— В этой роли снялся Дональд Сазерленд. Замечательный фильм. Сценарий написал Уолдо Солт.
— Вот как? — удивилась Кэрол. — Оказывается, есть и фильм? А я только читала книгу.
Пеллэм так и не смог осилить книгу. Что ж, получается, у них с Кэрол души — лишь двоюродные родственники. Но и это тоже неплохо.
Они повернули на юг. Улицы были запружены транспортным потоком часа пик. Между старыми грузовичками и легковыми машинами желтели застрявшие такси. Постоянно гудели клаксоны. Жара приводила к тому, что эмоции выплескивались бурлящими гейзерами, и разъяренные водители то и дело показывали друг другу непристойные жесты. Однако, к счастью, ни у кого не было сил, чтобы перейти к делу.
Несмотря на испепеляющий зной, небо оставалось чистым, и перед Пеллэмом и Кэрол бежали их отчетливые тени. В двух кварталах впереди небоскреб Маккенны, поймавший последние лучи заходящего солнца, светился маслянистым столбом из черного дерева. На верхних этажах тут и там рассыпа́лись снопы искр электрической сварки, и казалось, это солнечный свет разбивается о панели черного стекла.
— Тебе удалось отыскать Коркорана? — спросила Кэрол.
— Мы с ним немного потрепались, как любила говорить моя мать.
— И ты остался жив.
— В глубине души Джимми Коркоран очень чувственный и ранимый человек. Просто окружающие его не понимают.
Кэрол рассмеялась.
— Мне кажется, он не имеет к этому никакого отношения, — продолжал Пеллэм. — Я имею в виду, к поджогу.
— Ты действительно считаешь, что старуха-негритянка невиновна?
— Да.
— К несчастью, работая здесь, я успела уяснить, что невиновность еще не гарантирует оправдания. По крайней мере, в Адской кухне.
— Я тоже прихожу к такому же выводу.
Они медленно продвигались по забитой народом Девятой авеню, обходя толпы работников, выплескивающихся на улицу из центрального почтового отделения, универмагов, торгующих уцененными товарами, магазинов комиссионной одежды и дешевых ресторанов. В Лос-Анджелесе в час пик невозможно проехать по улицам; здесь непроходимыми были тротуары.
— А он мне показался сметливым мальчишкой, этот Исмаил, — помолчав, заметила Кэрол. — В нем что-то есть. Какая жалость, что его уже слишком поздно спасать.
— Слишком поздно? — рассмеялся Пеллэм. — Да ему всего десять лет.
— Слишком, слишком, слишком поздно.
— Разве вы не можете найти ему какое-нибудь занятие?
Кэрол, судя по всему, решила, что он шутит, и громко расхохоталась.
— Занятие? Нет, Пеллэм. Никаких занятий, ничего.
Они остановились перед витриной магазина, торгующего экзотическими цыганскими нарядами. Кэрол, облаченная в свободную одежду, скрывающую ее полноту, с тоской посмотрела на тощие манекены. Они пошли дальше.
— Его отец умер или бросил семью, так?
— Умер.
— Ну а мать? Исмаил сказал, что она ширяется. То есть, она принимает «крэк». Других родственников у мальчишки нет. Кроме тебя, его судьба никого не волнует. Вот почему он так к тебе привязался. Но ты не можешь дать ему то, в чем он нуждается. И никто не может. Сейчас уже никто не может. Это невозможно. Исмаил пытается завязать контакты с бандами. Через три года он уже станет мальчиком на побегушках. Через пять будет торговать наркотиками на улицах. Через десять отправится в «Аттику».
Ее цинизм разозлил Пеллэма.
— Не думаю, что его будущее столь беспросветно.
— Я понимаю твои чувства. Ты хотел, чтобы мальчишка остался с тобой, так?
Пеллэм кивнул.
— Я раньше тоже была оптимисткой. Но всех все равно к себе не возьмешь. Так что даже не пытайся. Только сойдешь с ума. Спасать надо тех, кого еще можно спасти — трех-, четырехлетних. Остальных списывай со счетов. Это печально, но тут ничего не поделаешь. Неподвластные нам силы. Расовые проблемы приведут Нью-Йорк к катастрофе.
— Я бы так не сказал, — возразил Пеллэм. — Работая над своим фильмом, я повидал много гнева. Но не разгневанных белых или негров. Разгневанных людей. Людей, которые не могут оплатить счета или найти хорошую работу. Вот почему они бесятся от злости.
Кэрол выразительно покачала головой.
— Нет, ты ошибаешься. Ирландцы, итальянцы, поляки, латиноамериканцы, пуэрториканцы… все они в то или другое время были презираемыми национальными меньшинствами. Но есть одно принципиальное отличие — хоть и в каютах третьего класса, но их предки сами, по своей воле приплыли в Новый Свет. Их не привезли насильно на кораблях работорговцев.
Ее слова так и не убедили Пеллэма. Однако он решил не продолжать спор. В конце концов, это ее стихия, а не его.
«Я его друг…»
Пеллэм с удивлением поймал себя на том, как сильно задела его судьба мальчишки.
— Мне приходится выслушивать так много риторики, — сердито продолжала Кэрол. — «Геттоцентризм». «Неполные семейные ячейки». Ты даже не представляешь, сколько такого бреда нам приходится слушать. Но нам не нужны заумные речи. Нам нужны те, кто отправится в трущобы и будет рядом с детьми. А это значит, что с ними надо начинать работать еще с ясельного возраста. Когда они достигают возраста Исмаила, они уже затвердевают в своих пороках, словно застывший бетон.
Она посмотрела на Пеллэма, и ее глаза, ставшие ледяными, немного оттаяли.
— Извини, извини… Бедный ты и несчастный. Еще одно нравоучение. Все дело в том, что ты посторонний. Так что ты должен проявлять определенный оптимизм.
— Уверен, что и у тебя немного осталось. В противном случае ты не смогла бы и дальше оставаться на своем месте. Заниматься тем, чем занимаешься.
— На самом деле я не думаю, что от моей работы есть какой-либо толк.
— О, местные жители с тобой не согласятся.
— Что? — рассмеялась Кэрол.
Пеллэм порылся в памяти. Всплыло имя.
— Ты знаешь Хосе Гарсию-Альвареса?
Кэрол покачала головой.
— Я снимал его для своего фильма. Не далее как на прошлой неделе. Хосе каждый день гуляет в Клинтон-парке. Делит хлеб с тысячами голубей. Он упомянул про тебя.
— Вероятно, назвал меня полоумной шлюхой.
— На самом деле он очень тебе благодарен. Ты спасла его сына.
— Я?
Пеллэм пересказал слова Хосе. Кэрол обнаружила шестнадцатилетнего мальчишку, наглотавшегося наркотиков и потерявшего сознание, в пустующем доме, который должны были вот-вот снести, чтобы расчистить место для строительства небоскреба Маккенны. Если бы она не вызвала полицию и скорую помощь, мальчишка наверняка погиб бы под ножом бульдозера.
— А, тот парень? Ну да, помню. Только, по-моему, на героический поступок это никак не тянет.
Похоже, Кэрол была смущена. Однако Пеллэм почувствовал, что к смущению примешивается некоторая доля радости. Внезапно схватив Пеллэма за руку, Кэрол остановила его перед витриной обувного магазина. Дорогие фирменные модели. Полное отсутствие покупателей. Одна пара сто́ит приблизительно столько же, сколько большинство тех, кто проходит мимо, не зарабатывает за целую неделю. Владелец рассчитывал на то, что район станет престижным. Долго магазин вряд ли продержится.
— В своей следующей жизни, — сказала Кэрол.
Пеллэм так и не смог определить, что она имела в виду: то, что сможет позволить себе изящные черные туфли на высоком каблуке, унизанные искусственными бриллиантами, или то, что влезет в платье, которое можно будет надеть с такими туфлями.
Когда они уже прошли половину пути, Кэрол вдруг спросила:
— Ты женат?
— Разведен.
— Дети?
— Нет.
— Встречаешься с кем-нибудь?
— Какое-то время у меня никого не было.
Если точнее, восемь месяцев.
Если можно назвать сладострастную ночь в занесенном снегом фургоне «встречаться с кем-нибудь».
— А ты?
Пеллэм не знал, следовало ли и ему задать этот вопрос. Не знал, хотел ли он его задавать.
— Я тоже разведена.
Они обошли зазывалу, стоявшего перед входом в магазин уцененной косметики.
— Краса-авица, не проходите мимо, мы сделаем вас еще краси-ивее!
Рассмеявшись, Кэрол вспыхнула и поспешно прошла мимо.
За следующим перекрестком она кивнула на неказистый жилой дом, похожий на тот, в котором остановился Пеллэм.
— А вот мой дом.
Она дала четвертак попрошайке, назвав его по имени. Зайдя в магазин полуфабрикатов, они обменялись парой слов с кассиром и прошли в зал. Показав на банку растворимого кофе и упаковку пива, Кэрол задала губами немой вопрос:
— Тебе что?
Пеллэм указал на пиво и по выражению ее лица понял, что она обрадовалась этому выбору.
Их души не слишком далекие родственники…
Квартира Кэрол находилась в соседнем подъезде. Убогая лестничная клетка со стенами, выкрашенными грязно-коричневой краской, нанесенной прямо на десятки предыдущих поколений краски. Пеллэм вслед за хозяйкой поднялся пешком наверх. Его чуткое обоняние уловило запахи старого дерева, нагретых на солнце обоев, масла и чеснока. «Еще один потенциальный факел», — подумал он.
