— Если нам повезет, — сказал я, — мы, возможно, разыщем их раньше полиции.
— А как? Будем бродить по Сансет-парку и искать неизвестно кого?
— Кое-что может выяснить полиция. Кроме всего прочего, они посылают все материалы в ФБР, в тот отдел, где собирают данные о серийных убийцах. Может, наша свидетельница что-нибудь вспомнит, и тогда я раздобуду их портреты или хотя бы толковое описание.
— Значит, вы собираетесь продолжать.
— Безусловно.
Он подумал и кивнул.
— Скажите-ка мне еще раз, сколько я вам должен.
— Девице я дал тысячу. Адвокат с нее ничего не берет. Специалисты по компьютерам, которые залезли в архивы телефонной компании, получили полторы тысячи, номер, что мы снимали, стоил сто шестьдесят плюс пятьдесят долларов залога за телефон, который я не стал брать обратно. Всего около двух тысяч семисот.
— Ага.
— У меня были и другие траты, но их я считаю нужным оплатить из тех денег, что получил от вас сам. А это чрезвычайные расходы, и мне было некогда дожидаться, пока вы их одобрите. Если, по-вашему, я сделал что-то не так, готов это обсудить.
— Да что тут обсуждать?
— У меня такое чувство, будто вас что-то беспокоит.
Он тяжело вздохнул.
— У вас есть такое чувство, да? Когда мы вчера разговаривали с вами по телефону, вы, кажется, что-то говорили о том, что обращались к моему брату.
— Правильно. У него денег не оказалось, и я раздобыл их сам. А что?
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно. А что? В чем проблема?
— Он не говорил, что может дать вам сколько-нибудь из моих денег? Ничего такого не говорил?
— Нет, больше того...
— Что больше того?
— Он сказал, что у вас дома наверняка есть деньги, но он не может их взять. Он сказал что-то ироническое в том смысле, что никто не сообщит наркоману шифр своего сейфа, даже если это его собственный брат.
— Он так и сказал, да?
— Не знаю, имел ли он в виду вас лично, — сказал я. — Но смысл был в том, что ни один нормальный человек не сообщит такую информацию наркоману, потому что ему нельзя доверять.
— Значит, он говорил вообще.
— Мне так показалось.
— Но, возможно, он имел в виду и меня, — сказал он. — И был бы прав. Я никогда не доверил бы ему столько денег. Он мой старший брат, и очень может быть, что я доверил бы ему свою жизнь, но наличные на шестизначную сумму? Нет.
Я ничего не сказал.
— Я вчера говорил с Питом, — продолжал он. — Он должен был прийти сюда, но так и не появился.
— Ах, вот оно что.
— И еще. В тот день, когда я улетал, он отвез меня в аэропорт. Я дал ему пять тысяч долларов. На непредвиденные расходы. Так что когда вы попросили у него две тысячи семьсот...
— Меньше. Я говорил с ним в субботу днем, это было до того, как мне понадобилась тысяча для Кассиди. Не помню, какую цифру я назвал. Скорее всего, тысячи полторы или две.
Он покачал головой.
— Вы можете тут что-нибудь понять? Я не могу. Вы звоните ему в субботу, и он говорит, что я вернусь только в понедельник, но вы можете тратить деньги, я вам потом отдам. Так он сказал?
— Да.
— Но почему? Я еще мог бы понять, если бы он не хотел давать вам мои деньги — вдруг я буду против. И чтобы не отказывать вам и не выглядеть скупым, он говорит, что у него ничего нет. Но ведь он, по сути, одобрил эти расходы и в то же время придержал деньги. Правильно?
— Да.
— Вы не дали ему основания думать, что у вас деньги есть?
— Нет.
— Тогда бы он мог решить, что, раз у вас они есть, вы вполне можете их выложить сами. Но если нет... Мэтт, я не хотел бы этого говорить, но мне это не нравится.
— И мне тоже.
— По-моему, он сорвался.
— Похоже на то.
— Он не показывается, говорит, что придет, и не приходит, я звоню ему, и его нет дома. Что это может означать?
— Я не видел его на собраниях вот уже полторы недели. Правда, мы не всегда ходим на одни и те же собрания, но...
— Но время от времени должны с ним встречаться.
— Да.
— Я даю ему пять косых на всякий случай, а когда случай пришел, он отвечает, что у него их нет. На что он их потратил? Или, если он врет, на что он их придерживает? Два вопроса, и на них, по-моему, может быть только один ответ. Нар-ко-тик. Что еще?
— Возможно, есть какое-то другое объяснение.
— Готов его выслушать. — Он взял трубку, набрал номер и стоял, стараясь держаться спокойно. После десятка гудков он положил трубку. — Не отвечает, но это еще ничего не значит. Стоило ему засесть дома с бутылкой, и он мог целыми днями не подходить к телефону. Я как-то спросил его, почему он хотя бы не снимает трубку и не кладет ее рядом с аппаратом. «Тогда ты будешь знать, что я дома», — сказал он. Хитер, мерзавец.
— Это болезнь.
— Вы хотите сказать — привычка.
— Обычно мы называем это болезнью. Думаю, это одно и то же.
— Он завязал с зельем, вы знаете. Он успел далеко зайти. А потом завязал и стал пить.
— Он так и говорил.
— Сколько времени он не пьет? Больше года?
— Полтора.
— Я думал, если человек продержался столько времени, это уже навсегда.
— Самое большее, сколько человек может продержаться, — это один день.
— Ну да, — нетерпеливо сказал он. — День, потом еще день. Я все это знаю. Слышал все ваши лозунги. Когда Пит только бросил пить, он все время проводил здесь. Мы с Франси сидели с ним, и поили его кофе, и слушали его болтовню. Он пересказывал нам, когда приходил, все, что слышал на собраниях, просто уши нам прожужжал. Но мы ничего не имели против, ведь он собирался начать новую жизнь. Потом как-то он сказал мне, что не может больше столько времени проводить у нас, — боится, что это помешает ему держаться. А теперь сидит где-то с дозой зелья и бутылкой виски, и это называется держаться?
— Вы же не знаете этого наверняка, Кинен.
Он повернулся ко мне.
— А что еще. Господи? Что он сделал на эти пять косых — накупил лотерейных билетов? Нельзя было давать ему столько денег. Слишком большое искушение. Что бы с ним ни случилось, это моя вина.
— Нет, — сказал я. — Вот если бы вы дали ему коробку из-под сигар, полную героина, и сказали: «Присмотри за ней, пока я не вернусь», — тогда это была бы ваша вина. Это такое искушение, против которого никто не устоит. Но он держится уже полтора года и знает, как надо держаться. Если бы с такими деньгами он почувствовал, что ему не по себе, он мог отнести их в банк или дать на сохранение кому-нибудь из наших. Может, он и сорвался, а может, нет, этого мы еще не знаем, но что бы он ни сделал, это не ваша вина.
— Я предоставил ему такую возможность.
— А она всегда существует. Не знаю, сколько стоит сегодня доза зелья, но на пару долларов выпить всегда можно, а выпить достаточно всего один раз.
— Но одного раза надолго не хватит. А на пять тысяч долларов он может гулять черт знает как долго. Сколько можно потратить на выпивку? Ну, двадцать долларов в день, если пьешь дома. Вдвое, втрое больше, если пьешь в баре. Героин, конечно, стоит дороже, но и тут больше, чем на две сотни, за день не вколешь, а чтобы дойти до прежних доз, ему понадобится какое-то время. Даже если он будет торчать, как свинья, пяти косых хватит ему не меньше чем на месяц.
— Он не кололся.
— Это он вам так сказал, да?
— А это неправда?
Он отрицательно мотнул головой.
— Он всем так говорит, и было время, когда он только нюхал, но потом довольно долго сидел на игле. А врал, чтобы не думали, будто дела у него так плохи. И еще боялся: если женщины узнают, что он колется, то побоятся с ним спать. Не то чтобы в последнее время он валил их, как домино, но зачем осложнять себе жизнь? Он считал, что они могут подумать, будто он колется чужими иглами, и испугаются, нет ли у него СПИДа.
— Но он не кололся чужими иглами?
— Говорит, что нет. И анализ сдавал — вируса у него не нашли. Только...
— В чем дело?
— Нет, мне просто кое-что пришло в голову. Может, он и в самом деле кололся чужими иглами, а никаких анализов не сдавал. Он ведь и про это мог соврать.
— А как насчет вас?
— Что насчет меня?
— Вы колетесь? Или только нюхаете?
— Я не наркоман.
— Питер говорил мне, что вы нюхаете примерно раз в месяц.
— Когда это было? В субботу по телефону?
— За неделю до этого. Мы пошли на собрание, а потом пообедали и поболтали.
— И он вам так сказал, да?
— Он сказал, что был у вас несколькими днями раньше, и вы были под кайфом. Он сказал, что спросил вас напрямик, а вы стали отпираться.
Кинен на секунду опустил глаза и тихо произнес:
— Ну да, это правда. Он спросил меня напрямик, и я стал отпираться. Я думал, он поверил.
— Он не поверил.
— Да, наверное. Мне было неприятно из-за того, что я ему соврал. Не из-за того, что я принял дозу. Я не стал бы это делать при нем и не стал бы вообще это делать, если бы знал, что он придет, но, если я время от времени приму дозу, это никому не принесет вреда, и меньше всего мне.
— Возможно.
— Как он сказал — раз в месяц? По правде говоря, вряд ли. Пожалуй, раз семь, восемь, ну, десять в год. Чаще никогда не приходилось. Мне не следовало ему врать. Я должен был сказать: «Ну да, мне было очень скверно, я оттянулся, ну и что?» Потому что я делаю это всего несколько раз в год, не чаще, а ему стоит чуть попробовать, как он сразу сорвется и пойдет на полную катушку, и не успеешь оглянуться, как с него снимут туфли, пока он будет спать в метро. Такое с ним уже случалось — проснулся в поезде в одних носках.
