— Она нас… как бы это сказать… приревновала к Пеговой. — Катя почувствовала, что ей как-то неловко, некомфортно. — Этот клуб, «Сто сорок по Фаренгейту», — эксклюзивный для лесбиянок. И они — Фаина и эта ее психоватая…
— Ойцева ее фамилия, кстати, в прошлом — профессиональная спортсменка, бронзовая призерка по биатлону.
— Призерка? Они — лесбиянки. Ты сам говорил — живут в одной квартире. И это как-то не вяжется с тем, что ты рассказывал про Фаину и покойного Голикова.
— Она умыкнула его на моих глазах из оранжерейного царства, — ответил Колосов. — Подружку свою кинула, не моргнув глазом.
— Но, Никита…
— Может, сейчас она и лесбиянка, а до этого имела связь с Голиковым. Косвенно это подтвердил Тихомиров. И Арнольду-Бойко башку крутила. Занятная баба, — Колосов усмехнулся, словно вспомнил что-то. — Ладно, сегодня будем выяснять.
— Сегодня? Ты хочешь сказать…
— Дома она сейчас, отсыпается, видно. Часикам к пяти мои орлы ее сюда, в главк, доставят. Пора ближе знакомиться с такой неординарной фигурой.
— По мнению Анфисы, она типичный нарцисс.
— Чего? Это в смысле привлекательности?
— В смысле самовлюбленности, самолюбования, — ответила Катя. — Есть такой греческий миф о Нарциссе, он был влюблен в самого себя, точнее, в свое отражение в воде. Нимфа Эхо любила его, но он ею пренебрегал, ей оставалось лишь повторять за ним его же слова. Кстати, они оба изображены на той картине.
— Какой еще картине? — Колосов хищно кромсал ножом бифштекс, сочащийся розовым соком.
— «Царство Флоры», там у них. Ну, у НИХ.
Он взглянул на нее.
— Ты что не ешь? Катя, остынет.
— Да, сейчас, — она кивнула. — Только забери у меня жареный лук.
До вечера она снова занималась у себя в кабинете статьей. А Колосов то и дело звонил в Химки на Левый берег, где поднимали со дна затона машину.
В десять минут шестого с КПП сообщили — гражданка Пегова Фаина Игнатьевна здесь, доставлена. Нужно выписать временный пропуск.
Катя должна была прослушать запись допроса позже — Колосов, как только Фаину Пегову привели, сразу же включил диктофон.
Про себя отметил: внешне фигурантка никак не изменилась. Глаза не заплаканы, не опухли, значит, не слишком скорбела о смерти сердечного друга (или пока еще не в курсе?). Волосы стильно уложены, на лице макияж. (А ведь взяли ее не из салона красоты, а из квартиры. Кто же ее причесывает, красит, как куклу Барби, неужто еще один друг сердечный — Алевтина Ойцева? И вообще, раз они вместе живут, кто у них кто? Кто муж? Кто жена?)
— В чем дело? Я вас, кажется, спрашиваю? В чем дело? Звонят, вламываются в квартиру — собирайтесь, едемте с нами. Это что — у нас опять тридцать седьмой на дворе?! С новым гадом, товарищи?!
Колосов вернулся к реальности (а то малость повело куда-то в сторону) — разгневанная и от этого особенно красивая Фаина обращалась к нему. Стояла, выпрямив спину, игнорируя предложенный оперативниками стул.
Колосов тоже встал из-за стола.
— Майор Колосов, уголовный розыск области, — сказал он. — В Воронцове не успел вам, Фаина Игнатьевна, представиться.
— В Воронцове? У Андрея? — Фаина подняла брови. — Ах да… это были вы? И вы из милиции?
— Я из уголовного розыска. Начальник отдела убийств. И приезжал я к Балмашову в Воронцово в том числе и по поводу вас.
— Меня? Но что я сделала противозаконного?
— Я хотел поговорить с вами о покойном гражданине Бойко. Кажется, вам он был известен под именем Арнольд. Ну, и насчет его работодателя — Суслова Аркадия.
— Я знаю только, что Арнольд… он погиб, его убили. — Фаина наконец-то соблаговолила сесть. Полы ее летнего белого пальто из льна разошлись, и Колосову открылись стройные загорелые ноги в открытых босоножках со стразами на умопомрачительной шпильке.
— Вы давно его знали?
— Около полутора лет.
— Близко?
— Хотела узнать ближе, но не успела.
— А Голикова Марата?
— Марат… а при чем тут он? Они не были знакомы с Арнольдом. Я бы такого знакомства не допустила, — Фаина усмехнулась. — Вообще, у них было мало общего.
— Кроме одного — они оба покойники.
— Что?
— Ваш знакомый, ваш приятель Голиков Марат Евгеньевич застрелен.
— Марат застрелен?! Как и Арнольд? — Фаина закрыла губы рукой. — Боже… боже мой… как же это… Нет, это неправда. Вы обманываете, разыгрываете меня.
— Он мертв, вот снимки с места происшествия, — Колосов бросил на стол фотографии.
Фаина наклонилась над ними и вскрикнула. Отвернулась. Реакция ее вроде бы вполне соответствовала ситуации. Однако Колосову она показалась все же излишне нарочитой, театральной — эти жесты, словно заученные на сцене или под объективом камеры.
— Когда это произошло? — спросила она.
— В ту ночь. Когда он уехал от вас.
— От меня? Откуда вам это известно? Он у меня не был.
— Он у вас был, Фаина Игнатьевна. И не надо отрицать очевидные факты. — Колосов проверил в ящике стола диктофон. Позже с Катей они фраза за фразой проанализируют ее ответы, ее тон.
— Да, конечно, если вы откуда-то знаете… Он сам сказал перед смертью? Он не сразу умер, да? Был какое-то время жив? — В ее глазах, таких гневных и презрительных минуту назад, читалась лихорадочная тревога.
— Нет, он умер сразу. В него выпустили три пули.
— Боже… И в Арнольда тоже стреляли. Я думала, что его убили… ну, те люди его круга, с которыми он общался. Он ведь сидел в тюрьме. И он этого не скрывал. Но Марат… Боже, что теперь будет с его матерью? Она этого не переживет.
— Вы знали его семью?
— Мы какое-то время жили вместе, — ответила Фаина. — Потом расстались. Но мы поддерживали ровные дружеские отношения, хотя и виделись потом редко.
— А что же, там, в Воронцове, решили вспомнить старое?
— Все произошло совершенно случайно, — Фаина скромно потупилась. — Я ехала туда по делу и не знала, что встречу его там.
— Почему он уехал от вас среди ночи?
— Это некорректный вопрос, молодой человек.
— Это важный вопрос. Останься он у вас до утра, он был бы жив. Наверное.
— Он всегда был хозяином своих поступков. Хотел — оставался, хотел — уходил.
— Вы поссорились?
— Нет, мы не ссорились.
— Так почему же он уехал? Почему помчался от вас не к себе на квартиру, а к матери на Краснопресненскую?
— К матери? — Фаина помолчала. — Надо же… Он всегда убегал к ней. К маменьке под крыло в трудные моменты жизни.
— Ночь с вами стала для него трудным моментом?
— Думайте, что хотите. — Она отвернулась. — Он просто уехал. А я не стала его удерживать. Считайте — это моя вина.
— Только это?
Она молчала.
— Только это ваша вина, Фаина Игнатьевна? — повысил голос Колосов. — А не странно вам, что люди, которые, как бы это сказать… входят с вами в контакт, испытывают к вам чувства, вдруг умирают один за другим?
— Это вопрос ко мне?
— Вам не кажется это странным?
— Меня это пугает.
— Бойко, Арнольд, присылал вам цветы?
— Иногда.
— А Голиков?
— Мы не виделись с ним очень давно.
— Значит, от него вы букетов из «Царства Флоры» не получали?
— Нет. А при чем тут это?
— Арнольд присылал, привозил вам всегда только живые цветы или же искусственные тоже?
— Искусственные? Я не понимаю. Искусственные обычно покупают для кладбищ.
— Для мертвых? — Колосов прищурился. (Черт, а это мысль. Что она — просто так сболтнула или что-то знает про искусственные цветы?)
— При чем тут цветы? Тут можно курить? — Фаина достала из сумки сигареты. — Я в себя никак не приду.
Колосов щелкнул зажигалкой, она подалась вперед, прикурила. Он ощутил аромат ее духов.
— Скажите, Фаина Игнатьевна, ваш отец…
— Он умер.
— Я это знаю.
— Мы с мамой с ним не общались. Я знаю, каким будет ваш вопрос. Я знаю, кем был мой отец. Да, он был судим и сидел. Но моя мать порвала все отношения с ним, еще когда я была девчонкой. Последнее известие о нем было, что он скончался. — Щеки Фаины вспыхнули. — Я не была на его похоронах. Я вообще все эти годы старалась забыть, что у меня был отец.
Колосов молчал. Этой тирадой она ответила на все. Или почти на все.
— Вам стыдно было иметь такого отца?
— Стыдно? Да, если хотите. Я публичный человек. Иногда ко мне приезжают журналисты. Спрашивают, не как вы, конечно, но тоже интересуются многим, личной жизнью, например. И что я должна отвечать: что мой отец был уголовник? Что он сидел несколько раз?
— Кстати, а вы знаете, за что он был судим?
— Смутно. Мама об этом особо не распространялась. Я только знаю, что за какие-то хищения. У нас была полная конфискация. Забрали вещи, картины, а до этого у нас было много хороших вещей, я это помню, хотя и была еще мала. Да что вы понимаете? Он мне сломал жизнь — мой отец. Меня не приняли в университет из-за него. И из театральной школы меня вытурили, когда узнали, что он сидит. Но при чем тут, вот сейчас, он?
