Протяжно вздохнув, Амит замолчал.
— Если это именно то, о чем говорится в свитках, — Жюли не удержалась, встала и сделал круг, — то сдается мне, что они были написаны…
— Иисусом, — договорил Амит.
— Ты понимаешь, что это значит? — воскликнула она. — Последствия? Боже мой, да это же находка века!
— Это было находкой века, — поправил он ее.
Энтузиазм Жюли тут же угас.
— И явно кто-то очень не хочет, чтобы это стало достоянием гласности.
Он подумал о том, что на эту роль все больше и больше подходит Аарон Коэн.
— Но почему? Это же грандиозное событие.
— Ты уж меня прости, но, по-моему, ты не совсем правильно понимаешь ситуацию, — объяснил Амит. — Это пророчество, Жюли. Пророчество, инициированное обнаружением останков Иисуса под Храмовой горой. И все эти разговоры о ковчеге…
Он покачал головой.
Она будто не слушала его.
— А чего, по-твоему, добивается раввин?
В голове Амита картина стала проясняться. И это был ужасающий план. Когда он поднял глаза на белое здание Храма Книги, в его мозгу последний кусочек мозаичной головоломки занял свое место.
— Пойдем покажу, — сказал он, поднимаясь на ноги и махнув Жюли следовать за ним.
Средиземное море
38 градусов северной широты, 19 градусов восточной долготы
Сознание Шарлотты напоминало клочья тумана, в котором мутными тенями в полном беспорядке наплывали и уплывали ее ощущения.
Сначала пришли запахи — пряные, вкусные. Тмин? Гвоздика? Может, какое-то средневосточное блюдо? Странно.
Следом пришли звуки — поначалу приглушенные, далекие. Затем более отчетливые. Голоса — то ли два, то ли пять. Они все как будто смешались вместе, так, что различать их можно было лишь по высоте тона. Но голоса точно мужские. Пронзительный вой ввинтился Шарлотте в голову и улетел, заставив ее вздрогнуть. Вот звуки голосов стали более различимы. Говорили на незнакомом языке явно не романской группы. Идиш?
«Ничего не вижу».
Поначалу это ее пугало — до того момента, как поняла, что ресницы цепляются за повязку на глазах. Стянуть ее надежды не было никакой, поскольку запястья крепко связаны за спиной. А когда Шарлотта попробовала шевельнуть левой лодыжкой, это тоже ей не удалось: нога была к чему-то привязана.
Она почувствовала, что ее сейчас вырвет.
Потом онемение в руках и ногах стало сменяться уколами сотен острых иголочек. Вслед за этим начало сводить судорогами шею, плечи, спину, руки… Из последних сил Шарлотта старалась не закричать и принялась извиваться, чтобы как-то ослабить боль. Откинутое кожаное сиденье, на которое ее бросили, заскрипело.
Она замерла.
Голоса не стихли.
А еще было ощущение движения — словно она находилась в машине, плавно двигающейся накатом. Однако, прислушавшись, Шарлотта поняла, что это было нечто гораздо большее, чем машина. Может быть, автобус. В этот момент короткий период турбулентности рассеял все предположения. Где-то впереди отрывисто звякнул сигнал пристегнуть ремни. Снова затрясло, на этот раз сильнее.
Разговаривавшие засмеялись. Одного из мужчин, похоже, поддразнивали, возможно, оттого, что он слишком близко к сердцу принимал болтанку.
Внезапно боль, как ножом, вспорола позвоночник и свилась кольцом в затылке, и Шарлотта, не выдержав, застонала так громко, что ее услышали.
Разговор оборвался. Последовал короткий обмен репликами, которые она перевела приблизительно так:
— Сходи проверь.
— Я уже проверял ее. Твоя очередь.
Один из них устало застонал, и послышались тяжелые шаги по полу салона.
Изо всех сил Шарлотта попыталась притвориться, что еще находится без сознания. Вот он остановился рядом, склонился над ней, его теплое дыхание разило скотчем, к которому примешивался запах металла. Огромная ладонь легла на грудь Шарлотте и сжала ее.
— Не трогай меня! — завизжала она, пытаясь увернуться, но плечи прошило жгучей болью.
Новый взрыв хохота.
— Ей, похоже, надо еще вколоть, — прокричал другой голос.
И тут повязку с глаз сорвали.
Шарлотта зажмурилась от яркого света в салоне. Когда зрение обрело фокус, она увидела высокого мужчину из Феникса: неприветливое лицо влажно блестело, под подбородком ярко выделялись пузырчатые пятна ожогов — отметины кофе Эвана, яростные глаза налиты кровью. Левая рука была обернута напитавшимся кровью полотенцем, посиневшие пальцы не двигались. Он выглядел нелепо.
— Видишь, что твой дружок сделал со мной? — невнятно проговорил он.
«Донован! Что они с ним сделали?»
В этот момент желудок Шарлотты взбунтовался, и ее вырвало.
— Сука! — выругался мужчина и воткнул шприц ей в бедро.
— Спокойной ночи, — было последним, что она услышала.
Иерусалим
Раввин миновал пост безопасности и, прихрамывая, заспешил через площадь Западной стены к ослепительным белым огням, подсвечивающим вход в туннель. Изо всех сил он попытался быть радушным с молоденькими солдатами АОИ, охранявшими вход, однако из-за их неопытности он потерял еще какое-то время при досмотре.
Обойдя паллеты с камнями и передвижные бетономешалки, он сбежал по ступеням и пронесся через широкий подземный зал для экскурсантов, даже бегло не оглядев его. Неотрывный взгляд его был устремлен вперед — на защитную дверь.
Остановившись перед ней, Коэн что-то проворчал, когда проводил магниткой по считывателю замка: что теперь толку от бесполезного протокола доступа?
По узкому туннелю, огибающему основание Храмовой горы, он добрался до группы людей, собравшихся за воротами Уоррена.
— Что случилось? — прокричал Коэн, еще не успев дойти до них.
Все расступились и отошли назад, открыв взору молодого человека на коленях со связанными за спиной руками. Один из людей не отрывал руки с пистолетом от его головы.
— Как он прошел?
— У него был ключ. И идентификационный значок тоже.
И то и другое отдали раввину.
— Элеазар Голан, — прочитал Коэн на подлинном удостоверении.
Раввин встал прямо перед незваным гостем и скрестил на груди руки, вперив взгляд прямо ему в макушку.
— Посмотри на меня, — велел он.
Никакой реакции.
Человек с пистолетом схватил свободной рукой Али за волосы и дернул голову назад так, что зеленые глаза против воли встретились с глазами раввина. Багровые пятна на скулах палестинца уже темнели, приобретая синеватый оттенок, нос был в крови и заметно свернут на правую сторону. Левая бровь рассечена пополам глубокой рваной раной, истекающей тягучей, как масло, кровью.
— Ты похож на израильтянина, вот что я тебе скажу, — проговорил Коэн. — И это здорово сбивает с толку.
— Он был внутри, — сообщил человек с пистолетом, показав на пролом в фундаменте Храмовой горы. — И все видел. Мы вычислили его, только когда он начал звонить по мобильному.
Ярость охватила Коэна.
— Дайте сюда его телефон.
Ему передали трубку.
Взяв телефон в руки, раввин сердито засопел. Конечно же, это была «предоплаченная» трубка, купленная где-нибудь в ларьке на углу за наличные. Тонкими пальцами он проворно пробежался по примитивному меню в поиске номеров записной книжки. Пусто — кто б сомневался. Тогда он попытался определить номер телефона последнего исходящего звонка и нажал зеленую кнопку.
Через два гудка трубку сняли, но ответа не последовало. На том конце линии лишь где-то в отдалении лилась монотонная песня муэдзина. Коэн очень постарался и произнес по-арабски: «Ассалаам алейкум».
Линия тотчас дала отбой.
Коэн в сердцах швырнул трубку в стену. Затем низко нагнулся и приблизил лицо вплотную к лицу мусульманина.
— Каким бы ни было твое настоящее имя, — прошипел он сквозь зубы, — сегодня оно умрет вместе с тобой. Не будет никакой чести семье твоей от того, что ты натворил здесь, это уж ты мне поверь. А лично тебе — никаких райских кущ в ином мире, ни медовых рек, ни девственниц для услады.
Глаза палестинца налились ненавистью, казалось, взгляд брызжет ею.
— Аллах акбар, — провозгласил он и плюнул на туфли Коэна.
— Это точно, Бог велик. Однако хоть слова твои и славят его, деяния твои над ним глумятся. Богохульство!
И у Левита рецепт от богохульства прописан четко.[96]
Коэн выпрямился и, отойдя к стоявшей рядом тачке со строительным мусором, взял в руки обломок скалы с острыми краями, шагнул в сторону, велел человеку с пистолетом оставаться на месте и махнул рукой остальным подходить. Еще одиннадцать человек по очереди взяли с тачки каждый по увесистому камню.
Коэн вернулся к Али и, склонившись, покрутил в руке перед ним камень. Араб дрожал, и это доставило раввину удовольствие:
— «…и хулитель имени Господня должен умереть, камнями побьет его все общество».[97]
