Я обошел все улицы вокруг прачечной, внутри прямоугольника от Четвертой до Шестой авеню и от Сорок Восьмой до Пятьдесят Второй улицы. Не знаю, искал ли я что-то определенное, хотя если бы увидел голубой фургон со сделанной вручную надписью на борту, то, вероятно, присмотрелся бы к нему повнимательнее. Главным образом я хотел освоиться на местности и посмотреть, не привлечет ли что-нибудь мое внимание.
В этих кварталах жили самые разные люди — и по уровню достатка, и по национальности. Одни дома стояли запущенные и полуразвалившиеся, другие были отремонтированы и перестроены новыми богатыми владельцами под особняки. Среди домиков массовой застройки одни были все еще, словно причудливым лоскутным ковром, обиты листовым алюминием и толем, с других обшивку содрали, а кирпичную кладку подновили. Попадались там и целые кварталы одноквартирных щитовых домишек с крохотными газонами впереди. На некоторых газонах стояли машины, у других домов были гаражи с ведущими к ним аллейками. На улицах кипела жизнь — множество мамаш с маленькими детьми, шумные кучки подростков, мужчины, занятые ремонтом машин или сидящие на крыльце и попивающие пиво из банок, доставая их из бумажных пакетов.
Обойдя все эти улицы, я так и не понял, удалось мне чего-то добиться или нет. Но я был почти уверен, что за это время хотя бы один раз прошел мимо дома, где это произошло.
* * *
А немного спустя я оказался перед домом, где когда-то было совершено еще одно убийство.
Дойдя до телефона-автомата, расположенного дальше всех к югу — на углу Пятой авеню и Шестидесятой улицы, — я взял правее и, пройдя по Четвертой авеню мимо «Д'Агостино», оказался в Бэй-Ридже. Когда я шел по Сенатор-стрит, мне пришло в голову, что отсюда только два квартала до того дома, где Томми Тиллари убил свою жену. «Интересно, смогу ли я найти его через столько лет?» — подумал я. Сначала никак не мог, потому что искал не в том квартале. Как только я это понял, я тут же его нашел.
Дом оказался немного меньше, чем мне помнилось, — все равно как классные комнаты в начальной школе, где когда-то учился, — но в остальном был все такой же. Стоя перед ним, я посмотрел наверх, на чердачное окно над вторым этажом. Тиллари прятал жену там, а потом привел ее вниз и убил, инсценировав ограбление.
Маргарет — вот как ее звали. Я вспомнил — Маргарет, а Томми называл ее Пег.
Он убил ее ради денег. Мне всегда казалось, что это недостаточная причина для убийства, но я, вероятно, слишком дешево ценю деньги и слишком дорого — человеческую жизнь. Впрочем, готов допустить, что это лучше, чем убивать ради удовольствия.
Расследуя это дело, я впервые встретился с Дрю Кэпленом. Он защищал Томми Тиллари, когда того судили по обвинению в первом убийстве. Позже, когда его отпустили на свободу и снова арестовали по обвинению в убийстве любовницы, Кэплен посоветовал ему нанять какого-нибудь другого адвоката.
Дом был в хорошем состоянии. «Интересно, кто сейчас его владелец, — подумал я, — и что ему известно о его истории». Если за эти годы дом несколько раз переходил из рук в руки, то вполне возможно, что нынешний хозяин ничего не знает. Впрочем, в этих местах люди обычно живут подолгу.
Я постоял несколько минут, размышляя о тех временах, когда я еще пил. О людях, которых тогда знал, о жизни, которую вел.
Как давно это было. Или не так уж давно — смотря как считать.
Кинен сказал:
— Вот уж не думал, что вы так поступите. Что до какого-то момента будете вести дело, а потом перевяжете его ленточкой и отдадите в руки полиции.
Я снова принялся объяснять ему, что такое решение напрашивалось само собой, что у меня не было другого выбора. Дело дошло до такой стадии, когда открылись новые направления расследования, которыми полиции заниматься куда сподручнее, чем мне. И я сумел сообщить им почти все, что удалось выяснить, не упоминая ни о своем клиенте, ни о его погибшей жене.
— Нет, это я все понимаю, — сказал он. — Я понимаю, почему вы так поступили. Почему бы не дать и им возможность тоже предоставить кое-что сделать? Ведь для этого они и существуют, верно? Просто я ожидал другого, вот и все. Я представлял себе, что мы их выследим, а закончится это все погоней на машинах, перестрелкой или какой-нибудь еще глупостью в том же духе. Не знаю, может, я слишком много времени сижу перед телевизором.
Вид у него был такой, словно он слишком много времени сидел еще и в самолетах, слишком мало бывал на воздухе и пил слишком много чересчур крепкого кофе на кухне. Он был небрит, нестриженые волосы взъерошены. За то время, что я его не видел, он похудел и осунулся, под глазами у него появились круги. Он сидел передо мной в светлых полотняных брюках, шелковой рубашке бронзового цвета и домашних туфлях на босу ногу — он всегда так одевался, и это производило впечатление неброской элегантности. Но сегодня вид у него был помятый и неухоженный.
— Ну, скажем полиция их поймает, — сказал он. — А что будет дальше?
— Все зависит от того, какие она соберет доказательства. В идеале должно найтись достаточно улик, чтобы доказать их причастность к одному или нескольким убийствам. А если улик не окажется, можно будет устроить так, чтобы один из преступников дал показания против остальных в обмен на смягчение обвинения против него.
— То есть откупился бы.
— Правильно.
— А зачем давать кому-то возможность откупиться? Ведь есть свидетельница.
— Она знает только о том преступлении, жертвой которого была сама, а оно не так серьезно, как убийство. Изнасилование, в том числе совершенное противоестественным способом, — это преступление категории "В", оно карается заключением на срок от шести до двадцати пяти лет. А если можно будет обвинить их в убийстве второй степени, им грозит пожизненное заключение.
— А за то, что они отрезали ей грудь?
— Все это подпадает под статью о нанесении тяжких телесных повреждений, а там наказание еще меньше, чем за изнасилование. По-моему, максимум — пятнадцать лет.
— Мне это как-то странно, — сказал он. — Я бы сказал, что это куда хуже убийства — то, что они с ней сделали.
Человек может убить другого человека, ну, скажем, потому, что вышел из себя или у него был какой-то повод. Но изувечить кого-то вот так, ради удовольствия, — кем же нужно для этого быть?
— Ненормальным. Или жестоким — можете выбирать.
— Вы же знаете, я просто с ума схожу, когда думаю о том, что они сделали с Франси. — Он вскочил на ноги и принялся расхаживать взад и вперед по комнате. Потом подошел к окну и, стоя спиной ко мне и глядя на улицу, продолжал: — Я стараюсь об этом не думать. Стараюсь убедить себя, что они убили ее сразу, что она сопротивлялась и они стукнули ее чем-то, чтобы утихомирить, и стукнули слишком сильно, так что она умерла. Раз, и готово. — Он повернулся ко мне. — Но черт возьми, какая теперь разница? Что бы они с ней ни делали, все уже позади. Ей уже не больно. То, что не превратилось в пепел, уже на небесах, если верить тому, что нам говорят. Или почиет в мире, или снова родилось на свет в виде птички или цветка, не знаю чего. А может, просто исчезло. Я не знаю, как оно бывает, что происходит после того, как умрешь. Никто не знает.
— Никто.
— Вы слышали эту чепуху про то, что испытывает человек, когда он при смерти, — как он идет по какому-то туннелю, и встречает Иисуса Христа или своего любимого дядюшку, и видит всю свою жизнь. Может, так оно и бывает. Не знаю. А может, так бывает, только когда человек при смерти. Может, когда в самом деле умираешь, все происходит иначе. Кто знает?
— Я не знаю.
— Нет, да и кому, к дьяволу, до этого дело? Будем думать о таких вещах, когда это случится с нами. Какой максимальный срок они могут получить за изнасилование? Вы сказали — двадцать пять лет?
— По кодексу — да.
— И еще противоестественным способом, вы сказали. Что это означает с юридической точки зрения — через задний проход?
— Или через рот.
Он нахмурился.
— Не будем об этом. Все, о чем мы говорим, я тут же перевожу на Франсину, я так больше не могу. От этого можно с ума сойти. Значит, человек получает двадцать пять лет за то, что трахнул женщину в задницу, и максимум пятнадцать — за то, что отрезал ей титьки? Что-то тут не так.
— Изменить закон нелегко.
— Нет, я просто пытаюсь свалить все на систему, и больше ничего. Но и двадцать пять лет — все равно мало. Даже пожизненного заключения и то мало. Это же звери проклятые, их убивать надо.
— Закон этого не допускает.
— Да, не допускает, — сказал он. — Ну, ладно. Все, что требуется от закона, — это разыскать их. А потом мало ли что может случиться. Если они попадут в тюрьму — что ж, не так уж сложно добраться до человека, который сидит в тюрьме. Там тоже хватает людей, которые рады подзаработать. Или, скажем, они выкрутятся в суде или еще до суда их отпустят под залог, и они окажутся на свободе, и тогда добраться до них будет совсем легко. — Он тряхнул головой. — Нет, вы только послушайте. Как будто я какой-то крестный отец — сижу и раздаю приказы, кого прикончить. Кто знает, что может случиться? Может, к тому времени я немного поостыну, мне покажется, что двадцать пять лет за решеткой — вполне достаточно. Кто знает?
