Дэвид не думал о страхе, считая себя притерпевшимся к нему. За последние пятнадцать лет он пережил три авиакатастрофы, нападение раненой львицы, укусы акул и мурен; его жалили скорпионы и заражали целые тучи экзотических паразитов, что повлекло, среди прочих неудобств, выпадение волос по всему телу и облезание кожи от языка до полового органа.
Короче говоря, Уэббер привык к неожиданностям, к тем причудливым фокусам, которые могла продемонстрировать ему природа. Но он не подозревал и даже вообразить себе такого не мог, а потому очень удивился, обнаружив в последние несколько часов, что заболел клаустрофобией.
Когда это случилось? И почему? Пробираясь ощупью по подводной горной цепи на глубине большей, чем высота Скалистых гор, и доверив свою жизнь искусству какого-то саб-жокея[2], развалившегося за штурвалом крохотной капсулы, сваренной, возможно, малоквалифицированным рабочим, Уэббер чувствовал себя скверно: он задыхался, ощущал себя словно в тисках, его поташнивало.
Почему он не послушал свою подружку и не подписал другой контракт? Какое счастье было бы сейчас снимать крупным планом ядовитых морских змей в Коралловом море! Там, по крайней мере, он мог бы в какой-то степени управлять событиями: если запахнет жареным, просто выскочить из воды.
Но нет, ему понадобилась слава первооткрывателя.
Кретин.
– Далеко еще? – спросил Уэббер, стремясь отвлечься от стука собственного сердца.
– До курилки? Не очень. – Пилот постучал по прибору на панели перед собой. – Вода нагревается. Должно быть, рядом.
Когда батискаф обогнул острый скальный выступ, торчавший над каменистой поверхностью, лучи прожекторов внезапно уткнулись в облако плотного черного дыма.
– Приехали, – произнес пилот, сбросив ход и давая реверс.
Они оказались в чистой воде.
– Скажи Чарли, пусть, если сможет, пройдет на другую сторону. Я хочу, чтобы он попал в кадр, – попросил Уэббер, нагнувшись и схватив пульт управления камерой.
– Сделаем. – Пилот повернулся и сказал что-то в микрофон.
Дэвид увидел, как белый силуэт второго батискафа проплыл сквозь черное облако и завис призраком.
С такого расстояния разломы не казались чем-то особенным: мутный черный дымок на фоне черной воды, изредка прорезаемый красно-оранжевым пламенем, когда чрево Земли извергало лаву сквозь свою кожу. Но «Нэшнл джиогрэфик» желал исчерпывающего репортажа обо всем, что увидит Уэббер, хотя бы и совершенно заурядном, и он начал снимать.
На каждую камеру приходилось по сто кадров на 35-миллиметровой пленке, камеры немедленно сменяли друг друга на вращающейся турели, так что он мог делать снимок за снимком, пока пилот медленно подводил батискаф к самой скважине.
Работа принесла Уэбберу облегчение, он сосредоточился на ракурсах и экспозициях съемки, стараясь избежать слепящего света прожекторов второго батискафа и забыв про страх.
Дрожь прекратилась, больше не было холодно. Стало даже жарко, так же жарко, как на поверхности.
– Какая сейчас температура за бортом? – поинтересовался он.
– Больше девяноста градусов, – доложил пилот. – Разлом – как печка, все вокруг подогревает.
Неожиданно что-то ударилось в иллюминатор и отскочило в облако дыма. Уэббер отпрянул.
– Что за черт? – произнес он озадаченно.
Существо промелькнуло слишком близко и слишком быстро, чтобы можно было его разглядеть; Уэббер заметил только трепещущее белое пятно.
– Ты подожди, – предложил пилот. – Оставь немного пленки. Здесь полно креветок, а может найтись и что-то совсем новое, чего никто никогда не видел.
Они приблизились непосредственно к разлому, где, по предположениям, животные питались извергаемыми из кратера химическими веществами. Глубоким стаккато донесся грохот, красные и оранжевые вспышки отметили извержение расплавленной породы через трещины в утесе.
Мимо проскочило еще одно существо, затем еще. А потом, когда батискаф застыл над плоским отвалом только что затвердевшей лавы, их стало несметное множество: креветки, огромные, белые с пепельным оттенком, безглазые: тысячи, сотни тысяч, может быть, миллионы. Их оказалось так много, что они заполнили все поле зрения, роились и пульсировали, словно живая гора.
– Боже милостивый... – пробормотал Уэббер, захваченный и потрясенный открывшимся зрелищем. – Что они делают?
– Питаются тем, что в дыме, – пояснил пилот.
– Креветки могут жить при девяностоградусной температуре?
– Рождаются в ней, живут и умирают. Время от времени одна из них падает в самый разлом – там около трехсот семидесяти градусов – и сгорает... Лопается, как клещ от горящей спички.
Уэббер отщелкал с дюжину кадров, и пилот двинул батискаф вперед, раздвигая креветок, как плотный бисерный занавес.
Окружая горловину вулкана, укоренившись в лаве подобно кошмарному саду, росли длинные костлявые стебли шести-восьмифутовой высоты; на их концах торчали похожие на перья красные и желтые пальцы, волнообразно колыхавшиеся в клубах дыма.
– Ну а это что за черт? – заинтересовался Уэббер.
– Трубочники. Они строят себе дома из собственных выделений, а потом высовывают эти веера, чтобы питаться. Смотри.
Пилот потянулся к рычагам управления и выдвинул один из манипуляторов батискафа к ближайшему стеблю. Когда стальные когти приблизились, веера, казалось, застыли, а за долю секунды до прикосновения исчезли словно по волшебству, втянутые под защиту известковых трубок.
– Снимок сделал? – спросил пилот.
– Слишком быстро. Давай попробуем еще раз. Я выставлю выдержку на одну двухтысячную.
* * *
Спустя час Уэббер отснял уже более трехсот кадров. Он сфотографировал креветок и трубочников вблизи, широкоугольным объективом и на фоне второго батискафа, и надеялся, что по меньшей мере двадцать снимков должны удовлетворить «Нэшнл джиогрэфик». Дэвид не имел ни малейшего представления, подтвердит ли его работа существование хемосинтезирующих особей или просто докажет, что слепые белые креветки живут в девяностоградусной воде на глубине двух с половиной миль. В любом случае он знал, что сделал несколько эффектных кадров.
Для верности Уэббер попросил пилота захватить манипулятором полдюжины креветок и двух трубочников, теперь покоящихся в корзинке для образцов. В лаборатории на борту плавучей базы он сделает несколько крупных снимков добычи.
– Вроде все, – сказал он пилоту. – Давай наверх.
– Ты уверен? Не думаю, что твой босс захочет выбросить еще пятьдесят кусков, чтобы снова отправить нас сюда.
– Уверен, – чуть поколебавшись, произнес Уэббер. Он был убежден, что сделал снимки, которые принесут деньги. Уэббер знал свои камеры – иногда он ощущал их как продолжение своего мозга – и мог сейчас мысленно воспроизвести картинки в кадрах. Он точно знал, что снимки великолепны.
– Отлично.
– Сматываем удочки, – сообщил пилот по звукоподводной связи.
Он дал задний ход и отошел от разлома. Спустя минуту, когда Уэббер делал пометки в блокноте, он услышал, как пилот выругался:
– Твою мать...
– Что?
– Посмотри-ка туда. – Пилот указал в иллюминатор на дно.
Уэббер нагнулся к своему иллюминатору и задержал дыхание, чтобы стекло не запотело.
– Ничего не вижу, – сказал он.
– Внизу. Панцири креветок. Тьма-тьмущая. Песка из-за них не видно.
– Ну и что? Ты думаешь, эти твари едят друг друга?
– Ну, не знаю. Ничего похожего не видел. Думаю, едят, но чтобы еще при этом снимать панцирь... Может, кто-то из глубоководных акул, шестижаберная или пряморотая. Только будут ли они терять время, чтобы ободрать креветку перед тем, как съесть? Глупость какая-то.
– А не может она есть их целиком, а панцири выплевывать? Отрыгивать?
– У акулы желудочный сок как аккумуляторная кислота. Ничего бы не осталось.
– Тогда не понимаю, – удивился Уэббер.
– Я тоже, но кто-то, черт побери, съел тысячи креветок, содрав панцири. Давай-ка еще посмотрим.
Пилот развернул аппарат и двинулся по следу из панцирей. Скользя в нескольких футах над дном, он направил прожекторы вниз.
Батискаф медленно продвигался, делая не более двухсот футов в минуту, и спустя некоторое время монотонное жужжание мотора и неизменно пустынный пейзаж стали гипнотизировать. Уэббер почувствовал, что его взгляд начинает туманиться, и потряс головой:
– Что мы ищем? – спросил он.
– Не знаю, но думаю, как обычно в таких случаях, – некий ключ, который приведет к чему-то, чего не могла создать природа. Какую-нибудь прямую линию... или правильный круг... Что-то симметричное. В природе чертовски мало симметричного.
И всего лишь через несколько секунд Уэбберу показалось, будто на границе светового круга он заметил что-то странное.
– Вон там, – сказал он. – Не совсем симметрично, но и естественным не выглядит.
