Жан-Лу улыбнулся и, взглянув на часы, поднялся.
– Думаю, Лорану, напротив, уже сейчас приходится сражаться со своей печенью. Мы ведь еще не переговорили с ним, а надо пройтись по всей программе сегодняшнего вечера.
– Скажи этому горе-режиссеру, что его ждет та же мостовая, что и тебя.
Жан-Лу направился к двери, но Роберт остановил его. Он сидел в кресле и, покачиваясь, смотрел на Жан-Лу, словно кот Сильвестр из мультфильма, которому удалось, наконец, съесть канарейку.
– Само собой, что если всю эту телевизионную тягомотину доведут до конца, твоим менеджером буду я…
Жан-Лу подумал, что Бикжало уж слишком много берет на себя, и решил, что дорого продаст свою шкуру.
– Я мучился, терпя некий процент дыма от твоих папирос. Тебе, чтобы получить проценты с моих денег, придется помучиться по крайней мере столько же.
Когда он закрывал за собой дверь, Роберт Бикжало с мечтательным видом смотрел в потолок. У Жан-Лу создалось впечатление, будто босс уже считает еще не заработанные деньги.
Стоя у окна в студии, Жан-Лу смотрел на город, на игру огней, отражавшихся в спокойных водах порта. Над гаванью возвышалась, вытянувшись, словно на посту, окутанная мраком вершина Ажель, а над ней горели красные сигнальные огни радиопередатчика, позволявшего транслировать программы на Италию.
За спиной прозвучал из динамика голос Лорана:
– Пауза окончилась, поехали дальше.
Жан-Лу отошел от окна и, сев к микрофону, надел наушники. Лоран показал из-за стекла режиссерской аппаратной раскрытую ладонь, давая понять, что до конца спортивной рекламы осталось пять секунд.
Лоран выдал в эфир короткую музыкальную заставку «Голосов», обозначив тем самым, что передача продолжается. До сих пор шла совершенно спокойная программа, местами даже весьма развлекательная, без неприятных заминок, какие случаются порой.
– С вами снова Жан-Лу Вердье. Вы снова слушаете «Голоса» на «Радио Монте-Карло», и мы надеемся, что этой прекрасной майской ночью нет никого, кто нуждался бы в нашей помощи, и всем нужна только наша музыка. Мне сообщают, что есть звонок.
И в самом деле, подтверждая его слова, перед ним загорелась красная лампочка. Жан-Лу оперся локтями на стол и обратился к микрофону:
– Алло?
Послышались короткие щелчки, и наступила тишина. Он вопросительно посмотрел на Лорана. Режиссер пожал плечами, давая понять, что он тут не при чем.
– Да. Алло?
Наконец из эфира долетел ответ, отчетливо слышный всем – и тем, кто находился в аппаратной, и тем, кто слушал приемники. С этого момента мрак надолго станет еще мрачнее, и понадобится очень много шума, чтобы взорвать тишину, которая наступит потом.
– Привет, Жан-Лу.
Было что-то неестественное в звуке этого голоса. Казалось, он доносился из какого-то рупора и был чересчур ровным, лишенным всякого выражения и чувства. Слова будто вторили некоему приглушенному эхо, словно где-то очень далеко взлетал самолет.
Жан-Лу опять вопросительно взглянул на Лорана, и тот пальцем начертил ему в воздухе небольшие круги, давая понять, что помехи зависят только от связи.
– Привет. Кто ты?
На другом конце провода молчали. Потом прошелестел ответ с таким же неестественным искажением:
– Это не имеет значения. Я – некто и никто.
– Твой голос звучит не совсем ясно, тебя плохо слышно. Откуда звонишь?
В ответ – молчание. Затем снова донесся далекий звук улетающего самолета, и собеседник повторил:
– Это тоже не имеет значения. Важно только одно – настало время нам с тобой поговорить, даже если после нашего разговора ни ты, ни я уже не будем прежними.
– В каком смысле?
– Я вскоре стану человеком, которого будут преследовать, а ты окажешься на стороне ищеек, которые начнут с лаем гонятся за тенью. И это досадно, потому что сейчас, именно сейчас, мы с тобой одинаковы, мы с тобой одно и то же.
– В чем же мы одинаковы?
– Для всего мира каждый из нас – лишь голос без лица, голос, который можно слушать с закрытыми глазами, представляя себе кого угодно. Там, на улице, полно людей, озабоченных тем, как бы приобрести лицо, непохожее на другие, которое можно было бы с гордостью показывать и ни о чем больше не беспокоиться. Пришла пора выйти и посмотреть, что за всем этим стоит…
– Не понимаю, что ты хочешь сказать.
И снова молчание, настолько долгое, что казалось, будто связь прервалась. Потом опять зазвучал голос, говоривший словно бы улыбался.
– Поймешь, со временем.
– Не совсем понимаю, о чем ты.
Он опять замолчал, на этот раз ненадолго, казалось, подыскивал нужные слова.
– Не ломай голову. Иногда мне и самому трудно понять.
– Тогда почему звонишь? Почему разговариваешь со мной?
– Потому что я одинок.
Жан-Лу опустил голову и стиснул ее руками.
– Ты говоришь так, будто находишься в заключении.
– Мы все пребываем в заключении. Свою тюрьму я построил себе сам, но это не значит, что из нее легче выйти.
– Сочувствую тебе. Мне кажется, я догадываюсь: ты не любишь людей.
– А ты любишь?
– Не всегда. Иногда пытаюсь понять их, а если не удается, стараюсь хотя бы не судить.
– И в этом мы тоже одинаковы. Единственное различие – ты после нашего разговора можешь почувствовать себя усталым. Можешь отправиться домой и дать отдых своему мозгу, справиться со своим недомоганием. А я – нет. Я не могу уснуть по ночам, потому что моя боль не затихает никогда.
– И что же ты делаешь по ночам, чтобы справиться со своей болью?
Ответ прозвучал не сразу. Он словно проявился из тишины.
– Я убиваю…
– Как это пони…
Голос Жан-Лу прервала музыка, донесшаяся из колонок. Певучая, печальная, волнующая мелодия после его слов звучала еще и грозно. Она была слышна всего секунд десять, а потом умолкла так же внезапно, как возникла.
В напряженной тишине, последовавшей затем, все услышали резкий щелчок: связь прервалась. Жан-Лу вскинул голову и посмотрел на окружающих. Шелестел кондиционер, но мысли у всех словно заледенели, и показалось, как если бы все сразу обернулись к окну и увидели пламенеющее зарево над Содомом и Гоморрой.
Передачу кое-как удалось дотянуть до музыкальной заставки. Слушатели больше не звонили. Вернее, после странного разговора коммутатор едва не раскалился от множества звонков, но ни один из них не был выдан в эфир.
Жан-Лу снял наушники и положил их на стол рядом с микрофоном. Он заметил, что в этот вечер, несмотря на кондиционер, волосы у него оказались влажными, как после легкой пробежки.
Ни ты, ни я уже не будем прежними…
Все остальное время Жан-Лу только ставил диски, долго распространяясь по поводу странного сходства Тома Уэйтса и итальянца Паоло Конте[6] – оба совершенно нетипичные как исполнители и чрезвычайно выразительные как авторы, – затем перевел и прокомментировал тексты двух их песен. К счастью, на радио были разные другие способы выйти из трудного положения в неудачные вечера, а этот, несомненно, выдался именно таким. В запасе имелось несколько телефонных номеров, по которым всегда можно было позвонить знакомым артистам и попросить их принять участие в передаче, если она почему-либо не складывалась. На этот раз тоже обратились к ним, и четверть часа слушали в их исполнении стихи и юмористические истории Франсиса Кабреля.[7]
Дверь в студию приоткрылась, и показалась голова Лорана.
– Все в порядке?
Жан-Лу посмотрел на него, словно не видя.
– Да, все в порядке.
Он поднялся, и они вместе вышли из студии, встретив растерянные взгляды Барбары и Жака, звукорежиссера. Девушка была в голубой кофточке, и Жан-Лу заметил расплывшиеся под мышками темные пятна пота.
– С ума сойти, сколько было звонков. Двое спрашивали, не детектив ли это и когда будет продолжение, еще по меньшей мере человек двадцать возмущались недостойными методами привлечения слушателей. Директор тоже звонил и уже прилетел сюда, словно орел. Ждет нас в кабинете президента. Он тоже нагрянул и поинтересовался, не сошли ли мы с ума. Похоже, ему сразу позвонил кто-то их спонсоров, и не думаю, чтобы с поздравлениями.
Жан-Лу представил кабинет еще более прокуренным, если такое вообще возможно, и объяснение с Бикжало, куда менее восторженное, чем разговор до передачи.
– Почему коммутатор пропустил этот звонок?
– Пусть меня разразит гром, если я понимаю, что произошло. Ракель говорит, что звонок не проходил через нее. Она не может объяснить, каким образом он попал прямо в эфирную студию. Тут должен быть какой-то контакт или… Откуда мне знать, что там творится. По мне, так виноват новый электронный коммутатор, он явно начинает войну за независимость. Вот увидишь, в один прекрасный день нам всем придется сражаться с такими же машинами, как в «Терминаторе».[8]
