— Вы присутствовали при убийстве?
— Нет, нет, его убил Схлебюс. По-моему, только он один. Я был с ними в семьдесят шестом.
— Вот как… — В семьдесят шестом? Следует ли ей спросить… — Откуда вы знаете, что именно он… убил де Ягера?
— М-16. Его винтовка.
— Ясно…
— Вы не знаете Бюси. Он собирается… совсем спятил. Вы там поосторожнее.
— Почему?
— Он готов на все.
— Почему вы так говорите? — Да куда же запропастился ван Герден?
— Потому что они любят убивать. Вот что вам надо уяснить.
На секунду она лишилась дара речи.
— Мы… то есть… вы готовы встретиться и побеседовать? С нами…
— Нет.
— Сэр, все, что вы скажете, останется между нами…
— Нет, — отрезал ее собеседник. — Я не хочу, чтобы Бюси и меня нашел.
— Где нам найти Схлебюса, сэр?
— Вы не понимаете. Он сам вас найдет. И я не хочу оказаться у него на пути.
Жизнь — штука сложная, многослойная, многогранная, с бесчисленными нюансами.
Слова тут бессильны. И даже более того: все, что я говорю или пишу, наталкивает на ложный след. Важнее то, что я опускаю.
Я не профессиональный литератор. Прежде мне приходилось писать только научные статьи. Сейчас я всячески стараюсь избавиться от сухости стиля и академичности изложения. Слова кажутся тяжелыми, стиль надуманным, неподатливым. Но придется вам со мною смириться. Я стараюсь как могу.
Постараюсь объяснить, каким я был в 1991 году, в те недели, когда ждал ответа на мои письма от начальников отделов убийств и ограблений по всей стране. Потому что в конечном счете цель моего рассказа — измерить, сравнить, взвесить: кто я был, каков был потенциал у человека, который в тридцать один год был одержим расследованием убийства в научных целях. Я гадал и размышлял о том, что могло произойти, если бы…
Тогда я ощущал в себе безграничный потенциал. Я вспоминаю сейчас все стороны моего тогдашнего существования. Просто поразительно, сколько крошечных подробностей оказали влияние на ход событий, на выбор мною жизненного пути. Я стоял на пороге обычного будущего, был буквально на волосок от него. Если бы не те две статьи, я бы не взялся распутывать дело Марневик и пошел бы по другому, более предсказуемому пути. Возможно, сегодня мы с Венди были бы женаты: профессор ван Герден с супругой из Ватерклоф-Ридж, супруги среднего возраста, несчастливы в браке, родители двоих или троих детей, также несчастных.
Несмотря на все, что я уже сказал о Венди Брайс, я не был всецело против обычного пути. Видите ли, наши знакомые в Претории считали нас почти что супружеской парой. У нас был общий круг друзей. Мы были «Зетом и Венди», мы принимали гостей и сами ходили в гости, мы привыкли к определенному распорядку. Иногда случались мимолетные мгновения счастья, близости. Мы отражались друг в друге, мы подходили друг другу по социальному уровню.
Я не собираюсь отклоняться от курса и рассуждать о влиянии среды, но в кругу друзей, с которыми ты постоянно общаешься, возникает некое давление. Индивидуальность, личные цели растворяются в коллективном имени: Зет-и-Венди. Обстоятельства склоняют тебя согласиться, уступить, занять место в более широком кругу человечества: плодиться и размножаться, увековечить свой генофонд, сыграть консервативную роль. Несмотря на то что я давно понял: Венди — не Та, Единственная. Не моя вторая половинка.
Друзья любили нас. Мы шли в ногу со временем, мы умели блистать в свете. Приятно вспоминать: когда мы шли вместе, нас провожали взглядами. Мы хорошо смотрелись вместе — темноволосый мужчина атлетического сложения и хорошенькая маленькая блондинка. Все это помогало нам проторить тропу, определить маршрут.
Я не слишком сопротивлялся, потому что не представлял четкой альтернативы будущего без нее. Я был морально готов сдаться, принести себя в жертву, жениться на Венди, родить детей, сделать научную карьеру, играть в гольф, подстригать траву перед домом, ходить с сыном на матчи по регби и, возможно, обзавестись «мерседесом» и бассейном.
Я этого не жаждал, но и не противился этому.
Я находился на краю обыденности. Очень близко.
Каким я был тогда?
Превыше всего я верил в себя — а потому и в других. Вряд ли в то время я хоть раз задумался о конфликте добра и зла в себе и в других. Ведь я не видел в себе зла и потому смотрел на жизнь сквозь розовые очки. Зло казалось мне отклонением от нормы, уделом меньшинства. Отклонения я изучал в университете — рассматривал в микроскоп, как микробов. Зло было для меня сродни некоей мутации, болезни, которая в ходе эволюции охватывает определенный процент населения. И в мою задачу, как психолога-криминалиста и специалиста по полицейской подготовке, входила борьба со злом. Я должен был расшифровать сложные коды и произвести вычисления, разработать и внедрить новую методику, помочь тем, кому придется воплощать мою методику в жизнь.
Я был на стороне добра. Следовательно, я был хорошим.
Вот каким я был.
Несмотря на одержимость делом Марневик. А может, как раз и благодаря моей одержимости.
Они сидели в кабинете Хоуп Бенеке. Ван Герден никак не мог успокоиться. От избытка адреналина кровь в нем бурлила, как после погони. Как раньше…
— Ван Герден, просто не верится, что ты оказался такой сволочью! Нанес удар в спину старому другу и ухитрился заодно облить грязью всю полицию! Неужели трудно было хотя бы предупредить меня для начала? Снять трубку и позвонить!
Ван Герден поднял руки вверх. Постепенно он приходил в себя. Мысли скакали: от телефонного звонка к военной разведке, О'Грейди, де Биту и Яуберту. Организм требовал действий, но сначала надо все обдумать.
— Нуга, я прекрасно тебя понимаю. На твоем месте я чувствовал бы то же самое…
Лицо О'Грейди исказилось от отвращения; он открыл было рот, но ван Герден продолжал:
— Но ты хотя бы ненадолго отвлекись от своей обиды. У меня было на одну зацепку больше, чем у тебя: фальшивое удостоверение личности. Вот и все. Все остальное — чистой воды гипотеза, причем шаткая. Насчет долларов… тут тоже все было неясно. Доллары всплыли только после того, как я просмотрел бухгалтерские книги покойного. Ему надо было как-то начинать собственный бизнес в начале восьмидесятых, а без наличных он не мог сдвинуться с места. У меня нет никаких неопровержимых доказательств. А теперь скажи, только честно, позволило бы тебе твое начальство, — он показал на де Вита и Яуберта, — дать объявления в газетах на основе того, что у меня было?
— Ван Герден, мать твою, да ведь дело в принципе!
— Ты нанес репутации ЮАПС непоправимый вред! — вмешался Барт де Вит.
— Мне очень жаль, полковник… то есть, по-новому, суперинтендент, но такова цена, которую мне пришлось заплатить за огласку.
— Продал нас с потрохами за паршивую газетную статейку!
— Нуга, не говори ерунды! Вас поливают грязью семь дней в неделю. Обвиняя вас во всех смертных грехах, журналисты косвенно нападают на АНК. Но на меня политику вешать не надо!
— Ван Герден, ты нарочно утаил важные сведения, которые мы могли бы использовать при расследовании убийства!
— Суперинтендент, я готов поделиться всем, что знаю. Но время еще не приспело — по вполне очевидным причинам.
— Ван Герден, ты — просто мешок с дерьмом.
— Семьдесят шесть, — вдруг произнес молчавший до того Матт Яуберт.
Все развернулись к нему.
— Ван Герден, клоуны из разведки просто застыли на месте, когда ты сказал: «Семьдесят шесть». Что это значит?
Как же он забыл! Матт Яуберт не упустит самого главного!
— Сначала, — медленно и размеренно произнес ван Герден, — нам нужно прийти к соглашению о том, что мы будем делиться сведениями.
О'Грейди презрительно хохотнул.
— Вы только его послушайте!
— По-моему, ты не в том положении, чтобы вести переговоры, — заметил де Вит чуть пронзительнее и чуть гнусавее, чем обычно.
— Послушаем, что он нам предложит, — сказал Матт Яуберт.
— Ему, гаду такому, нельзя доверять!
— Инспектор, следите за выражениями, — оборвал его де Вит.
О'Грейди с шумом выдохнул воздух. Видимо, ему не в первый раз выговаривали за грубость.
— Вот как я себе все это представляю, — начал ван Герден. — На вашей стороне закон, и вы можете принудить меня рассказать вам все.
— Вот именно, — кивнул Барт де Вит.
— Прав, черт его дери! — подтвердил О'Грейди.
— Но, если вы возобновите расследование, вы будете скованы рамками закона. Если же наши два клоуна потянут за нужные ниточки, вам придется сотрудничать с военной разведкой. А я свободен. И, пока я делюсь с вами информацией, вы не можете помешать мне продолжать расследование.
Де Вит промолчал и снова принялся ковырять пальцем родинку на носу.
