Хосефа остановилась.
Криков уже не было слышно, как и его шагов. Собрав последние силы, она посмотрела назад – в тамбуре было пусто. Лишь металлический скрежет, шум ветра и стук колёс.
Он открыл двери вагона, догадалась она, и сбросил мёртвое тело. Значит, все они были правы – тела не просто так исчезали, их сбрасывали на ходу.
И с ней он поступит так же.
Она ускорила шаг. Быстрее, быстрее, спрятаться где-то. Купе, ещё одно и ещё. Не открыв ни одну из дверей, не постучав ни к кому, Хосефа дошла до последней.
Тамбур был совершенно пустой. Двери следующего вагона отличались от всех предыдущих – последний вагон был багажный. Здесь не было ничего, кроме вещей. Она огляделась по сторонам – чемоданы, спортивные сумки, нет сидений, один голый пол. Так даже лучше, промелькнуло в её голове, если он убьёт её здесь, никто больше не пострадает.
Хосефа пробиралась мимо вещей и никому не нужных сумок. Кто-то из хозяев был уже мёртв, если не все. Хосефа решила, что спрячется в них. Она подбежала к двери выгрузки багажа и открыла её. Сильный ветер хлестал по щекам, яркий свет ослеплял, но не сильно, Хосефа попятилась к сумкам. Он подумает, она спрыгнула вниз, и перестанет её искать. За дверью опять шаги – теперь он пришёл за ней. Хосефа посмотрела под ноги, рядом с ней на полу – задвижка, выпавшая из двери. Она схватила её и побежала к горе чемоданов.
Секунды превратились в минуты, дыхание её стало громким, таким немыслимо громким, каким оно бывает всегда, когда нужно молчать. Сжав в руках металлическую задвижку, она слушала каждый шаг – он был уже здесь, совсем рядом. Бродил возле каждой сумки, пронюхивал каждый метр, выискивая её, как шакал.
Хосефа теряла сознание, предательски подступившая дрожь ослабила её пальцы, металлическая задвижка – единственный шанс на спасемье, чуть не выскользнула из рук. У неё гудело в ушах.
– Вы здесь? – услышала она его голос.
Господи, он с ней говорит!
– Хосефа!
Он знает её имя…
– Не надо прятаться. – Силуэт встал над ней.
Хосефа не видела почти ничего, она смогла лишь на него замахнуться.
Силуэт отступил, споткнулся о чемоданы и завалился на гору сумок.
Хосефа ударила его по голове, он вскрикнул и сразу замолк, она отшатнулась и… закричала.
Не может этого быть…
Она отстранилась от тела, отходила все дальше и дальше, к открытой двери.
– Не может этого быть, – шептала Хосефа, – я убила его. Я убила мистера Лембека…
25
Поезд
Все кружилось перед глазами – и вагон, и люди вокруг, они что-то говорили, кричали, но я не слышал почти ничего… Ничего, кроме сильного гула.
Я ещё до конца не верил, что всё это сотворил старик Хорхе. Что он был на такое способен. Неужели это он сбрасывал из вагонов людей? Я попытался вспомнить, где старик находился, когда исчезали другие, но не мог собрать мысли. Я не был уверен, мне казалось, он был рядом с нами, он никогда не отпускал малышку с рук. А она не отпускала его. У меня звенело в ушах, разболелось по всей голове. Как он мог просто скинуть её? Как он мог скинуть ребёнка…
Хорхе, скрюченный, лежал на полу и, казалось, тихо смеялся. Он сходил с ума, понял я. Все мы скоро сойдём. Этот поезд нас просто так не отпустит.
Постепенно возвращались ушедшие звуки. Вдова что-то кричала, ах да, она рассказывала Полянскому, как пыталась остановить старика, но не смогла, как осталась совсем одна в этом ужасном вагоне и что все куда-то исчезли.
– Как исчезли? – спросил я и наконец-то услышал свой голос, он был далёкий и приглушённый, как после любой глухоты.
– Хосефа исчезла, – тараторила миссис Салливан, – а мистер Лембек пошёл за ней, но тоже пропал.
– Так, мы пойдём в конец поезда, – сказал Полянский.
– Я никуда не пойду, – взмолилась несчастная женщина, – они, наверное, тоже погибли, – кричала она, – я не вынесу больше смертей!
– Пожалуйста, успокойтесь, – взял её за руку доктор. – Надо повязать старика. Помогите-ка мне, Берроу.
Мы повалили Хорхе, доктор заломил ему руки, хотя, как мне показалось, тот и не сопротивлялся, он был как тряпичная кукла – швыряй его в разные стороны, он и не ответит ничем. Лицо его было мокрым и грязным, но абсолютно счастливым, он словно был рад тому, что сотворил. Руки ему завязали ремнём от его же брюк.
Я смотрел в его помутнённый взгляд, пытаясь понять хоть что-то, не понимая, зачем я пытаюсь. Это как последняя прихоть каждого, кто оказался в кошмаре – найти хоть малейший просвет объяснимого в необъяснимости всего.
– Вы не понимаете, что происходит, Хорхе? Вы не понимаете, что натворили? – склонился я над его седой головой.
Он разжал свои губы, что скривились в дрожащей улыбке. и выдавил из избитых лёгких еле различимые слова:
– Это вы не понимаете, Эд.
Глаза его вновь отстранились, лицо стало каким-то блаженным. Когда сумасшествие убивает тебя одного, это только твоё сумасшествие, когда оно убивает других, ты больше не можешь им управлять. Мы были в каком-то кошмаре, пожирающем каждого, кто ещё остался в живых. Если даже любовь к этой малышке не спасла разум Хорхе, то и нас уже ничего не спасёт.
Двери тамбура вновь открылись. Это были Трэвис и Нил.
– Что случилось? – смотрели они на старика со связанными руками.
– Он выбросил ребёнка из поезда, – ответил Полянский.
– Вот ты ж подонок! – прорычал Трэвис и врезал ему с размаху.
Старик скрючился ещё сильнее и захрипел.
– Держите себя в руках, – отстранил его доктор, – здесь и так полно трупов. Так, вы трое останетесь здесь, – сказал он, глядя на Трэвиса и Нила со вдовой, – а мы с Берроу пойдём искать Хосефу и мистера Лембека.
Я уже понимал, что Полянский будет последним, кто не сойдёт здесь с ума. Мысленно я приготовился к самому худшему. К тому, что через один или пару вагонов мы не обнаружим живыми и их.
Сколько отсутствовал Лембек, я не знал. Надо было спросить у вдовы, но никто из нас не подумал об этом. Хотя какая, собственно, разница, если он будет мёртв. Я был в этом почти уверен. Когда за одни только сутки ты видишь мёртвых чаще, чем живых, то смерть уже не кажется чем-то необычным. Она не шокирует, не удивляет, остаётся лишь привкус сочувствия, но и он растворяется в небытии. Как же здесь было холодно. С каждым часом всё холодней. Этот поезд убивал людей с той же скоростью, с какой мчался, и мне уже думалось, он не остановится, пока не убьёт нас всех.
Мы прошли наш вагон и оказались у следующего.
Выйдя в тамбур, я заметил странное чёрное пятно у дверей, похожее на пепел или прах.
– А это ещё что?
– Чёрт его знает, – сказал Полянский, – может, что-то сгорело.
– Может быть… Почему люди из последнего вагона не бежали к нам? – спросил я Полянского, когда он потянулся к двери.
– А мы почему не бежали к ним?
– Мы шли к кабине машиниста, как и люди из вагона Трэвиса.
– Кстати, где они? – посмотрел на меня Полянский. – Должны бы уже дойти.
Должны, подумал я. Но и они почему-то молчали. Зудящий холод вновь просверлил мой желудок, зайдя под самые рёбра, отдаваясь даже в костях.
– Опять болит? – спросил Полянский. – Я потом вас осмотрю.
Мы открыли дверь следующего вагона. Тишина и покой, никаких криков и прочих истерик.
– Может, здесь и нет никого?
– Может, и нет, – сказал Полянский и вошёл.
В первом купе мирно спала пожилая женщина в обнимку со своей собакой – лохматый белый терьер, положив голову на лапы, мирно сопел на её груди.
– Мадам, – позвал я её.
– Тихо вы, – шикнул Полянский, – поднимете только крик.
Мы осторожно закрыли дверь.
В каждом следующем купе была та же картина: молодой парень с девушкой, женщина с двумя детьми, мужчина и ещё один парень.
– Может, убийца среди них? – спросил я.
Полянский внимательно посмотрел на молодого человека из последнего купе.
– Непохоже, чтобы кто-то из них кого-то пришил, никаких следов борьбы, даже костюмы совсем не помяты.
