Что мы, рыжие что-ль? В конце концов, вдруг последний день живём.
– Не последний, а крайний. – по привычке поправил я, а потом понял, всю абсурдность своей реплики.
Антон захохотал и нам тоже пришлось. Если древнее враждебное существо из немыслимого измерения сочло твою фразу смешной, значит так оно и есть.
Андрей засеменил. Собрал по всем карманам смятые сторублёвые купюры. Надел спортивный костюм. Я был уверен, что он принадлежал какому-нибудь ныне мёртвому парню. Китайская подделка какого-то модного бренда. Штаны и рукава были слишком длины для Андрея. Кое-где виднелись старые застиранные пятна солярки. Андрей ей точно не пользуется.
– Я на попутке до райцентра. Антон, ты будешь нашу хлебать или вашу?
– Я буду ту, на которую скидываться не надо.
Андрей ещё немного помялся в дверях, всячески подмигивая мне и кривя рот, а затем вышел. Мы могли видеть в окно, как он пошёл вверх по Ленина, к старым путям.
Для того, кто одним глазом смотрит в прошлое, а другим в будущее, Антон был слишком спокоен. Будто не был в курсе, что мы собираемся его грабить.
Я достал свой телефон. Ни связи, ни интернета не было, поэтому я просто пялился на рабочий стол, открывал галерею, настройки, калькулятор. Что угодно, лишь бы изобразить занятость.
– Как думаешь, кто займёт наше место на блошке? – спросил Антон.
Я отложил телефон.
– Никто. Даже если ты не собираешься возвращаться, Я то всё ещё там буду жить.
– Да ладно. Ты всегда говорил, что это занятие для пенсионеров, цыган и малолетних неформалов.
– Я всегда говорил, что хожу с тобой исключительно для того, чтобы познакомиться со странной девчонкой-херкой что скупает старые книжки под двадцать рублей.
– Обязательно ходи на блошку, вплоть до ноября. Можешь распродать всё моё барахло.
– Ты что-то видишь одним своим глазом?
– Шоколадным! – Антон стукнул по столу и заржал. Нет. Если отвернуться и не смотреть, это сто процентов Антон. Тот которым он был всегда. Всё время. Мы скинули всю посуду в таз и оставили откисать.
– А может попаримся сегодня?
Да я был двумя руками за любое времяпрепровождения, если оно не было связано с убийствами, жертвоприношениями и лесом.
Баня у Андрея была добротная. Скорее всего построенная отцом или дедом. Да только он за ней совершенно не ухаживал. Всё покрылось плесенью паутиной с дохлыми пауками, толстым слоем пыли и грязи. Вёдра и тазики проржавели. Поленницы у Андрея не было. Дрова просто валялись по всему двору. Рубку я доверил Антону. С его новорождённой силой, он переколол всё за десять минут. Я даже не успел подмести всю грязь и смыть кипятком из чайника мхи и грибковые наросты. Антон сказал, что ему эти грибы нужны. Он срезал их и сложил в полиэтиленовый пакетик. На мои уговоры выбросить их, он ответил, что они ядовиты только для таких как я.
– Грибы вообще не для людей растут. То, что вы считаете, что всё что здесь растёт, течёт, бегает, плавает и летает для вас – это исключительна ваша самонадеянность и эгоцентризм. Но с грибами нихера подобного! Коровы, свиньи, мёд. Жрите не обляпайтесь. Но не грибочки. Шампиньоны, белые, подосиновики, маслята или мухоморы с псилобицинами. Это не для вас. Но вы кушаете. Одни чтобы глюки ловить, другие чтобы поджелудку кончить. А разум вам только затем, чтобы, что внутрь не влезло на топливо пустить.
– Да, мы такие. – ответил я.
В какой-то момент я перестал отвлекать Антона и выдумывать темы. Я просто говорил со своим другом, о том о чём думал или что видел. Как обычно. Мы подготовили дрова облили стены и пол кипятком. Натаскали воды из колодца. Антон ударился в свою любимую тему альтернативной истории, чтобы было бы если бы в первой мировой войне Российская империя примкнула к тройственному союзу, вместо Антанты. Тут его было не заткнуть. А просто кивать было недостаточно. Нужно было поддерживать или же оспаривать всё, что он скажет. Однажды, два года назад, мы чуть не подрались. Из-за Пруссии. Да, из-за государства, которого нет уже как сто лет. Наконец, он созрел для похода к бабе Гале. Я, для виду, разлёгся в старом кресле на веранде с одним из Андреевских фолиантов, и едва хлопнула калитка, я как малолетний вор соседской дички полез по задворкам, через колючку, помои и торчащие арматуры. Весь свой путь я молился, и не о том, что меня застанет Антон, а о том, чтобы не повстречаться ни с кем в этой зловонной тьме. Чтобы оглохнуть и не слышать их шуршания, чавканья, кряхтения. Не чувствовать колыхания воздуха, создаваемого их больными телами. Не выронить пистолет, снимая на бегу с предохранителя, когда спины коснётся чужая конечность. И не испустить дух, заглянув в эти затянутые бельмами сосущие дыры, что они зовут глазами.
Я ввалился во двор, сломав пару гнилых досок в заборе, упал на землю и направил во тьму пистолет. Погибшие кусты затряслись. Я не видел никого, но точно знал – они ждут меня там, не решаясь переступать защиту.
Я решил начать с банок, расставленных по периметру. Я думал это будет легко. Но когда я засунул руку в первую, с кусками тины в цветущей воде и не смог спустя пары секунд нащупать дно в полуторалитровой банке – я взвизгнул. Если кто из вас колол порося или косвенно принимал в этом участье, вы поймёте, что это за был звук. Верещание тупого животного, которое своим маленьким мозгом поняло, что это конец. Я выдернул руку словно из кипятка и несколько секунд мне казалось, что она осталась там. А я размахиваю культей, пытаясь почувствовать холод ветра. Я перевернул все банки, собрал кфски вместе с землей в футболку, рванул к крыльцу. Оставшиеся нужно было вырыть из земли. Они были не глубоко. Нужно было только чуть погрузить пальцы в вязкую почву, которая как трясина засасывала мои руки по локти. Твари, что поджидали меня за забором залились скулящим воем. Они, кажется, начали драться между собой, кусаться. Их верещание, благо, заглушало моё. Я тоже вопил, когда упирался ногами, падал в грязь, пытаясь вытащить свои увязшие конечности.
– Пошли нахуй отсюда! Пошли нахуй от меня! – закричал я в темноту, как ненормальный и это подействовало. В следующий миг я уже стоял во дворе Андрея. Я бежал так быстро, что не мог теперь вдохнуть без обжигающей боли в груди. На пять метров вокруг всё освещал железнодорожный фонарь, закреплённый под окошком чердака. С одной стороны, он успокаивал,
