— Из своего опыта с призраком Шарлотты Барнс я знаю, что ты должна была чувствовать.
Мы с Антонием, услышав такое, посмотрели друг на друга: уж не случилось ли что-то с боссом из-за нашего расследования?
Потом какое-то время разговор продолжался, но я больше интересовался бабочками, траекторией их полета и быстротечностью их жизни. Наверное, я задремал, потому что проснулся под звук голосов, распевавших дуэтом «Не могу тебе дать ничего, кроме любви».[64] Пели Морган и Антоний. Шелл, держа сигарету в уголке рта, выстукивал в такт по столешнице, Исабель подпевала без слов. Вонда вырубилась, а на носу у нее примостилась оранжевая теопа.
Я даже не помню, как ложился в кровать, но, проснувшись около полудня, обнаружил себя в постели. Исабель уже встала. Чувствуя некоторую слабость, я вылез из кровати и надел халат. Войдя в кухню, я увидел, что все, кроме Шелла, снова в сборе. Только Исабель произнесла «Hola» в знак приветствия. Другие лишь улыбались и кивали, и вид у них был довольно жалкий.
— Кофе? — спросил я.
— Забудь про кофе, малыш. Нужно похмелиться, — сказал Антоний.
Тут я заметил на столе две открытые бутылки шампанского. Я сел, Морган передала мне пустой бокал, а Вонда наполнила его.
— Снимает головную боль, — отрекомендовала она, глядя, как поднимаются пузыри.
Я собирался спросить, куда делся Шелл, когда он собственной персоной вошел в кухню, сел и потянулся к бутылке. Одной рукой он наполнил стакан, а другую поднял, размахивая клочком бумажки.
— Мне только что позвонил Эммет, — сказал он. — Ну и скорость у него. Я связался с ним сегодня в восемь утра. Он сказал, что сокращение КЕА — почти наверняка сокращение, как он считает, — в связи с Колд-Спринг-Харбор обозначает, — тут Шелл снова бросил взгляд на клочок бумажки, — «Канцелярию евгенического архива».
— Это что еще такое? — удивился Антоний.
— Никогда о таком не слышал, — сказал Шелл. — Но Эммет говорит, что евгеника — это изучение наследуемых особенностей, ну как у Дарвина или, точнее, у Менделя. Он уточнит и позвонит попозже.
Днем Шелл, Антоний, Вонда и Морган сели в «корд» и поехали на станцию, чтобы посадить Вонду на поезд, а потом отвезти Морган в магазин — прикупить кое-что из вещей, которых не нашлось в коробках из ее лачуги. Исабель не могла поехать с нами, так как было неясно, кем ее считает полиция — похищенной или подозреваемой в связи с убийством Паркса. Хотя фотографий Исабель у полиции не было, рисковать мы не хотели и решили, что лучше ей пока не выходить.
Мы с ней остались дома — разлеглись на диване в гостиной, болтали, целовались, миловались. Часа в два зазвонил телефон в кабинете, и я пошел брать трубку.
— Томми дома? — спросила трубка голосом Червяка.
— Его нет дома, мистер Броган.
— А как насчет высокого, умного и красивого?
— Антония? Его сейчас тоже нет.
— А с кем я говорю — с малышом свами?
— Да.
— Ну да ладно, малыш, скажу тебе, потому что не знаю, когда еще у меня будет случай позвонить. Слушай меня внимательно. У тебя есть перо и лист бумаги?
Я сел за стол Шелла и взял ручку.
— Я готов, — сказал я.
— Первым делом запиши его имя. Этот парень из Хаттингтона, и недавно он написал статью о КЕА — не слишком лестную. Он там работал когда-то… врач, Манфред Стинтсон. — Червяк дал мне меньше двух секунд, после чего спросил: — Записал?
Я сказал «да», но все еще записывал.
— Так вот, Шелл спрашивал меня о «Канцелярии евгенического архива» в Колд-Спринг-Харбор. У твоего старика нюх на всякое говно, а от этого несет так, что за милю чуешь.
Он помолчал несколько секунд, а когда заговорил снова, голос его звучал возбужденно, даже сердито.
— «Канцелярия евгенического архива», Колд-Спринг-Харбор, основана в тысяча девятьсот десятом году Чарльзом Давенпортом и Гарри Лафлином. Основная цель — изучение наследственности в связи с исследованиями Менделя. Речь шла о скрещивании с целью выведения идеальной расы. Они начали с изучения аномалий, вроде всяких типчиков, что толпятся в средней части Кони-Айленда,[65] — ну, всякие там гиганты, карлики, ребята с шестью пальцами. Потом они занялись близнецами и альбиносами, недоумками, любыми особенностями, которые прослеживались через поколения. Слушай, я могу высказать сто предположений касательно их идеала.
— Я понятия не имею, о чем вы говорите.
— Вот тебе наводка. Все люди, поддерживающие это, происходят из Северной Европы. Мы говорим о белых англосаксах с голубыми глазами. Ты меня понял? И за этим делом стояли и стоят весьма влиятельные фигуры. Первым деньги выделил Э. Г. Гарриман — порядка одиннадцати миллионов долларов. Были там еще и пожертвования от Карнеги и Рокфеллера. Тедди Рузвельт, Вудро Вильсон, Маргарет Сангер, денежные мешки вроде Прескотта Буша.[66] Все они были или остаются ярыми приверженцами этой затеи. И чему же они привержены? Они хотят, по их словам, погасить надвигающуюся волну «слабоумия». Принудительная стерилизация тех, кто не обладает достаточным интеллектом. Раздельное существование рас. Более строгие законы по эмиграции и натурализации, чтобы такие, как ты, а также выходцы из Южной Европы не ухудшали породу основателей великой Америки. Если верить этим ребятам, даже сама Депрессия вызвана людьми, у которых недовольство в крови, недоумками и инертными массами, которые высасывают соки из нашей культуры. И скажи-ка мне, малыш, ты ведь понимаешь, что совершенство субъективно?
Я не понял, хочет ли он на самом деле услышать мой ответ, но когда пауза затянулась, ответил:
— Конечно.
— Кстати, инертность — то самое, что эти доктора могут записать на свой счет. А еще такое понятие, как «музыкальный интеллект». Совсем не субъективное определение, правда? Господи боже мой, да для нормального общества я инертнее некуда. Я уже вижу, что эти ребята хотят меня кастрировать. Ты можешь себе представить, как я буду раздражать людей, если мой голос станет еще тоньше? Эта дрянь повсюду — в школьных учебниках, в церковных проповедях — утверждает, что только лучшие должны вступать в брак с лучшими. И в Конгрессе, где настоящие идиоты выпускают законы для проведения этого плана в жизнь. Благодаря этим вершителям судеб человеческих в двадцати с лишним штатах приняты законы об обязательной стерилизации любого, чей интеллект сочтут недостаточным. Поговаривают даже об эвтаназии. Ты понимаешь, что это значит? Да на хер нужен Ку-клукс-клан, если есть такие ребята? Вот только в этом году прошел международный конгресс по евгенике, и у них есть на тебя планы, мой мальчик. Ты меня слушаешь, малыш? Слушаешь?
— Да-да, слушаю.
— Я тебе выдам маленькое пророчество, рожденное продвинутым разумом Червяка. Слушай внимательно. Тебе это очень сильно не нравится, и ты прав. Мексиканцы, как считают, отравили благородную кровь Америки. Вы, ребята, инертные и вороватые. Тут и говорить нечего. И вот поэтому они хотят собрать вас всех и отправить назад. Вопрос это политический и экономический, но они делают вид, что он медицинский. А возьмем евреев. Сам Генри Форд ополчился против них. Генри — главный расист Америки. У него есть газета в Дирборне, штат Мичиган, так он там опубликовал нечто под названием «Протоколы сионских мудрецов». Суть этого вот в чем: евреев необходимо уничтожить. Форд распространяет эту мерзость и по всей Европе. Немцы, с которыми он ведет бизнес, его просто обожают. И не забудь о том, что в своей автобиографии он пишет: идея конвейера родилась у него после посещения скотобойни. Прибавь к этому деньги и влияние, которыми обладают эти идиоты, их желание очистить человечество от всех, кто думает не так, как они, и на них не похож. Это значит, что впереди нас ждут темные времена, мой юный свами. Так сказал Червяк.
Трубка замолчала. Мысли мои метались не только от бурной обличительной речи Эммета, но и от всего, что из нее вытекало. Странные эмоции переполняли меня, но я был слишком ошарашен, чтобы их понять. Я вернулся в гостиную, сел на диван рядом с Исабель, обнял ее и, крепко прижав к себе, закрыл глаза. И тут я понял, что чувство, которое переполняет меня, словно кусок льда, медленно тающий в груди и распространяющийся по всему организму, называется страхом. Я чувствовал себя беззащитным, словно бабочка, и, как бы крепко я ни прижимал к себе Исабель, мне все время представлялся занесенный надо мной гигантский башмак.
В тот вечер Шелл через информационную службу нашел номер Стинтсона и позвонил ему — якобы он журналист из «Нью-Йорк таймс», желающий разобраться в том, что написал профессор против КЕА. Стинтсон явно горел желанием обсудить эту тему и довести свою озабоченность до широкой публики. Он пригласил Шелла к себе на следующий день. Я должен был сопровождать Шелла, изображая его ассистента и фотографа.
