«Ты вспомнила место, где покупала кислоту для покушения, – сказала Марина себе. Перед глазами мельтешила лаборантка: ставила чайник, двигала конфеты, шумно удивлялась. – Это сколько же народу ты угробила? А теперь решила все забыть? Замечательно!»
Она достала телефон и позвонила следователю Турчанинову.
Восемнадцатого июля в здание фонда вошли судебные приставы. Их давно ждали – было уже несколько постановлений о наложении ареста на имущество.
Сотрудники воспринимали происходящее по-разному. Кто-то до сих пор надеялся, что обойдется, кто-то и за месяц до этого убеждал каждого встречного, что империя рухнула и никакой надежды нет. И те и другие сильно расстроились. Нужно было искать новую работу, оставались большие долги по зарплате – вряд ли их когда-нибудь вернут. У каждого были свои маленькие трагедии. Один выплачивал кредит за четырехкомнатную квартиру, другой мечтал пересесть в новую «ауди», третий обещал девушке свозить ее на Мальдивы.
– Какие драмы! – иронично говорил главный юрист (у него с деньгами все было очень хорошо, но по убеждениям он был социал-демократ). – Того и гляди нашим бездельникам придется ездить на метро!
– И начнутся самоубийства, не иначе, – весело поддержал его один из завсегдатаев сигарной. – А вы, Борис Борисович, говорят, в «Лукойл» переходите? Завидую!
– Не завидуйте. В наше время везде неспокойно.
– Так идите юристом в окружное управление культуры, отдайте долг родине. Вот уж где спокойно! Я тут недавно объявление видел – аж три вакансии. И зарплата хорошая, тысяч пять, кажется. И что приятно – рублей. Стабильная валюта, только укрепляется.
– Зря зубоскалите, ничего смешного. Вы вон тоже из судей ушли.
– Мишаня отучил меня от любви к этой профессии.
– Мишаня нас от многого отучил. И многому научил.
– Скоро, похоже, начнут сажать и в управлении культуры…
– И все-таки этот крах – как он символи-чен! – вдохновенно произнес главный юрист. – Пусть и в управлении культуры сажают. Это ведь самоочищение нашей страны!
– Я наконец понял, кого вы мне напоминаете! Васисуалия Лоханкина. «А может, в этом есть сермяжная правда?»
– Да ну вас!
– Ха-ха-ха…
Сигары и коньяк кто-то разобрал еще накануне – сейчас курили свое. Настроение у всех было неплохое; здесь сидели только главные, те, кто не пропадет ни при каких обстоятельствах. На многих из них давно уже шла настоящая охота, почти каждый теперь обдумывал по два-три предложения. Но грустно было и им. Все-таки большой кусок жизни, довольно беззаботный, безбедный.
– А если бы Марина не очнулась? – вдруг спросил Крючков. – Ведь денег совсем не осталось.
– Перевели бы в государственную клинику, – предположил юрист. – Или нет? Вы как думаете?
– А я не хочу об этом думать, – сердито сказал один из завсегдатаев. – Я хочу закрыть эту страницу своей жизни и забыть фамилию Королевых. Все, хватит. Надо забыть, как забыли и выбросили девяностые годы.
– Ба! Что это вы разошлись? Чем вам Мишаня насолил? Да и дом на Николиной горе, насколько мне помнится, вы купили именно в девяностые. Сейчас-то уж не угнаться.
– Зря вы считаете чужие деньги.
– Да упаси Господь! Просто не люблю, когда кусают руку дающего.
– И дом я выставил на продажу. Все равно ездить далеко.
– Миллиона полтора просите?
– Нет. Дача у меня скромная. Прошу миллион четыреста…
– Ха-ха-ха…
– Ну, по домам? – сказал Крючков и хлопнул себя по коленям.
… – Значит, видели во сне? – немного растерянно спросил Турчанинов, ставя чашку на стол.
Они сидели в Марининой кухне. Начинались сумерки. Серебристый летний свет бросал на предметы мерцающие лучи: вспыхивала то чашка, то ваза, то картина на стене. От этой красоты немного ломило в груди.
– Я вам рассказала всю правду. Что мне теперь делать?
Он не знал, что сказать. Признаний было слишком много, все они были удивительными.
Кто-то окликнул ее во дворе, назвав при этом Лолой.
В косметологической клинике врач сказал: «Я вспомнил, где вас видел». Узнал он и «мерседес» 2003 года выпуска.
Она видела во сне ворота, за которыми продают кислоту. Очень вероятно, что она была там именно для того, чтобы кислоту купить. Значит, она именно тот человек, который причастен к покушению на Марину Королеву? Самой-то Марине Королевой что делать на этой чертовой улице?
Доказательств того, что перед ним сидит Лола, более чем достаточно.
Бывшая лаборантка медицинского института, она действительно знала, где купить кислоту, чтобы расчистить себе путь к наследству.
К мачехе на встречу Марина бы пришла.
– Я рассказала правду, – тихо повторила девушка. – Я Лола?
Самое поразительное, что ответ на этот вопрос интересовал его в последнюю очередь. Так уж он был устроен, такая у него была многолетняя следовательская привычка, она въелась в плоть, растворилась в крови: выбрав цель, он шел к ней, не отвлекаясь на другие, пусть даже самые соблазнительные.
Прежде всего, он хотел знать, говорит ли она правду. Действительно ли она потеряла память?
Ведь кто-то убил Сергеева! Бывший главврач – скорее всего, убийца Елены Королевой. Убрав его, некто хорошо подстраховался. Логично, если это сделал сообщник. Но это означает, что сидящая перед ним девушка пару недель назад совершила убийство, после чего забрала из квартиры убитого свои медицинские документы.
А что, если это вообще ее хитрый расчет – шаг на опережение? Попытка признаться во всем (а точнее, в том, что он, по его собственным заверениям, не собирается разоблачать), чтобы замаскировать единственное убийство, которое не закрыть за давностью лет, которое обязательно будут расследовать, – убийство Сергеева.
Турчанинов внимательно посмотрел Марине в лицо.
Теперь она была без очков. Сумерки немного смягчили черты, но лицо все равно было некрасивым. Говорят, так выглядела половина человечества до изобретения прививок от оспы.
Проблема была не только в шрамах – некоторые пропорции лица были сильно нарушены, и нос казался слишком маленьким, а подбородок – слишком большим. У Марины были красивые глаза – зеленые и длинные. Иван Григорьевич постарался мысленно разгладить неровности и возвратить прежние черты (вначале одни, потом другие), но у него ничего не получилось. Лицо оставалось таким же – не уродливым, а просто несимпатичным.
– Вы недостаточно подробно рассказали, как съездили на эту Ивана Порываева. Больше ничего не вспомнили? Саму собаку видели? Почему она вас так пугает?
– Собаку я не видела.
– А слышали?
– Кажется, кто-то тявкал в глубине. Но мне не было страшно.
– А что сказал старик?
– Что несколько лет назад я не могла видеть собаку под воротами.
– Почему?
– Потому что раньше снизу были прибиты железные щиты.
– Железные щиты?
– Их сняли полгода назад.
– Зачем там были щиты?
– Рекс покусал человека, и их прибили.
Турчанинов удивленно помолчал.
– Если вы видели морду собаки под воротами, значит, вы были на этой базе не раньше, чем полгода назад.
– Да. И значит, я не Марина. Полгода назад Марина была в коме.
– Но как же тогда покушение, в котором вы себя обвиняете? Если Лола покупала кислоту, то это было пять лет назад.
Теперь удивилась Марина. Видимо, эта мысль еще не приходила ей в голову.
– Значит, я была на этой базе дважды, – наконец, произнесла она. – Пять лет назад, когда покупала кислоту, и меньше полугода назад, чтобы… Не знаю, зачем.
– Чтобы облить еще кого-то?
Он даже попытался пошутить, чтобы отвлечь ее! Ему казалось, что она сейчас свалится со стула.
– Да какая разница, для чего! Главное, что я видела собаку под воротами, значит, была там совсем недавно. Когда Марина лежала в коме!
– А может быть, пять лет назад там тоже не было щитов?
– Как это не было щитов? – пробормотала она. – Старик сказал: были.
– Но не вечно же?
– Вечно, вечно, вечно!
– Марина! – он прикрыл рукой ее кисть. – Собаки не вечны. Когда-то Рекс укусил человека. Возможно, это было три года назад или четыре. Именно тогда щиты и прибили.
– Но ведь и тогда получается, что я не Марина.
– На первый взгляд, да, – вздохнул он. – Ведь кислоту купили, чтобы облить Марину.
Ситуация, в которой он оказался, была настолько бредовой, что он даже старался не задумываться лишний раз. Сидящей напротив него девушке он не верил ровно на пятьдесят процентов. На другие пятьдесят процентов он был убежден, что она не только говорит правду, но еще и является дочерью Михаила Королева. Сейчас ему пришло в голову, что испытываемая ею раздвоенность и вовсе чудовищна. В конце концов, он может в любой момент все бросить, а ей нужно как-то определяться.
«А можно ли не определяться? – вдруг подумал он. – Ну, начать все с чистого листа, забыть. Сказать себе: я такая-то и такая-то, это аксиома, баста».
