— А что это означает?
Эве не хотелось отвечать.
— Я не имею обыкновения объяснять свои картины.
— Ну, это понятно. Но вот это, — и он показал на росток, проклюнувшийся из темноты, — напоминает мне церковь. А вот это серое, на заднем плане, — это, может быть, надгробный камень. Немного скругленная вершина. Он далеко от церкви, но все равно видно, что они как-то связаны друг с другом. Кладбище, — сказал он просто. — С одним-единственным надгробным камнем. Кто же там похоронен?
Эва с удивлением уставилась на него.
— Вероятно, я сама.
Он опять пошел к выходу.
— На меня еще ни одна картина не производила такого сильного впечатления, — признался он.
Когда дверь за ним захлопнулась, она как раз подумала, что ей, наверное, следовало бы заплакать, но сейчас было уже поздно. Она сидела, сложа руки, и слушала жужжание стиральной машины. Как раз включилась центрифуга, она крутилась все быстрее и быстрее, пока звук ее не стал угрожающим.
Она попыталась отогнать от себя страх. Вскоре на смену ему пришел гнев, незнакомое чувство, которое росло и росло. Раньше она никогда не приходила в ярость, испытывала только отчаяние. Она подошла к обеденному столу, взяла сумку, открыла ее и вытряхнула деньги. По меньшей мере сто бумажек по сто крон, несколько пятидесятикроновых купюр и куча тысячных. Она считала и все никак не могла сосчитать их, не веря собственным глазам. Больше шестидесяти тысяч! «На карманные расходы», — сказала Майя. Эва разложила их на аккуратные кучки и покачала головой. На шестьдесят тысяч она могла бы жить вечность, во всяком случае полгода. И самое главное: этих денег никто не хватится. О них вообще никто ничего не знает. А кому бы они могли достаться, подумала она, — государству? У Эвы появилось какое-то странное чувство: ей стало казаться, что она заслужила эти деньги. Что они принадлежат ей. Она опять собрала купюры, нашла резинку и снова стянула их. И ее перестало волновать, что она их взяла. На самом деле, это должно было ее беспокоить, она удивлялась, что это ее нимало не волновало, она ни разу в жизни ничего не украла, разве что сливы из сада фру Сколленборг. Но почему они должны были оставаться лежать там, в плошках и вазах, когда они ей так нужны? После недолгих раздумий она направилась в подвал. Покопавшись там немного под столом, она нашла пустое ведерко из-под краски, которое внутри совсем высохло. Раньше там была зеленая краска, цвета липы, полупрозрачная. Она положила пачку купюр в ведерко и снова сунула его под стол. Если ей теперь что-то понадобится, она просто сунет руку в ведерко и вытащит несколько купюр, подумала она удивленно. Надо же — Майя говорила точно так же. Она вылезла из подвала. Это все потому, что никто их не найдет, подумала она. Может, мы все воры, просто не всем представляется подходящая возможность. А ей представилась. Деньги, которые никому больше не принадлежали, они и вправду должны достаться тому, кому очень нужны. Таким, как мы с Эммой. И, кроме того, — у Майи на даче спрятаны еще почти два миллиона. Она опять покачала головой. Она даже не могла себе представить такую уйму денег. А вдруг они так хорошо спрятаны, что их вообще никто никогда не найдет? Неужели они так и будут лежать там, пока не истлеют? «Я оставлю деньги тебе», — сказала Майя. Конечно, это была шутка, но сама мысль об этом вызывала у нее трепет. А вдруг Майя на самом деле хотела так поступить? Эта мысль потихоньку проникала в ее сознание, она пыталась отогнать ее. Деньги, о которых никто не знает. Она даже не могла представить себе, что могла бы сделать с такой пропастью денег. Ну конечно, это совершенно бредовая мысль. Это целое состояние, столько денег утаить невозможно, та же Эмма стала бы спрашивать, откуда это у них вдруг появилось столько денег, она могла бы проговориться Юстейну, и он тоже стал бы задавать вопросы, или же отцу, или же своим друзьям и родителям друзей. Вот потому-то так непросто быть вором, думала она, всегда найдется кто-то, кто станет подозревать, тот, кто знает, как бедно они жили, а слухи распространяются молниеносно. Господи, если бы только Майя знала, о чем она тут думает! А она, возможно, лежит сейчас в морозильной камере в морге, и на пальце ноги у нее номерок. Дурбан, Майя, родилась 4 августа 1954 года.
Она поежилась. Но мужчине с «конским хвостиком» недолго гулять на свободе, таких всегда задерживают. Оставалось только немного подождать, когда кольцо вокруг него окончательно сомкнётся, у него нет никаких шансов улизнуть, ведь теперь на вооружении полиции такие современные методы — например, тест на ДНК, а то, что он трахался с Майей, еще упрощает дело. Это все равно что оставить свою визитную карточку, не говоря уже про отпечатки пальцев, про волосы, нитки с одежды, и наверняка еще есть масса других улик. Она читала об этом в детективных романах. Внезапно она подумала, что и сама оставила кучу следов. Эта мысль привела ее в ужас. Следователь вернется, она была теперь в этом уверена. Тогда ей придется повторить свой рассказ, возможно, чем чаще она будет его повторять, тем легче это будет. Она решительно направилась в мастерскую. Через голову натянула на себя рубашку, в которой обычно работала, и свирепо уставилась на черный холст, натянутый на раму. Шестьдесят на девяносто, самый подходящий формат, не большой и не маленький. В ящике она нашла наждачную бумагу и деревянный скребок. Она оторвала кусок бумаги и намотала ее на деревяшку, взяла палку в руку и сделала несколько взмахов в воздухе. А потом накинулась на холст. Она начала с правой стороны и сделала несколько царапающих движений, вкладывая в них всю свою силу. Цвет холста стал серым, как свинец, немного светлее там, где ткань состояла из толстых нитей. Она повернулась спиной к холсту. А если они его не найдут? А если он так и останется на свободе? «Опель Манта». BL744, кажется, так? Попадаются далеко не все, подумала она, если у них в архиве изначально ничего на него нет, как они смогут его найти? Все ведь произошло так быстро и абсолютно беззвучно. Он выскользнул из квартиры и исчез буквально за несколько секунд. И если машину видела только она, они никогда не узнают, что он ездит на «Опеле Манта», а таких машин очень мало, и на самом деле, зная это, вычислить его было бы нетрудно.
Она снова подошла к холсту и стала сильно тереть маленькую точку в левом углу, сейчас ее движения были экономными, но давила она на палку сильнее. Что же он говорил, что-то о своей работе, сколько ему приходилось работать, чтобы заработать «штуку». «Штука» — это тысяча крон, подумала она. Внезапно перед глазами у нее появился маленький светлый хвостик на затылке. Пивоварня. Он сказал «пивоварня»!
Она остановилась. Ей удалось добраться до белой основы холста, белизна ослепила ее. Скребок упал на пол. Она взглянула на часы, ненадолго задумалась и покачала головой. Продолжила работу. Взглянула на холст еще раз. Стащила рубашку через голову, оделась и вышла.
Машина завелась не сразу. Она рычала, из выхлопной трубы повалил черный дым, когда она нажала на педаль газа и выехала на дорогу. А вдруг он уже в Швеции, кто его знает? Может быть, у него есть дача, на которой он сейчас и прячется, может, он покончил с собой. Или же он на работе, как и все нормальные люди, как будто ничего не произошло. На пивоварне, а его белая «Манта» припаркована на стоянке.
Она сидела, согнувшись, за рулем, а в голове ее одна мысль сменяла другую. Только посмотреть, права ли она, действительно ли машина там стоит. Она проехала здание службы электронадзора, оно осталось справа, и вдруг вспомнила про все неоплаченные счета; надо будет непременно заплатить. Теперь денег у нее достаточно, она может позволить себе даже вставить некоторые картины в рамы. Картины не очень-то охотно покупают, когда они без рам, когда из холста во все стороны торчат нитки. Ей это всегда было непонятно. Сейчас она проезжала мимо городского парка и приближалась к сложному участку дороги с девятью «лежащими полицейскими». Эва переключилась на вторую скорость. Он меня не видел, подумала она. Я могу совершенно спокойно прогуляться вокруг пивоварни, он понятия не имеет о том, кто я и что я видела. Но он боится, и он настороже. Я должна быть осторожной. Она перевалила через первого «полицейского». Если он достаточно умен, то будет продолжать жить, как ни в чем не бывало. Ходить на работу. Рассказывать похабные анекдоты в столовой. Возможно, у него есть жена и дети, пришла ей в голову неожиданная мысль. Она осторожно проезжала через «полицейских», машина была старая, и ее следовало поберечь. Про себя она стала называть его Эльмером. Ей показалось, что это имя как раз ему подходит, оно такое бледное и водянистое. Кроме того, она просто не могла себе представить, что у него какое-то совершенно обычное имя, как у всех, например, Трюгве или Коре, не говоря уже о Йенсе. Нет, это совершенно невозможно, думала она, вспоминая, как он сидел на кровати в приспущенных брюках и с острым ножом в кулаке. В нем не было ничего обычного. А интересно, как он чувствует себя сейчас? Наверное, как-то по-особенному. Может быть, он потрясен и напуган до смерти, или же просто злится, потому что переступил черту, и это может дорого ему обойтись? И как вообще можно чувствовать себя в такой ситуации?
