Йохан обернулся, и она оказалась перед ним – огромные, сияющие зеленые глаза. Волосы спрятаны под шапочку с логотипом какого-то спонсора. Легкая блузка, под которой угадывалась ничем не стесненная грудь, и пестрые «бермуды», какие носили почти все вокруг. На шее висел пропуск Фока[12] и темные очки на пластиковой тесемке. От неожиданности он настолько оторопел, что Альберто Регоза, его инженер по треку, даже пошутил:
– Эй, Йохан, закрой рот, а то шлем не застегнешь!
Он приобнял Эриджейн за плечи и ответил сразу и ей, и другу:
– Ладно, пойдем отсюда. Я мог бы, конечно, познакомить тебя кое с кем, но нет смысла, потому что уже завтра ему придется искать себе другую работу, и мы его больше не увидим.
Он вывел девушку из бокса, и в ответ на шутку инженера показал ему из-за спины поднятый вверх средний палец – ведь тот нагло рассматривал ее красивые, обнаженные в коротких «бермудах» ноги.
– Честно говоря, в смокинге ты тоже выглядела весьма недурно, но так мне больше нравится. Девушки в брюках всегда вызывают некоторые подозрения.
Они посмеялись. Эриджейн не имела ни малейшего представления об автомобильных гонках, и Йохан громким голосом, перекрывая шум двигателей, вкратце объяснил, кто есть кто и что есть что. Когда настало время старта, он посоветовал ей смотреть гонки из бокса.
– Думаю, мне пора уже надевать на голову горшок, как ты говоришь. Увидимся.
Он помахал ей, препоручив Грете Рингерт, отвечающей в команде за связи с общественностью. Сел в болид и, пока механики пристегивали ремни, смотрел сквозь щель в шлеме на Эриджейн. Взгляды их встретились и вновь заговорили, и разговор этот взволновал его неизмеримо сильнее, нежели предстоящее соревнование.
На оптимальную траекторию он вышел почти сразу, примерно после десяти кругов. Он хорошо стартовал, но потом, когда был на четвертой позиции, задняя подвеска – слабое звено его машины – внезапно отказала, и на крутом левом повороте его развернуло на сто восемьдесят градусов. Он крепко врезался в ограждение, отлетел на середину трека и несколько раз перевернулся на своем полуразбитом «Кловере».
Сообщив по радио команде, что все в порядке, он пешком вернулся в бокс, но не нашел Эриджейн. Объяснив менеджеру команды и техникам причину происшествия, он отправился на поиски и обнаружил ее в моторном боксе рядом с Гретой, скромно удалившейся при его появлении. Эриджейн поднялась и обвила руками его шею.
– Я еще могу смириться с тем, что из-за твоего появления вылетела в полуфинале страшно важного турнира, но думаю, мне будет очень трудно терять частицу жизни каждый раз, когда ты будешь рисковать своей. А теперь можешь поцеловать меня, если хочешь…
С этого дня они больше не расставались.
Йохан закурил сигарету и остался сидеть в полумраке, глядя на береговые огни. Он поставил яхту недалеко от мыса Мартин, напротив французского городка Рокбрюн, чуть правее огромной голубой буквы «V» – эмблемы гостиницы «Виста-палас-отель», построенной на вершине утеса. Слева сиял огнями Монте-Карло – красивый и фальшивый, как зубной протез – погруженный в море света, которого не заслуживал, и денег, которые ему не принадлежали.
Минуло три дня после Гран-при Монако, восторженная толпа, собравшаяся в конце недели посмотреть на гонки, схлынула, и город быстро возвращался к обычной жизни. Там, где еще недавно царили гоночные машины с их немыслимой скоростью, движение вновь стало ленивым и правильным, под майским солнцем, в преддверии лета, которое уже никогда не будет таким, как прежде, – ни для него, ни для других.
Йохан Вельдер в свои тридцать четыре года чувствовал себя стариком и испытывал страх.
Страх, привычный спутник пилота «Формулы-1», был хорошо знаком ему. Вот уже столько лет каждую субботу перед соревнованиями он ложился спать вместе с ним, и неважно, кто из женщин делил с ним постель. Он даже научился различать его запах в своих пропитанных потом комбинезонах, сохнущих в боксах. Он так долго нивелировал и одолевал этот страх, что в конце концов даже научился забывать о нем, когда надевал шлем, садясь в машину, пристегивая ремни безопасности, ожидая мощного выброса адреналина. Теперь все стало по-другому, теперь он боялся самого страха – страха, который подменяет рассудок инстинктом, вынуждающим тебя снять ногу с акселератора мгновением раньше, чем нужно, и мгновением прежде необходимого искать педаль тормоза. Он боялся страха, который внезапно лишает тебя дара речи и общается с тобой только через хронометр, объясняя, сколь быстра секунда для обычного человека и насколько длинна она – для пилота.
Зазвонил мобильный телефон. Йохан был уверен, что выключил его, и хотел было сделать это сейчас, но все же ответил.
– Куда ты, черт возьми, запропастился?
Голос Роланда Шатца, его менеджера, зазвучал в трубке подобно возгласу ведущего телевикторины с той, правда, разницей, что ведущие не злятся на участников передачи. Йохан ожидал этого звонка, но был совершенно не готов к нему.
– Да так, гуляю… – уклончиво ответил он.
– Он, видите ли, гуляет! А ты знаешь, что тут творится?
Он не знал, но вполне мог представить. В конце концов пилот, прохлопавший на последних поворотах уже практически выигранную гонку, всегда занимал много черного места на белых страницах спортивной печати во всем мире. Роланд даже не дал ему ответить и продолжал свое:
– Команда всеми силами пыталась прикрыть тебя от журналистов. Но Фергюсон взъелся, словно гиена. В этих соревнованиях ты ни разу никого не обогнал, ты оказался впереди только потому, что другие вышли из игры или сломались! И все равно упустил победу. Самый снисходительный заголовок в газетах, знаешь, какой? «Йохан Вельдер в Монте-Карло проигрывает гонку и теряет лицо».
Йохан попытался было возразить, не очень веря этим словам.
– Я же говорил вам, что машина была недостаточно…
Менеджер не дал ему закончить фразу:
– Выдумки! Показания телеметрии – вот они, здесь, и поют лучше Паваротти. Машина была в отличном состоянии, и пока у Мало не отказал двигатель, он обставил тебя за милую душу, хотя и стартовал позже.
Франсуа Мало был вторым пилотом в команде, молодой гонщик, еще, что называется, незрелый талант, но Фергюсон, тренер команды «Кловер Ф-1 Рейсинг», уже давно растил и холил его. Мало еще не хватало опыта, но он оказался отличным испытателем, к тому же воли к победе и отваги ему было не занимать. Не случайно во всех «конюшнях» пристально следили за ним с тех пор, как он участвовал в «Формуле-3», пока Фергюсон не перехватил парня окончательно, заключив с ним контракт на два года. В свою очередь Шатц тоже немало постарался, чтобы стать поверенным Йохана в делах. Таковы были законы спорта и, в частности, «Формулы-1» – крохотной планеты, где солнце всходит и заходит с безжалостной быстротой.
Роланд внезапно изменил тон и заговорил с ним по-человечески – как-никак, давние друзья. И все равно оставалось впечатление, будто он ведет допрос и за хорошего полицейского и за плохого сразу.
– Йохан, есть проблемы. На будущей неделе намечена серия тестовых испытаний в Сильверстоуне, с командами «Уильямс» и «Джордан». Если я правильно понял, они хотят, чтобы новую подвеску тестировали Мало и Барендсон, испытатель. Ты понимаешь, надеюсь, что все это означает?
Конечно, он понимал. Он слишком хорошо знал мир автогонок, чтобы не понимать. Если пилота даже не ставят в известность о последних технических новинках в его же собственной команде, выходит, опасаются, что он может передать ценную информацию соперникам. А потому ни о каком возобновлении контракта говорить не приходится.
– Что ты хочешь от меня услышать, Роланд?
– Ничего. Я ничего и не жду от тебя. Я только хотел бы, чтобы ты, садясь за руль, использовал голову и ноги. А они у тебя есть, ты не раз доказывал это.
Они помолчали.
– Ты все с той самой, да?
Йохан невольно улыбнулся.
Роланд не питал ни малейшей симпатии к Эриджейн, которую называл в разговоре не иначе как «та самая».
С другой стороны, ни один менеджер не питает симпатий к женщине, из-за которой, по его мнению, пилот сдает позиции. Прежде у Йохана были десятки женщин, и Шатц расценивал их совершенно верно – как неизбежное приложение к объекту всеобщего внимания, множество прекрасных лун, отражающих солнечное сияние чемпиона. А вот когда в жизни Йохана появилась Эриджейн, он как-то насторожился и занял оборону. Наверное, пора уже объяснить ему, что Эриджейн – не болезнь, разве что симптом. Йохан говорил тоном человека, желающего убедить упрямого ребенка, что за ушами тоже надо мыть.
– Роланд, тебе не приходит в голову, что у любого фильма есть конец? Мне тридцать четыре года, многие пилоты в моем возрасте уже ушли. А кто еще работает, выглядит карикатурой на самого себя в молодости.
Он сознательно не упомянул погибших. Это были люди, каждый со своим именем, собственным характером, он помнил их глаза, смех, а потом они внезапно превращались в мертвые тела, изуродованные вместе с кузовом болида: яркий шлем свернут набок, «скорая помощь», как всегда, опаздывает; вертолет, как всегда, не поспевает вовремя; врач, как всегда, оказывается бестолковым.
