая на его вопросы, я слышал, что мой голос дрожит от волнения. В зале было очень тихо. Маленькие глазки Бауэн-Лоджа буравили меня пристальным взглядом, а Холланд стоял передо мной, готовый в любой момент задать следующий вопрос или в случае необходимости подстегнуть меня к ответу.
В зале я видел Пэтча. Он сидел, слегка подавшись вперед и стиснув пальцы рук. Все его тело было напряжено, а глаза не мигая смотрели на мое лицо. Я рассказывал им, как выглядела «Мэри Дир» в то утро, когда я взобрался на ее палубу, и внезапно ощутил, что решение уже принято. Сказав им, что «Мэри Дир» сидит на рифах Минкерс, я бы заклеймил Пэтча как лжеца. Это выбило бы почву у него из-под ног. Я не мог этого сделать. Полагаю, что я знал это с самого начала. Я начал представлять Пэтча суду таким, каким видел его на протяжении тех страшных часов. Перед слушателями возник человек, который едва держался на ногах от усталости, но тем не менее в одиночку потушил пожар и продолжал прилагать все усилия к спасению судна.
Я рассказал им о синяке у него на подбородке, об угольной пыли и гари, покрывавшей его измученное лицо. Я рассказал им о том, как мы обливались потом в кочегарке, пытаясь поднять давление хотя бы в одном котле, как мы запускали помпы, как мы использовали машины, чтобы держать судно кормой к ветру, и как волны бушевали на погруженном под воду носу парохода, затягивая почти полсудна водоворотами белой пены. На этом я закончил свой рассказ, добавив только, что утром второго дня мы в конце концов покинули корабль.
Меня засыпали вопросами. Говорил ли мне Пэтч что-нибудь о том, почему экипаж покинул судно? Могу я сообщить суду что-нибудь о положении «Мэри Дир» в тот момент, когда мы сели в лодку? Считаю ли я, что, если бы не шторм, пароход мог бы спокойно дойти до какого-нибудь порта?
Со своего места поднялся сэр Лайонел Фолсетт. Он начал задавать мне те же вопросы, которые я уже слышал от Снеттертона — о грузе, о трюмах, о Пэтче.
— Вы провели бок о бок с этим человеком сорок восемь неописуемо трудных часов. Вы разделили с ним и страхи, и надежды. Наверняка он что-то вам говорил и как-то комментировал ситуацию.
На это я ответил, что возможностей для бесед у нас почти не было. Я снова рассказал им о нашей нечеловеческой усталости, о безумной ярости волн, об ощущении, что в любой момент судно может пойти на дно, унося с собой и нас.
Внезапно это все окончилось, и я ощутил, что иду через зал на свое место, чувствуя себя насухо отжатой тряпкой. Не успел я сесть, как Хэл схватил меня за локоть.
— Потрясающе! — прошептал он. — Ты сделал этого мужика настоящим героем. Посмотри на ложу прессы.
Я увидел, что она быстро пустеет.
— Айан Фрейзер!
Холланд снова был на ногах, а через зал шагал капитан Фрейзер. Он подробно рассказал суду о том, как подобрал нас в Ла-Манше, после чего его отпустили, а его место заняла Джанет Таггарт.
Она поднялась на кафедру для свидетелей, бледная, как смерть, но с высоко вздернутым подбородком. Ее лицо превратилось в неподвижную защитную маску. Холланд пояснил, что вызвал ее на этом этапе расследования, чтобы избавить ее от мучительной необходимости выслушивать остальных свидетелей, любой из которых мог сказать что-то неприятное о ее отце. Затем под его деликатным руководством Джанет описала своего отца таким, каким она его знала. Она рассказала о письмах, которые он слал ей из каждого порта, в который заходил, о подарках и деньгах, позволивших ей окончить колледж и университет, о заботе, которой он окружил ее после смерти матери, скончавшейся, когда девочке было всего семь лет.
— Я поняла, какой у меня замечательный отец, только в последние годы, когда я достаточно повзрослела, чтобы осознать, как он работал, экономил и копил деньги, чтобы дать мне образование.
Она описала его таким, каким он был во время их последней встречи, а затем прочитала письмо, которое он прислал ей из Рангуна. Она читала его тихим срывающимся голосом, и в каждой строчке письма слышалась любовь капитана Таггарта к своей дочери и его забота о ней.
