— Обними меня, Дуглас. Пожалуйста…
Я озираюсь в поисках места, чтобы поставить бокал.
— Мне нужно, чтобы кто-то держал меня.
Сердце у меня колотится как бешеное. В голове совершенно пусто, но все-таки я каким-то образом ухитряюсь допить свой скотч и, несмотря на ужасное жжение в горле, сесть рядом с Бетти. Она поворачивается ко мне, ее дыхание пахнет виски.
— Ты знаешь, что я делаю с мужчинами, да?
— На этот раз все будет по-другому, я знаю.
— Сначала я спала с ними, Дуглас.
— Я жаловаться не стану… — я игриво улыбаюсь, не веря своему счастью.
Бетти допивает свой скотч, и я встаю, чтобы принести бутылку, но чувствую, что ее рука лежит у меня на бедре и тянет меня назад, к ней.
— Мне очень нужна ласка.
Сердце мое грохочет, как отбойный молоток. Я поднимаю руку и застываю. Я не знаю, как это нужно делать. Ее грудь повсюду, и я не знаю, как обхватить ее руками, не коснувшись груди. В конце концов мне это удается, и она устраивается у меня на груди, обхватив меня руками за талию, ее голова как раз у меня под подбородком. Мы сидим в такой позе не меньше десяти минут, и ее волосы так щекочут мне ноздри, что я чихаю. Дважды. Бетти отстраняется, но я не отпускаю ее, нет, не сейчас, и крепче притягиваю к себе.
— Я держу тебя, Бетти. Я держу тебя… Одна из моих повязок соскальзывает, когда я смыкаю руки под подбородком Бетти. Она смотрит на возникшие перед ней странные пятнышки татуировки и хмурится.
— Откуда это у тебя?
Я смотрю на свою руку и вспоминаю яростное сражение с Таллулой Бэнкхед. Я бережно отодвигаю головку Бетти, и она снова выпрямляется.
— Это память об армии.
— Ты был в армии? — Бетти искренне удивлена. Если говорить откровенно, мы оба удивлены.
— Да, я… я… Я служил несколько лет. В морской пехоте.
Бетти смотрит на меня так, как будто не знает, шучу я или нет.
— Ты служил в морской пехоте? Кем ты у них был, талисманом?
Я громко, но совершенно фальшиво смеюсь. Бетти замолкает, на несколько секунд замкнувшись в себе.
— Так что означают эти точки?
— Это, ну… По одной точке за каждого убитого врага.
Бетти явно заинтригована.
— И что это была за война?
— Не знаю. Я забыл, как они ее называли… Но это показывали по телевизору.
Бетти глядит на меня, заглядывает мне в глаза, и, прежде чем я успеваю пошевелиться, ее губы находят мои. Она целует меня долго и нежно, и я чувствую себя в раю. Наконец она высвобождается и смотрит голодным взглядом — передо мной снова появляется львица, и я могу поклясться, что она вот-вот зарычит.
— Я хочу тебя, Дуглас.
— Я твой, Бетти.
— У меня. В воскресенье.
— А почему не сейчас?
— Мне… сначала нужно кое-что сделать.
Я пожимаю плечами. Думаю, я потерплю еще шесть дней. Будет время купить новое нижнее белье и дезодорант для тела.
— Я буду.
Бетти делает паузу, снова смотрит на мои запястья.
— То письмо, которое ты дал мне на прошлой неделе — с фотографиями Тони и Берта. Ты сказал, что тебе очень не хватает Шер.
— Так и есть, правда, так и есть. Она была не такой, как все, верно?
— Да… Была. — Бетти награждает меня еще одним яростным поцелуем и мяукает, как дикая кошка. — Я распалю тебя, Дуглас.
Бетти хватает свою сумочку и выходит из комнаты. Я остаюсь сидеть в остолбенении. Я знал, что кой-чего стою, но это просто невероятно. За одну минуту я превратил Бетти из скромной и благовоспитанной библиотекарши в жаждущую секса потаскушку. Я качаю головой, надуваю щеки, все никак не могу прийти в себя. Бог мой, я чувствую себя на миллион долларов.
Я ложусь на кровать. Смотрю на часы и думаю, не надо ли мне по такому случаю взять напрокат костюм. Завтра я первым делом найду где-нибудь лучший горчичный костюм из всех, которые дают напрокат.
Я протягиваю руку к прикроватному телефону и подношу трубку к уху. Роюсь в бумажнике в поисках карточки службы проката костюмов, но вместо этого нахожу карточку с телефоном Ханны. Я изучаю ее несколько секунд, думаю, какого черта, и начинаю набирать номер. Бог мой, я и так уже почти кончил. Мой большой палец лежит на одной из грудей Ханны, и, прислушиваясь к долгим гудкам, я готов поклясться.
что картонные соски Ханны твердеют под моим прикосновением.
— Чего нада? — Голос на другом конце провода удивляет меня. Он очень низкий, почти мужской, так что я уж и не знаю, как тут говорить о сексе. Наверное, во всем виновата плохая связь.
— Э… Ханна? Это вы?
— Чего нада?
— Это Дуглас, Дуги… Знаете, просто захотелось поговорить…
— Чего нада?! — голос становится резче, в нем слышится нетерпение.
— Так… Как у вас дела?
— Чего нада, тваю мать?
Благодаря Бетти я чувствую себя всесильным и всемогущим.
— Послушайте меня минутку, Ханна. Просто послушайте, хорошо? Скажите этим двоим мексиканским ребятам, грабителям, что я собираюсь вставить им пистон. Понимаете, что я говорю? По одному пистону на каждого. Передайте им это, хорошо? Скажите, я как раз занимаюсь пистонами. Вот в это самое время… — Ханна вешает трубку, Я думаю, не перезвонить ли, но знаю, что и так сказал им все, что нужно.
Я кладу трубку, потом сжимаю руку в кулак, сгибаю локоть и заставляю вздуться бицепс. Провожу по бицепсу ладонью другой руки, нажимаю на него, восхищаюсь твердостью мышцы. Пожалуй, это произвело бы впечатление даже на Геркулеса, если бы он был жив.
Я разрываю карточку Ханны на маленькие кусочки и подбрасываю их в воздух над кроватью. Они опускаются вниз как хлопья снега, и я ничего не могу с собой поделать — улыбаюсь до ушей. Близится Рождество.
ТАЛЛУЛА БЭНКХЕД
ШЕР
ТОНИ КЕРТИС
ДУГЛАС ФЭРБЕНКС ДЖУНИОР
БЕТТИ ГРЭБЛ
УИЛЬЯМ ХОЛДЕН
РИЧАРД БАРТОН
БЕРТ ЛАНКАСТЕР
ДЖЕЙМС МЕЙСОН
ЧАКНОРРИС
МИРНАЛОЙ
Агент Вэйд изучает список и совсем не выглядит довольным.
— Откуда она взялась?
— Она там работает.
— Это все испортило!
— Я ее не приглашал.
— Я на это не рассчитывал, Дуги. Нам придется разделиться. Ты возьмешь Джеймса Мейсона, а я Бетси.
Нужно что-то придумать — да побыстрее.
— А почему такая спешка? Киллер из Кентукки не пойдет в клуб, в котором нет членов.
Агент Вэйд делает паузу, смотрит на меня, и я думаю, что мне впервые удалось пронять его. Он улыбается.
— Общение со мной на тебе сказывается. Прямо гора с плеч.
— Так что мы будем делать?
— Ну, хотя бы одного нам точно нужно убить. И я голосую за Бетси.
У меня перехватывает дыхание.
— Вообще-то, если подумать, ведь Джеймс — два убийцы в одном лице. Это он и его мама. Так что… Так что разумнее будет… Убить его первым. Он, безусловно, куда опаснее.
— Его мама?
— Она воображаемая.
Агент Вэйд испускает долгий вздох, качает головой.
— Ну и народец, Дуги… Тьфу.
— Возможно, мне следует заняться им.
— А может, и нам обоим. Судя по всему, он крепкий орешек.
Теперь я начинаю успокаиваться — я купил себе немного времени. Мы с Бетти еще выберемся, клянусь.
Агент Вэйд снова смотрит на список. Я уже перестал говорить ему, что меня в нем быть не должно. Он достает свою серебряную зажигалку, щелкает ею и подносит к списку. Я смотрю, как пламя охватывает бумагу, и агент Вэйд держит ее, пока огонь не обжигает ему пальцы, а потом роняет на пол. От крупиц черного пепла поднимается дымок, и он дует изо всех сил, развеивая пепел по моей гостиной. Агент Вэйд смотрит мне прямо в глаза, и я готов поклясться, что в его светло-голубом взгляде есть что-то пугающее. Агент Вэйд поднимается во весь рост, возвышаясь надо мной, угрожающе увеличивает пламя в своей зажигалке, пока оно не делается чуть ли не шести футов в высоту. Он позволяет мне посмотреть на этот язычок пламени, потом резко гасит его. Не знаю, что это означает, очевидно одно: за этим скрывается недвусмысленная угроза.
— Пусть адское пламя заберет их всех!
Я внимательно изучаю агента Вэйда, и тут меня посещает прекрасное видение. Я вижу его лежащим лицом вниз в Доме крокодилов.
Это единственный ответ.
Джеймс Мейсон — один из этих костлявых, худощавых, длинноногих парней, которых следовало бы арестовывать за один их вид. Глаза у него выпученные, кожа сухая и желтоватая, на лице и шее оспины. Иногда, вдобавок к оспинам, у него на шее появляется фурункул, и я точно знаю, что ему приходится платить кому-то, может быть проститутке, чтобы их выдавливали. Руки у него огромные, я бы сказал, убийственно огромные, а нос сломан не менее чем в двенадцати местах. Однажды он показывал мне фотографию своей матери, и, честно говоря, их совершенно невозможно отличить друг от друга.
Он мне нравится.
Свои истории он рассказывал в очень сдержанной манере, которая могла показаться саркастичной, но вряд ли должна была быть такой по задумке автора. Он почти никогда не притрагивался к еде и пил чай из трав. Он возил пакетики травяного чая у себя в бумажнике и просил глухую официантку — наверное, правильнее будет сказать Мирну — приносить ему чашки с кипятком. В кипяток он макал свои чайные пакетики. Обычно с лепестками роз или с ромашкой. Однажды, когда он отвернулся, я высыпал в его чашку половину солонки Чака, и, к моему удивлению, Джеймс так ничего и не заметил и выпил весь чай, даже глазом не моргнув.
