— Билли!
— Добрый день, доктор Феррьер.
— Билли, Билли, Билли.
— Я чувствую, меня ждет лекция.
— Вы меня избегали.
— Старался, как мог.
Доктор Феррьер выглядел моложе своих сорока двух лет. Русоволосый, зеленоглазый, всегда улыбающийся, убежденный продавец смерти.
— Мы на многие недели опоздали с нашей полугодовой беседой.
— Полугодовые беседы — ваша идея. На эту тему я бы с радостью беседовал с вами раз в десятилетие.
— Пойдемте к Барбаре.
— Нет, — отрезал Билли. — В ее присутствии я говорить об этом не буду.
— Хорошо, — взяв Билли за руку, доктор Феррьер увлек его в комнату отдыха сотрудников интерната.
В этот момент она пустовала. Тишину нарушало только гудение автоматов по продаже закусок и напитков, готовых в любой момент снабдить медиков всякой всячиной с высоким содержанием калорий, жира и кофеина, хотя те прекрасно знали, как все это вредно.
Феррьер отодвинул пластмассовый стул от оранжевого пластмассового стола. Когда Билли не последовал его примеру, вздохнул, вернул стул на место, остался на ногах.
— Три недели тому назад я закончил оценку состояния Барбары.
— Я заканчиваю ее каждый день.
— Я вам не враг, Билли.
— В это время года трудно об этом судить.
Доктор Феррьер, трудолюбивый, умный, талантливый, вроде бы исходил из самых лучших побуждений. К сожалению, университет, где он учился, заразил его так называемой «утилитарной биоэтикой».
— Лучше она не становится, — доктор Феррьер перешел к делу.
— Она не становится хуже.
— Шансы на восстановление высшей когнитивной функции…
— Иногда она говорит, — прервал его Билли. — Вы знаете, что говорит.
— В ее словах есть хоть какой-то смысл? Она говорит что-то связное?
— Иногда.
— Приведите пример.
— Вот так, с ходу, не могу. Мне нужно свериться с моими записями.
У Феррьера были сострадательные глаза. И он умел ими пользоваться.
— Она была удивительной женщиной, Билли. Никто не сделал бы для нее больше, чем сделали вы. Но теперь для нее нет смысла жить.
— Для меня ее жизнь имеет очень даже большой смысл.
— Страдаете-то не вы. Она.
— Я не вижу, чтобы она страдала, — возразил Билли.
— Но мы не можем знать это наверняка, не так ли?
— Именно так.
Барбаре нравился Феррьер. Только по этой причине Билли не попросил заменить лечащего врача.
На каком-то глубоком уровне Барбара могла воспринимать происходящее вокруг нее. В этом случае она чувствовала бы себя в большей безопасности, зная, что ею занимается Феррьер, а не какой-то другой врач, которого она никогда не видела.
Иногда ирония — точильный круг, который затачивал чувство несправедливости Билли до острия бритвы.
Если бы Барбара знала, что Феррьер заражен биоэтикой, если бы знала, что он, по его разумению, обладает мудростью и правом решать, достоин ли жить младенец, родившийся с синдромом Дауна, или ребенок-инвалид, или лежащая в коме женщина, то могла бы поменять врача. Но она этого не знала.
— Она была такой энергичной, увлеченной женщиной, — гнул свое Феррьер. — Она не хотела бы влачить подобное существование из года в год.
— Она ничего не влачит, — ответил Билли. — Она не на дне моря. Плавает у поверхности. Совсем рядом с нами.
— Я понимаю вашу боль, Билли. Поверьте мне, понимаю. Но у вас нет медицинских знаний, необходимых для оценки ее состояния. Рядом с нами ее нет. И никогда не будет.
— Я вспомнил, что она сказала буквально вчера. «Я хочу знать, что оно говорит… море, что оно продолжает говорить».
Во взгляде Феррьера смешались жалость и раздражение.
— И это ваш пример связности?
— Первое правило — не навреди, — ответил Билли.
— Вред наносится другим пациентам, когда мы тратим наши ограниченные ресурсы на безнадежных больных.
— Она не безнадежная. Иногда смеется. Она совсем рядом, и ресурсов у нее предостаточно.
— Эти ресурсы могут принести много пользы, если использовать их более эффективно.
— Мне деньги не нужны.
— Я знаю. Вы не потратите на себя и цента из ее денег. Но вы могли бы направить эти ресурсы людям, у которых больше шансов на выздоровление, чем у нее, людям, помогать которым более целесообразно.
Билли терпел Феррьера еще и потому, что врач сильно помог ему по ходу досудебных разбирательств с компанией, которая изготавливала этот злосчастный суп. Компания эта предпочла сразу заплатить большие деньги и не доводить дело до суда.
— Я думаю только о благе Барбары, — продолжил Феррьер. — Окажись я в ее состоянии, мне бы не хотелось вот так лежать из года в год.
— Я бы пошел навстречу вашим желаниям, — ответил Билли. — Но мы не знаем, каковы ее желания.
— У нас нет необходимости предпринимать активные действия, — напомнил ему Феррьер. — Мы можем проявить пассивность. Убрать питающую трубку.
Пребывая в коме, Барбара лишилась и способности глотать. Еда, поступившая в рот, в результате оказалась бы в легких.
— Давайте уберем питающую трубку и позволим природе взять свое.
— Смерть от голода.
— Природа просто возьмет свое.
Билли оставлял Барбару под крылышком Феррьера и потому, что врач открыто выражал свою приверженность утилитарной биоэтике. Другой доктор мог это скрывать… или вообразить себя ангелом (скорее, агентом) милосердия.
Дважды в год Феррьер приводил свой аргументы, но не стал бы действовать без согласия Билли.
— Нет, — как всегда, ответил Билли. — Нет. Мы этого не сделаем. Мы оставим все как есть.
— Четыре года — такой долгий срок.
— Смерть дольше.
В шесть часов вечера солнце, повисшее над виноградниками, заполняло комнату летом, жизнью и радостью.
Под бледными веками глаза Барбары Мандель следили за происходящим в ее ярких снах.
— Я сегодня видел Гарри, — рассказывал Билли, сидя на высоком стуле у кровати Барбары. — Он все еще улыбается, когда вспоминает, как ты звала его Маппетом. Он считает своим величайшим достижением тот факт, что его до сих пор не выгнали из коллегии адвокатов.
Ничего другого о прошедшем дне он рассказывать ей не собирался. Все остальное могло только испортить ей настроение.
Если речь заходила об обороне, в комнате были два слабых места: дверь в коридор и окно. В примыкающей к комнате ванной окна не было.
Окно запиралось на шпингалет и закрывалось жалюзи. Дверь не запиралась.
Кровать Барбары, как и любая другая, что в интернате, что в больнице, была на колесиках. В четверг вечером, с приближением полуночи, Билли собирался выкатить кровать из этой комнаты, где ожидал найти Барбару убийца, и поставить в другую, безопасную.
Барбару не подключали ни к системам жизнеобеспечения, ни к мониторам. Емкости с питательным раствором и насос висели на стойке, которая крепилась к каркасу кровати.
Сестринский пост находился в середине главного коридора, и оттуда никто не мог увидеть происходящее в расположенной за углом комнате западного крыла. При удаче Билли мог незаметно для всех перекатить Барбару в другую комнату и вернуться сюда, дожидаться выродка.
При условии, что все так и будет и он разгадал замысел убийцы. Хотелось в это верить.
Он оставил Барбару и прошелся по западному крылу, глядя на двери в комнаты других пациентов, проверяя чулан с постельным бельем, душевую, прикидывая возможные варианты.
Когда вернулся, она говорила: «…вымоченные в воде… вывалянные в грязи… забросанные камнями…»
Слова предполагали плохой сон, но тон на это не указывал. Она говорила мягко, как зачарованная: «…изрезанные кремнями… исколотые остриями… изодранные шипами…»
Билли забыл захватить с собой блокнот и ручку.
— Быстро! — сказала она.
Стоя у кровати, он положил руку на плечо Барбары.
— Сделай ему искусственное дыхание! — требовательно прошептала она.
Он ожидал, что сейчас глаза ее откроются и она посмотрит на него, но этого не произошло.
Когда Барбара замолчала, Билли присел на корточки, чтобы найти шнур, который подводил электрический ток к механизму, регулирующему положение матраца. Чтобы вывезти кровать из комнаты, его следовало отсоединить.
На полу, ближе к изголовью, лежала фотография, сделанная цифровым фотоаппаратом. Билли поднял ее, чтобы рассмотреть при лучшем освещении.
— …ползут и ползут… — прошептала Барбара.
Билли несколько раз повернул фотографию,
прежде чем понял, что на ней запечатлен молящийся богомол, вероятно мертвый, белый на фоне выкрашенной белой краской доски.
— …ползут и ползут… и разрывают его…
Внезапно ее шепчущий голос извернулся, словно умирающий богомол, забираясь в спиральные каналы ушей, отчего по спине Билли пробежал холодок.
Во время официальных часов свиданий родственники и друзья заходили в двери интерната и шли куда хотели без регистрации у охранника.
