Он сунул руку в карман, вынул лист бумаги и вручил его мне.
Дон Кент Херберт, дата рождения: 13 декабря 1963 г.
Рост 5 футов 6 дюймов, вес 170 фунтов, каштановые волосы, карие глаза, автомобиль «мазда-миата».
Внизу напечатан адрес: Линдблейд-стрит, в Калвер-Сити.
Я поблагодарил Майло и спросил, известно ли ему что-нибудь новое по делу об убийстве Эшмора.
Он покачал головой:
– Относят к обычному голливудскому нападению.
– Подходящий тип для нападения. Был богат. – Я описал дом на Норт-Виттиер.
– Не знал, что исследовательская работа так хорошо оплачивается, – заметил Майло.
– Не сказал бы, что это так. У Эшмора, наверное, был какой-то независимый доход. Это объяснило бы, почему клиника приняла его на работу в то время, когда она избавлялась от врачей и не приветствовала субсидии на исследования. Весьма возможно, что он пришел со своим приданым.
– То есть заплатил за свое поступление на службу?
– Такое случается.
– Я хотел бы спросить вот о чем. Это касается твоей теории, почему Эшмор начал проявлять любопытство. Кэсси поступала на лечение и выписывалась из клиники, начиная с момента рождения. Почему же он ждал до февраля и раньше не совал нос в чужие дела?
– Хороший вопрос. Подожди-ка.
Я принес выписки, которые сделал из истории болезни Кэсси. Майло придвинулся к столу, я стоял рядом и переворачивал страницы.
– Вот, – нашел я. – 10 февраля. За четыре дня до того, как Херберт взяла историю болезни Чэда. Вторая госпитализация Кэсси из-за проблем с желудком. Диагноз: расстройство желудка неизвестного происхождения. Возможно, сепсис – основной симптом – кровавый понос. Это могло вызвать у Эшмора предположение о каком-нибудь специфическом отравлении. Может быть, его профессиональный интерес преодолел апатию.
– Однако не настолько, чтобы он поговорил об этом со Стефани.
– Верно.
– Поэтому можно предположить, что он искал, но ничего не нашел.
– Тогда почему не возвратить назад медицинскую карту? – возразил я.
– Небрежность. Возможно, Херберт должна была сделать это, но не сделала. Знала, что скоро уходит, и ей было наплевать на бумаги.
– Когда увижу ее, спрошу об этом.
– Ага. Кто знает, может, она прокатит тебя в своей «миате».
– Трепись, трепись, – ответил я. – О Реджинальде Боттомли есть что-нибудь новенькое?
– Пока нет. Фордебранд – сыщик из Футхилла – сейчас в отпуске. Поэтому я заказал разговор с парнем, который его временно заменяет. Будем надеяться, что он посодействует.
Майло поставил банку на стол. Лицо его стало напряженным, и я подумал, что знаю причину. Он думал, известно ли тому, другому детективу, кто он, Майло, такой. Побеспокоится ли он ответить на вызов.
– Спасибо, – сказал я. – За все.
– De nada[29]. – Он потряс банку. Пустая. Облокотившись на стол обеими руками, Майло взглянул на меня.
– Что случилось?
– Ты выглядишь неуверенным. Как будто проиграл.
– Думаю, да. Все это только теории, а Кэсси до сих пор в опасности.
– Понимаю, что ты имеешь в виду. Самое лучшее – сосредоточиться, не отклоняться в сторону. Это рискованно в таких запутанных случаях – я-то знаю, часто бывал в подобных ситуациях. Чувствуешь себя бессильным, начинаешь бросаться из стороны в сторону и заканчиваешь тем, что мудрее не стал, а годы прошли.
* * *
Он ушел вскоре после окончания разговора, а я позвонил в палату Кэсси. Был уже десятый час, и посещение больных прекратилось. Я представился телефонистке больничного коммутатора, и меня соединили. Ответила Вики.
– Алло, это доктор Делавэр.
– О... чем могу помочь?
– Как дела?
– Прекрасно.
– Вы в комнате Кэсси?
– Нет, не там.
– На посту?
– Да.
– Как Кэсси?
– Отлично.
– Спит?
– Ага.
– А Синди?
– Она тоже.
– Тяжелый день, а?
– Да уж.
– Доктор Ивз была?
– Около восьми – вам нужно точное время?
– Нет. Спасибо. Есть что-нибудь новое по поводу гипогликемии?
– По этому вопросу лучше переговорить с доктором Ивз.
– Новых припадков не было?
– Нет.
– Хорошо, – закончил я. – Скажите Синди, что я звонил. Зайду завтра.
Вики повесила трубку. Несмотря на ее враждебность, я испытывал странное, почти развращающее чувство власти. Я знал о ее безрадостном прошлом, а ей было неизвестно о моих сведениях. Но вскоре я понял: мои знания нисколько не приблизили меня к истине.
«Слишком отвлекся», – сказал бы Майло.
Я сидел и чувствовал, как уменьшается моя власть.
На следующее утро я проснулся в чистых лучах весеннего солнца. Пробежался пару миль трусцой, не обращая внимания на боль в коленях и сосредоточив все мысли на вечере, который проведу вместе с Робин.
Принял душ, покормил рыбок, во время завтрака прочитал газету. Об убийстве Эшмора больше ни слова.
Позвонил в то справочное бюро, которое подходило к адресу Дон Херберт. Ни адреса, ни номера телефона. Женщины с такой фамилией у них не оказалось. Ни один из двух Хербертов, проживающих в Калвер-Сити, не знал никакой Дон.
Я повесил трубку. А что, собственно, изменится, если я и найду адрес? Ну, отыщется Дон. Как я объясню свой интерес по поводу истории болезни Чэда?
Я решил сосредоточиться исключительно на своей специальности. Одевшись и пристегнув на лацкан больничный пропуск, я выехал из дома, повернул на бульваре Сансет на восток и направился в Голливуд.
До Беверли-Хиллз я добрался очень быстро и проехал Виттиер-драйв, не снижая скорости. Что-то на противоположной стороне бульвара привлекло мое внимание.
Белый «катласс», приближающийся с востока. Я свернул на Виттиер и направился к 900-му кварталу.
При первой же возможности повернул в обратном направлении. К тому времени, как я подъехал к большому Дому в георгианском стиле, «олдсмобил-катласс» уже стоял на том же самом месте, где я видел его вчера. Из автомашины выходила чернокожая женщина.
Молодая, около тридцати или чуть постарше, невысокая и тоненькая. Серый хлопчатобумажный свитер, черная, до колен, юбка и черные туфли на низком каблуке. В одной руке она несла сумку с продуктами, а в другой держала коричневый кожаный кошелек.
Возможно, экономка. Ездила делать покупки для опечаленной вдовы Эшмора.
Она повернулась к дому и заметила меня. Я улыбнулся. Вопросительно посмотрев на меня, маленькими легкими шажками приблизилась ко мне. Когда женщина подошла ближе, я увидел, что она очень хорошенькая. Кожа была настолько черной, что отливала в синеву. Круглое лицо, не заостренный подбородок; черты ясные и широкие, как у нубийских масок. Большие внимательные глаза сосредоточились на мне.
– Здравствуйте. Вы из больницы? – Утонченное английское произношение, свойственное учащимся средней школы.
– Да, – удивившись, ответил я, но вскоре понял, что она увидела пропуск на лацкане.
Ее глаза заморгали, потом широко раскрылись. Радужная оболочка двух оттенков – красного дерева в центре и орехового по краям.
Покрасневшие белки. Она плакала. Рот слегка дрожит.
– Алекс Делавэр, – представился я, протягивая руку из окна машины.
Женщина поставила сумку на траву и пожала мне руку. Ее узкая ладонь была сухой и очень холодной.
– Анна Эшмор. Не ждала никого так скоро.
Почувствовав неловкость из-за своих предположений, я произнес:
– Я не знал доктора Эшмора, но хотел выразить свои соболезнования.
Она опустила руку. Где-то в стороне чихала газонокосилка.
– Никакой официальной службы не будет. Муж не был религиозен. – Она повернулась к большому дому. – Не зайдете ли?
* * *
Стены вестибюля высотой в два этажа были оштукатурены в кремовый цвет, а пол был выложен черными мраморными плитами. Витая мраморная лестница с красивыми медными перилами вела на второй этаж. Справа от холла большая столовая-с желтыми стенами сверкала темной гладкой мебелью в стиле модерн, которую, по-видимому, полировала добросовестная прислуга. На стене за лестницей – смесь современной живописи и африканского варианта батика. Небольшое фойе вело к стеклянным дверям, которые как бы обрамляли классический калифорнийский вид – зеленый газон, голубой бассейн, наполненный пронизанным солнцем серебром воды, белые кабинки за увитой растениями колоннадой, зеленая изгородь и клумбы с цветами под колеблющейся тенью деревьев. Что-то ярко-красное карабкалось по черепице крыши кабины – бугенвиллея, которую я видел с улицы.
Из столовой вышла горничная и забрала сумку у хозяйки. Анна Эшмор поблагодарила ее, затем указала налево, в гостиную, комнату в два раза больше столовой, расположенную на две ступени ниже холла.
– Пожалуйста, – предложила она, спускаясь в гостиную и включая несколько напольных ламп.
В углу расположился большой черный рояль. По восточной стене – ряд высоких окон, закрытых ставнями, сквозь которые пробивались тонкие лучи света. На светлом паркете лежат персидские ковры в черных и буро-красных тонах. Белый потолок с углублениями-кессонами, стены абрикосового цвета. На стенах вновь произведения искусства – то же смешение полотен, писаных маслом, и африканских тканей. Мне показалось, что над гранитной полкой камина я разглядел работу Хокни.
