– Но ты это сделал. И в глазах закона ты совершил преступление, которое карается тюрьмой. В лучшем случае ты попадешь в исправительное учреждение для подростков.
Этот приговор вызывает у подростка уже настоящую панику. Он обхватывает голову руками и издает душераздирающий стон.
– Малыш решил разыграть перед нами сценку? – насмешничает Жермен Дэтти с заднего сиденья.
У Алисии начинают сдавать нервы. Однако она старается сохранить безмятежность и не отвечает на реплику старухи.
– А если я сдамся? – предлагает подросток дрожащим голосом. – Если я все расскажу фликам, скажу, что это несчастный случай, объясню, как все случилось? Может, они поймут, ты ведь всегда говоришь, что повинную голову меч не сечет… И ты не должна страдать из-за моего идиотизма, и дедушка тоже. И даже если я попаду в тюрьму, то ненадолго. По крайней мере на меньший срок, чем если нас поймают, и тогда…
Тео умолкает, задавленный отчаянием. Теребит пальцы, громко шмыгает носом, с трудом сдерживает дрожь в руках и ногах.
Алисия на мгновение закрывает глаза. Предложение Тео ее взволновало уже потому, что исходит оно от подростка, чья энергия до настоящего момента была всецело направлена на собственную персону, сосредоточена на своей жизни, своем благополучии, своих удовольствиях, и всегда – в ущерб другим, потому что слишком большую власть над ним имеют желания, которые он, по своей молодости и беззаботности, считает чем-то само собой разумеющимся и спешит удовлетворить…
И вдруг услышать, что он хочет пожертвовать собой, чтобы спасти остальных, – этого она никак не ожидала.
Но если бы все было так просто! Кроме ужасных событий дня сегодняшнего, есть и ее собственная история – щупальца ее судьбы явились, чтобы сжать тиски опасности, затаившейся во тьме ее прошлого, чтобы сегодня внезапно возникнуть во всей своей разрушительной силе. Сдаться полиции подразумевает, что ей придется ответить за прошлые поступки, заплатить по счету, к которому добавятся неподъемные проценты. В ее жизнь вернется муж и, представляясь жертвой, потребует право опеки над сыном, чего она просто не может позволить. И страшно представить, как на это отреагирует сам Тео! Алисия содрогается при мысли, как отреагирует мальчик, когда узнает, что его биологический отец и поныне здравствует, а заодно и правду о том, что произошло тринадцать лет назад.
Как бы Алисия ни волновалась, она вынуждена признать: она пустилась в бега не только потому, что хочет спасти сына от пугающего призрака Правосудия.
– Так не пойдет, Тео, – шепчет она едва слышно. – Ты не представляешь, что будет, если мы сдадимся полиции. Тебя будут судить за умышленное убийство. Даже если ты не хотел его убивать, будет так, как я говорю. Ты выстрелил человеку в спину. Здесь оправданий быть не может. Знаешь, сколько лет дают за умышленное убийство? И если ты думаешь, что возраст позволит тебе выкрутиться, ты заблуждаешься. Даже при наличии смягчающих обстоятельств тебя могут упечь на пятнадцать лет. Только представь: когда ты выйдешь из тюрьмы, тебе будет уже тридцать! В тридцать лет остаться без работы, без жилья… И это не говоря уже о клейме судимости, которое придется носить всю жизнь и которое будет мешать тебе найти заработок. Тео, на кону вся твоя жизнь!
Подросток слушает мать, и страх его растет. С тех пор, как все это случилось, он если и пытался представить, как может измениться его жизнь, то только смутно. Последствия, как ударная волна, грозят смести все на своем пути. В изложении матери будущее представляется преисподней, внушает ужас. На этот раз он уже не на краю пропасти. Он в состоянии свободного падения. Он летит в бездну, которая, в буквальном смысле слова, готова его поглотить. Он совсем пал духом. Как будто какая-то черная пропасть высосала всю надежду, и нет шансов, что она когда-нибудь вернется…
Алисия в это время тоже сражается со своими демонами. Перечислив, пусть и в общих чертах, возможные последствия ареста, она толкнула Тео в самое сердце урагана отчаяния. Злое решение, и теперь ее мучит раскаяние. К гнетущей тревоге прибавляется чувство вины. Оно впивается в сердце, и без того истерзанное: обстоятельные описания несчастий понадобились для того, чтобы сын понял наконец всю серьезность содеянного, или же она просто пытается убедить себя, что действует из альтруистических побуждений? Другими словами, не пустилась ли она в бегство, чтобы защитить себя от цепких когтей полиции, а вовсе не ради будущего для Тео?
– Поэтому нужно как можно скорее уехать из страны, – тихо говорит она сыну. – Тео! Нам нужно сохранять хладнокровие. Мы не выберемся, если не будем действовать слаженно, как команда.
Подросток молчит. Он еще какое-то время сидит, обхватив голову руками, и сотрясается от немых рыданий. Плечи у него дрожат, совесть противится наплыву сожалений, душа пытается сохранить шаткое равновесие на тончайшей струне разума. Мать дает ему время выплеснуть страх, ждет, пока он успокоится. Глядя вперед, на линию горизонта, она стискивает зубы и сосредотачивается на дороге.
Ехать им еще долго.
Поглядывая время от времени на сына, Алисия колеблется. Может, взять и все ему рассказать? Предотвратить катастрофу, пока это возможно? Время не ждет, их могут арестовать в любой момент. Конечно, не при таких обстоятельствах она предпочла бы сообщить сыну правду о его прошлом, о настоящем имени, о его отце. Но жизнь распорядилась по-своему, и Алисия предчувствует, что шанс поговорить может улетучиться в любой момент.
Счетчик показывает на сорок километров больше, когда мальчик наконец поднимает голову. Глаза у него красные, лицо осунулось, зубы сжаты. И все же он отчаянно старается успокоиться. Одного взгляда на это расстроенное лицо хватает, чтобы Алисия передумала что-либо рассказывать. Ни к чему усугублять, он и так с трудом удерживается на поверхности. Детство – теплая шубка, с которой так жалко расставаться, когда в мире взрослых свирепствует метель…
– Зачем было увозить дедушку? – внезапно спрашивает Тео, как если бы сейчас это было важно.
Алисия вздыхает. Она задает себе тот же вопрос, хотя точно знает, что заставило ее втянуть в этот ад и отца.
– Много лет назад мы дали друг другу слово, – отвечает она шепотом. – И это был единственный способ его сдержать.
– И что это было за обещание?
Алисия сглатывает комок в горле.
– Мы обещали друг другу, что придет день – и мы больше никогда не расстанемся.
Произнося эти слова, Алисии приходится сделать над собой титаническое усилие, чтобы не расклеиться окончательно. И вдруг она с горечью думает о том, что сегодня, быть может, и есть тот самый день, из тех, которые тянутся бесконечно – долгие, вялые, скучные. А потом она вдруг появляется в столовой и без всяких объяснений, даже не спросив позволения, обнимает отца и уводит его к машине. И, оставив по ту сторону дверцы обыденность, которая вышла из-под контроля, увозит его далеко-далеко, где они будут жить вместе до конца времен.
Дорога тянется, разворачивая свои умиротворяющие пейзажи, радуя перспективой – этим огромным горизонтом, который открывается взору Жермен Дэтти, расцвеченный приятными закатными тонами. Очень давно мир не представал перед ней в таком ракурсе.
Мир, который когда-то принадлежал ей.
Пожилая дама невольно наслаждается панорамой, простирающейся за пределами автострады: тонущими в сумерках холмами, похожими на волны, и мерцающими вдали огоньками населенных пунктов, и даже обшаривающими асфальт лучами автомобильных фар. Все это создает атмосферу праздника, словно отправляешься куда-то на каникулы. Жермен закрывает глаза. В ее воображении изгибы рельефа продолжают свой чувственный танец, ветер колышет травы, воспоминания трепещут, вальсируют под аккомпанемент картинок, которые всплывают и тонут, становятся все ярче, все четче. Счастливая улыбка появляется на лице старой гарпии, хотя она сама этого и не замечает…
Но стóит Жермен открыть глаза, и ее лицо спешит принять прежнее выражение, словно застигнутое с поличным на месте преступления. Выражение, больше подходящее случаю: презрительное, злое, нервное, раздраженное. И все же ощутить эхо давно забытых эмоций ей приятно, они – как луч удовольствия, проникающий в самую душу.
Возникает еще одно ощущение – тиранического характера, непривычное, можно сказать, даже редкое…
– Я хочу есть! – громко заявляет Жермен Дэтти с таким чувством, будто готова проглотить целого быка. Хотя обычно аппетит у нее, как у птички.
Она получает пакет печенья, которое терпеть не может, и поэтому вышвыривает из окна. Мальчишка возмущается, жалуется матери, но эта ослица, разумеется, останавливаться не собирается. Упрямая ослица, которая так напоминает ей саму себя. И даже это злит Жермен – необходимость признать, что она видит себя в ней: то же несговорчивое упорство, та же проросшая в сердце принципиальность… Язва, а не женщина.
